Глава 13
      Ноябрь 1920 года

      Зарево пожаров и орудийная канонада доносились до самых берегов Черного моря. Оборона Севастополя подходила к своему печальному концу. Белая армия еще пыталась сдержать натиск врага, но финал был неизбежен. Красные наступали по всем фронтам, и было понятно, что уже вечером они войдут в город. Паника началась рано утром и к полудню достигла своего апогея. Всеми правдами и неправдами обезумевшие люди пытались попасть на один из последних пароходов, стоявших на рейде недалеко от берега.
      Перед несколькими лодками, качающимися у причала, происходила невероятная сутолока с тюками и чемоданами. Только одна из женщин стояла, не двигаясь, на носу шаланды и всматривалась в даль. Внимательный глаз сразу мог заметить, что она сильно больна. Одной рукой она держалась за мачту, а другой – прикрывала воспаленные глаза. Она не повернула голову даже тогда, когда усатый есаул перепрыгнул через борт и закричал:
– Нельзя больше ждать, Анна Сергеевна! Корабль уйдет!
      Женщина обернулась.
      – Еще минуту, пожалуйста… Есаул уперся веслом в берег.
      – Нельзя, Анна Сергеевна, нельзя!
      Он отложил весло и взял женщину под руку.
      – Да вы не волнуйтесь, Владимир Андреевич нагонит. Ей-богу, нагонит! В крайнем случае есть еще один, последний пароход…
      Лодка отчалила, и есаул силой усадил Анну на скамейку…
      В Севастополе Татищевы застряли на несколько недель. Красные все плотнее перекрывали пути к отходам, а они никак не могли двинуться дальше-, маленький Алешка и Анна заболели почти одновременно. Владимиру стоило огромных трудов уговорить командующего оставить его в городе с женой и сыном. Тот долго не соглашался, не желая расставаться со своим любимцем, но в конце концов уступил, разрешив взять в подмогу двоих – адъютанта Петю Хромова и есаула Прокопенко. Лешку им удалось пристроить в госпиталь, а Анну решили выхаживать на дому.
      Паника в городе началась неожиданно. Прорыв красных был стремительным и все сметающим на своем пути. Татищев еле успел посадить Анну в лодку, оставил с ней Прокопенко, а сам с Петром бросился в госпиталь за сыном. Только далеко им продвинуться не удалось. В нескольких сотнях метров от причала уже шел бой. В город пройти оказалось невозможно. Они вьнг/ждены были залечь и вступить в перестрелку, прикрывая отход женщин. Несколько раз Татищев оборачивался на воду и видел, что Прокопенко все-таки сумел уговорить Анну – лодка наконец отчалила и медленно поплыла к пароходу. Когда недалеко ухнул первый снаряд, он инстинктивно вновь посмотрел на корабль. Лучше бы Владимир этого не делал. Еще один снаряд попал в лодку у него на глазах… А в следующее мгновение накрыло их окоп…
      Когда он очнулся, было уже темно. Его, видимо, приняли за мертвого, поэтому добивать не стали. Рядом лежал Петя Хромов с остановившимся взглядом мальчишеских глаз. До окраины города Владимир Татищев дополз – идти не мог. В крайнюю хату постучал наудачу, а когда дверь наконец скрипнула, потерял сознание…
      Очнулся он от страшной боли, которая пронзила голову. Владимир открыл глаза и увидел склонившуюся над ним женщину.
      – Анна… – хрипло простонал он.
      – Тихо, хлопец, тихо, – прошептала женщина. Узкими полосками белой материи она бинтовала ему голову. Владимир попытался приподняться на локтях, но женщина мягко взяла его за плечи и приложила палец к губам:
      – Молчи, хлопец. Красные в городе…
      Она подошла к печи и что-то бросила в огонь. Вспыхнули языки пламени, и Татищев увидел, как загорелась его белогвардейская форма.
      – Запомни, ты мой брат. А ежели комиссары спросят че шо, говори, что с фронта ты, с германского, под бомбежку попал, в красных хошь служить. Усек?
      Татищев попытался кивнуть, но адская боль вновь пронзила голову…
      Когда он снова открыл глаза, голова уже почти не болела. Татищев приподнялся на локтях и осмотрелся. Ни избы, ни женщины не было. Зато появились медсестры и санитары, которые носили раненых.
      В углу огромной палатки висела занавеска, за которой шла операция. Остро пахло потом и медицинскими препаратами. Татищев уже хотел окликнуть врача, но чей-то стон заставил его обернуться. На соседней койке лежал боец.
      Владимир перегнулся и тронул его за плечо.
      – Эй! Парень…
      Боец ничего не ответил – он находился в забытьи. Рядом у кровати валялась застиранная гимнастерка и смятая грязная буденовка. Татищев все понял и отдернул руку. Боец опять застонал, затем захрипел, вытянулся в струнку и замер.
      – Эй, – позвал осторожно Владимир.
      Солдат не шелохнулся. И тут Татищева осенило. Превозмогая внезапную резкую боль в голове, он встал, нагнулся, достал из гимнастерки красноармейца его документы и вернулся на свою кровать. Едва он засунул документы в карман, как в палатку вошли две медсестры и направились к соседней койке. Владимир закрыл глаза и притворился спящим. Одна из медсестер взяла руку умершего красноармейца, и Татищев услышал ее голос:
      – Все, отмучился. Надо отметить в полковой книге. Вторая устало зевнула и спросила:
      – А где его документы?
      – Погляди в гимнастерке. Наступила долгая пауза.
      – Нет чего-то, – услышал Татищев ленивый голос медсестры. – Потерял, видать, в бою.
      Ее подруга подошла к постели Татищева и поправила подушку.
      – Да и бог с ними. Запишем Ивановым. Одним больше, одним меньше…
      – А этот? – Ее подруга указала на Владимира.
      Та запустила руку в карман татищевской гимнастерки.
      – Казарин… Владимир… Константинович, – прочитала она.
      Услышав это, Татищев про себя усмехнулся: «Вот повезло, даже имя менять не пришлось!»
      – Вот так я стал красноармейцем Казариным, – завершил свой рассказ Владимир Константинович. – В госпитале я провалялся месяц, а потом был отправлен в Подмосковье долечиваться. В поезд я садился уже с тобой на руках… – Машинами я заболел еще пацаном, до Первой мировой, читал всю специальную литературу. Поэтому, когда пришел устраиваться на работу в гараж Смольного, мог дать фору любому. А потом мы переехали в Кремль… Лешка все это время, не отрываясь, смотрел на отца, и не узнавал его. Обычно спокойный и невозмутимый, Владимир Константинович не мог скрыть своего волнения, несколько раз в его глазах появлялись слезы. Когда отец замолчал, Алексей что-то хотел сказать, но не смог. Все слова казались пустыми и бесцветными. А Владимир Константинович смахнул невидимые крошки со стола и, не глядя на сына, произнес:
      – Ладно, давай решать, как жить дальше.
      Лешка заулыбался, в глазах вновь появилась хитринка:
      – Дальше? Дальше мы будем жить так: утром я доложу о результатах своего расследования Шапилину. Петр Саввич немного поволнуется…
      В это момент Казарин ясно представил себе «волнения» своего начальника, отчего мурашки пробежали у него по спине.
      – Но, думаю, не съест же он меня…

ЧАСТЬ III
Пролог
      Апрель 1943 года

      Сигнальная ракета пропорола ночное небо, высветив несколько парашютных куполов.
      – Взвод! Вперед! – скомандовал офицер. Несколько десятков солдат с автоматами наперевес ринулись в непроглядную чащу леса, едва сдерживая на поводках рычащих овчарок.
      Приземляющиеся парашютисты резали на ходу стропы, пытаясь скрыться от преследования. В темноте многие падали на деревья, разрывая одежду, ломая руки и ноги. Свет фонарей мелькал тут и там.
      – Брать живьем! – крикнул командир взвода.
      Раздался выстрел, и он упал навзничь. Солдаты, оставшиеся без командира, открыли беспорядочный огонь. Завязался бой. Несколько парашютистов погибли, так и не долетев до земли. Через полчаса все было кончено.
      Отряд прочесывания шел все дальше и дальше. Вскоре путь ему преградило затянутое ряской лесное озеро. Злобно рыча, собаки тащили вожатых напрямки, но те жесткими командами заставили их пойти в обход, и вскоре отряд скрылся из виду. Когда собачий лай и хруст веток затих, из воды вынырнул человек. Жадно глотая воздух, он выбрался на берег и повалился на траву. Одежда на нем висела клочьями. Где-то вдалеке вновь послышался приближающийся лай собак. Диверсант с трудом поднял голову, прислушался и тут же метнулся в сторону чащи. Пробежав несколько метров, он лоб в лоб столкнулся с человеком, стоящим под раскидистым дубом. Парашютист отпрыгнул в сторону и, выхватив из-за голенища нож, приготовился к бою. Однако его визави даже не шелохнулся. Приглядевшись, диверсант увидел, что он мертв. Это был человек из одного с ним отряда: пуля достала его в воздухе, и он так и остался висеть на стропах своего парашюта. Диверсант быстро срезал все лямки и оттащил труп в сторону. Затем он снял с мертвого гимнастерку и начал переодеваться.
Глава 1
      Бомбежки почти прекратились тогда, когда весеннее солнце согрело московские улицы. С витрин магазинов начали сдирать доски, дворники убирали мешки с песком. Если бы не кресты из бумаги на давно не мытых окнах, военные патрули на улицах и плакаты, можно было подумать, что никакой войны нет. Люди, как и сам город, потихоньку оттаивали после долгой зимы. Они радовались апрельскому солнцу и сводкам, в которых появлялось все больше и больше оптимизма и радости.
      Вот уже почти год Татьяна и Алексей Казарины были мужем и женой, но их семейное счастье оказалось недолгим и закончилось 40 дней назад, когда умерла их дочь Лика. Она прожила на свете всего полгода, и теперь ни Таня, ни Алексей не понимали, что делать дальше. Особенно тяжело переживала потерю Татьяна. Она замкнулась и почти ни с кем не разговаривала. Алексей понимал, что нужно сказать жене что-то особенное, как-то поддержать, ободрить ее. Но все слова, которые он мог подобрать, уже были сказаны. А новых Казарин не находил.
      В этот тяжелый день вся семья собралась у Шапили-ных, чтобы по русскому обычаю помянуть Лику. Петр Саввич, Таня, Алексей, Владимир Константинович и Вера сидели в гостиной за большим столом, на котором стояли водка и нехитрая закуска. Все были подавлены и поэтому молчали.
      Гнетущую тишину нарушил Владимир Константинович. Он взял в руки рюмку и тихим голосом произнес:
      – Давайте помянем нашу Ликочку. И хотя я до сих пор не могу поверить, что ее нет…
      При этих словах Таня вдруг зажала уши ладонями, встала из-за стола и выбежала из комнаты. Все присутствующие опустили глаза, и только Алексей медленно поднялся и вышел вслед за женой.
      Татьяна стояла у окна в кабинете, прижавшись лбом к холодному стеклу. Он с нежностью обнял жену за плечи, но та даже не шелохнулась.
      – Я так больше не могу, – не оборачиваясь, произнесла она. – Это невыносимо.
      Алексей проглотил подступивший к горлу комок:
      – Танюша, успокойся. Но она его не слушала.
      – Это я во всем виновата.
      – Ну что ты говоришь, родная? – попытался успокоить ее Алексей. – В смерти Лики нет ни твоей, ни моей вины. Это война, будь она проклята…
      Таня резко повернула голову.
      – При чем тут война? -В ее голосе зазвучали металлические нотки. – Что ты чуть что – «война, война»! Нашел отговорку. У других тоже рождаются дети, но они не умирают. Живут, дышат вот этой весной…
      – Я понимаю, – стараясь сохранять выдержку, пробормотал Алексей. – Но что же нам делать?
      Таня холодными, безжизненными глазами смотрела на мужа.
      – Ты бесчувственный человек…
      От этих слов у Алексея заходили желваки.
      – У тебя умерла дочь. А тебе все равно!
      Лешка провел ладонью по лбу, пытаясь все-таки держать себя в руках.
      – Ну что ты такое говоришь? Как ты можешь?
      Таня подошла вплотную к мужу, в глазах ее появились слезы.
      – Я теперь все могу. И я скажу! Это ты! – Она ткнула пальцем ему в грудь и решительно продолжила: – Это ты во всем виноват! Когда была возможность отправить нас в эвакуацию в Ташкент, ты мог бы на этом настоять. И может быть, тогда, в тепле, вдали от московской сырости, у нашей дочери не было бы пневмонии…
      Алексей опешил от такой несправедливости.
      – Это я виноват, что ты осталась в Москве?! – чуть не закричал он. Но, вовремя сообразив, в каком состоянии находится жена, понизил тон и продолжил: – Да, я виноват! Виноват, что моя жена не моталась с грудным ребенком по вокзалам, что не тряслась в грязных теплушках и не мыкалась в незнакомых городах по чужим углам и квартирам!
      Казарин встряхнул ее за плечи.
      – Танька, родная, опомнись!
      Губы у Тани задрожали, а в глазах появилась невыносимая боль. Алексей сгреб жену в охапку и сильно прижал к себе. И тут она разрыдалась.
      – Прости меня, Лешка, – немного успокоившись, произнесла она сквозь слезы. – Я сама не знаю, что говорю.
      А в это время на окраине Москвы, на чердаке старого дома, два человека – один из них был одет в новую офицерскую форму с майорскими погонами, другой – в строгий серый костюм – вели странный разговор. Собеседник майора старался не стоять на свету и все время оглядывался по сторонам. По всей видимости, подобная конспирация офицера нисколько не волновала: он сидел на перевернутом ящике, держа в одной руке коробку дорогих папирос «Девиз», а в другой – открытку, которую лихо крутил между пальцами.
      – К связи со мной прибегать в редчайших случаях… Судя по голосу, собеседник майора сильно волновался: его речь была сбивчива и отрывиста.
      – Мы не можем рисковать… На вас замкнута целая группа… Вы это понимаете? О связи со мной, кроме вас, знают еще два человека.
      Майор с равнодушным видом продолжал крутить открытку, словно она была картой из колоды.
      – Шлыков, вы можете перестать? – прервал свой инструктаж незнакомец. – Меня это раздражает.
      – А меня – сосредоточивает, – холодно отрезал Шлыков. – Хватит бадяжить! Давайте «точки», и разбежались.
      Судя по всему, этот разговор начал ему надоедать.
      Собеседник в сером костюме порылся во внутреннем кармане и протянул маленький листик, сплошь усеянный сочетанием цифр и букв. Записи походили на шифр: Зн 13, В 4, Д 7, Ар 3, МШ 1. Ознакомившись с содержанием, Шлыков положил бумажку в коробку с папиросами и встал с ящика.
      – И когда?…
      Человек в сером развел руками.
      – В любой день и час.
      Он подал Шлыкову ладонь для прощального рукопожатия. В ответ майор протянул собеседнику открытку, которую все время крутил в руке. На ней была изображена знаменитая актриса Ладынина.
      – На память!
      Шлыков, так и не пожав протянутую руку, накинул вещмешок на плечо, направился к лестнице. Спустившись с чердака по скрипучим ступеням, он сел в лифт на верхней лестничной площадке, вышел во двор, свернул в подворотню и нос к носу столкнулся с патрулем. Шлыков попытался обойти солдат, но начальник патруля громко и четко потребовал:
      – Товарищ майор, предъявите документы!
      ШЛЫКОВ ШИрОКО уЛЫбнуЛСЯ:
      – Документы у меня в порядке.
      – Вот и посмотрим, – сухо ответил командир и взял протянутую офицерскую книжку.
      Он не заметил, как майор бросил оценивающий взгляд на фигуры патрульных. Автоматы ППШ на плечах у обоих солдат были сняты с предохранителей.
      В это время собеседник Шлыкова тоже решил выйти на улицу. Однако, завидев патруль, вернулся в подъезд, поднялся на последний этаж и через окно стал внимательно наблюдать за происходящим.
      Начальник патруля продолжал изучать документы майора.
      – Заплутал я в столице, – решил нарушить молчание Шлыков. – Дружок просил своих навестить, а я что-то не могу найти. Зайди, говорит, к моим на Знаменку. Номер дома сказал, а я позабыл. Квартиру только помню. Вот и плутаю по дворам…
      Начальник патруля удивленно вскинул брови.
      – А вы раньше в Москве бывали?
      – Не-е-е… Я сам с Вологды. Говорю ж – Знаменку ищу, – спокойно пояснил Шлыков.
      Патрульный оглянулся на одного из солдат и, прищурившись, СПрОСИЛ:
      – А вы знаете, товарищ майор, что такой улицы в Москве уже давно нет?
      – Как нет? – удивился Шлыков.
      – А так. Есть улица Фрунзе. А Знаменки уж лет десять, как не существует. Вам что ж, однополчанин не сказал об этом?
      – Нет, – искренне удивился Шлыков. – А может, этих Знаменок несколько? Ну, как Тверских, что ли?
      Офицер еще внимательнее стал всматриваться в собеседника:
      – Тверские-Ямские? А откуда вы про них знаете, если в Москве ни разу не были?
      Возникла секундная пауза. Шлыков незаметным движением расстегнул кобуру и, усмехнувшись, пояснил:
      – Так корешок московский рассказывал. Есть, мол, и первая, и вторая, и даже пятая… Что, обманул?
      Офицер закрыл документы, но из рук их не выпустил. Шлыков напрягся:
      – Что-то не так?
      Начальник патруля положил шлыковские документы в нагрудный карман и взял «под козырек».
      – Извините, товарищ майор, но вам придется пройти в комендаауру.
      Шлыков пожал плечами:
      – В комендатуру, так в комендатуру.
      Опустив руку, он незаметно выхватил пистолет из кобуры и в безлюдном переулке раздались три коротких выстрела. Убедившись, что ему ничто больше не угрожает, Шлыков нагнулся, чтобы забрать свои документы из кармана убитого офицера, но тут же услышал:
      – Стой! Стрелять буду!
      С другого конца улицы к нему бежал постовой. Милиционер вскинул руку с пистолетом, но Шлыков успел метнуться во двор, из которого вышел несколько минут назад. Милиционер бросился в погоню.
      На выстрелы уже сбегались люди. Появился еще один патруль. Во дворе, где скрылся диверсант, никого не было. Неожиданно где-то на чердаке грохнул выстрел. Милиционер и патрульные рванулись к подъезду, как вдруг раздался звон стекла, и с десятиметровой высоты на асфальт рухнуло мертвое тело. Это был Шлыков…

Глава 3
      С утра пораньше Алексей уже был на ногах. Предстоял довольно хлопотный денек. Ему нужно было побывать в МУРе и разобраться в деталях вчерашней перестрелки на улице Фрунзе. Происшествие казалось рядовым: диверсантов ловили почти каждый день, и никто бы не обратил на этот случай особенного внимания, если б не одно «но». Закавыка заключалась в том, что все случившееся произошло в двух шагах от Кремля, следовательно, попадало под пристальный контроль комендатуры.
      Казарин дождался трамвая и, протиснувшись сквозь спины пассажиров, оказался на задней площадке. Он достал мелочь, чтобы купить билет, но его опередил гражданин с баулом.
      –До Петровки, – пробурчал мужчина и протянул рубль.
      – Сдачи нет! – так же неласково ответила ему кондукторша.
      – Да у вас ее никогда нет, – огрызнулся гражданин. – Давай сдачу – и точка!
      Кондукторша покраснела от злости и закричала:
      – Гражданин, сойдите с трамвая!
      – А почему не с ума? – сострил кто-то рядом, и весь вагон заржал.
      Алексей, так и не заплатив, спрыгнул на повороте, и вагон, дребезжа стеклами, позвякивая соединениями на стыках рельсов, пополз дальше.
      В МУРе Казарин застрял надолго. Сначала никак не появлялся следователь, а когда он все же пришел, то тут же убежал, бросив на ходу:
      – Извини, старик, подожди пару минут. Начальство вызывает.
      Алексей не успел возразить, как милиционер скрылся в коридорах МУРа.
      Казарин сел на стул и начал терпеливо ждать.
      Прошло полчаса, но следователь не появлялся. И Лешку стало клонить ко сну. Какое-то время он мужественно боролся с дремотой, но усталость взяла свое.
      – Эй, капитан! Не спи – замерзнешь, – раздалось над его ухом.
      Алексей открыл глаза и увидел улыбающегося милиционера.
      – Извини, задержался. Вчера всю ночь сигнальщиков ловили, а утром рапорты писали. Представляешь, что удумали, суки. Встаачяют ракету в водосточную трубу и стреляют, чтоб немец видел, куда бомбить. Пока ракета летит по трубе, ее не видно, и за это время сигнальщик успевает смотаться. Заходи.
      Следователь распахнул дверь кабинета.
      – Майченко, Иван, – представился муровец. Алексей пожал протянутую руку.
      – Алексей Казарин.
      Получив папку с делом, Казарин углубился в чтение. Ничего нового он для себя не нашел. В рапортах постового и патрульных были подробно описаны детали погони, падение из окна и смерть диверсанта. Также к делу была приложена баллистическая экспертиза: диверсант был убит выстрелом из пистолета системы «браунинг» и, по всей вероятности, умер еще до падения.
      – Муть сплошная, – подытожил Иван. – Ни пистолета тебе, ни убийцы. Но в общем все ясно: диверсанты – они и в Африке диверсанты. Надо было по горячим следам ловить, а теперь иди – свищи.
      Алексей перелистал дело еще раз, и взгляд его остановился на описи вещей убитого. Под пятнадцатым номером фигурировала «Записка-шифровка».
      – А где она? – поинтересовался Казарин.
      – Как «где»? – удивился Иван. – Так ее же ваши забрали.
      Алексей понимающе кивнул.
      – А ты случайно не помнишь, что в ней было? Иван хитро прищурился:
      – Случайно помню.
      Он взял карандаш и на листочке отрывного календаря написал: «Зн 13, В 4, Д 7, Ар 3, МШ 1». Алексей взял лист в руки.
      – Странная какая-то шифровка.
      – Вот и я так думаю, – усмехнулся Иван.

Глава 5
      Гражданин Осепчук был человеком маленьким и незаметным. По крайней мере, так ему казалось. Он старался не выделяться на улице среди редких прохожих, для чего даже надвинул кепку на самые брови. Пройдя половину Сретенки, Осепчук остановился возле киоска и начал рассматривать открытки. На нитке в грязном окошке висели черно-белые портреты звезд советского кинематографа: Крючков, Орлова, Алейников, Целиковская, Серова, Ладынина… Осепчук ткнул пальцем в последнюю и бросил мелочь на прилавок.
      – Дайте мне вот эту, – попросил он продавца, а затем добавил: – И конверт.
      Расплатившись, Осепчук отодвинулся от окошка и тут же, на прилавке, что-то написал на конверте. Затем, вложив в него открытку с портретом Ладыниной, он огляделся в поисках почтового ящика. Обнаружив его на ближайшей стене, Осепчук подошел и, бросив письмо, засеменил по бульварам, насвистывая что-то себе под нос.
      Едва он завернул за угол, его взгляду открылась ужасающая картина: торгующие с рук граждане заполнили не только Центральный рынок, они трясли своим барахлом даже на мостовой, не давая проехать машинам в самом центре Москвы – на Цветном бульваре. Осепчук протиснулся сквозь ватники, платки, косынки, танкистские шлемы, бескозырки и стал бродить от ряда к ряду. Хриплое пение, матерщина, запах махорки и водки, мешки, чемоданы, авоськи, кульки и свертки, грязь под ногами, валяющиеся на земле пьяные – все это напоминало огромный копошащийся муравейник. Неожиданно Осепчук заметил одноногого моряка, торгующего папиросами «Беломорканал» и одеколоном «Шипр». Инвалид хитро поглядывал на подошедшего гражданина и чему-то ухмылялся. Осепчук ухмыльнулся в ответ и хотел было уйти, но торговец поманил его пальцем, и глаза его при этом странно забегали.
      – Что ищешь, браток? – спросил инвалид.
      – Чего ищу? – переспросил Осепчук. – Да так, пустяк один.
      Морячок понимающе кивнул.
      – Волыну? Могу устроить.
      Осепчук вопросительно посмотрел на инвалида, но тот незаметно махнул культей в сторону заколоченного ларька.
      – Туды топай.
      За ларьком, возле небольшого костерка, на куче тряпья сидели трое мужиков бандитского вида. Они разом подняли глаза на Осепчука. А когда тот присел возле костра и протянул руки к огню, один из них хмуро процедил:
      – Чего шукаешь? Осепчук промолчал.
      – Маслят брать будешь?
      Покупатель понял, что попал как раз по адресу, и молча кивнул.
      – Покажь хрусты, – приказал хрипатый малый, блеснув при этом металлической фиксой.
      Осепчук извлек из-за пазухи деньги и тут же засунул их обратно. В ответ, как по волшебству, на ящике из-под картошки появился белый сверток.
      – Шпалер – пятьсот, маслята – полтос, – прохрипел фиксатый.
      Осепчук развернул тряпицу и провел рукой по дулу новенького «-ТТ-»…
      Часом позже на Гоголевском бульваре, недалеко от дома Василия Сталина, появились два летчика. Один имел погоны майора, другой – капитана. У обоих на кителях нарядно сверкали многочисленные ордена. Они несли легкие фанерные чемоданчики. Оба военных вошли во двор на противоположной от сталинского дома стороне и осмотрелись в поисках нужного подъезда. Поднявшись по лестнице, они остановились возле одной из квартир. Майор нажал на звонок. За дверью послышались шаги, и чей-то голос спросил:
      – Вам кого?
      – Скажите, а Крючков уехал в эвакуацию? За дверью воцарилось молчание.
      – Скажите, а Крючков уехал в эвакуацию?! – более настойчиво повторили свой вопрос визитеры.
      – Нет, – послышалось из-за двери. – Но он переехал в Сокольники.
      Ответ успокоил летчиков.
      – А где я могу узнать его новый адрес? – прозвучал новый вопрос.
      Дверь открылась только на величину цепочки.
      – Закурить не найдется?
      Один из летчиков вынул и раскрыл портсигар. В нем лежали обычные папиросы, но к внутренней стенке крышки была приклеена фотография актрисы Ладыниной, точь-в-точь такая же, как и та, что покупал Осепчук.
      Рука забрала портсигар, и только после этого дверь распахнулась полностью.
      – Заходите, – донеслось из коридора. Офицеры огляделись и вошли в квартиру…
      Алексей Казарин пересек бывшую Императорскую площадь в Кремле и зашел в так называемый Ворошиловский подъезд. Поднявшись на третий этаж, он подошел к шапи-линской квартире и по довоенной привычке ткнул три раза в звонок. Дверь распахнулась, на пороге стояла Вера Чугунова с глазами, красными от слез. Несколько недель назад заместитель наркома по вооружению Сергей Васильевич Чутунов и его жена попали под бомбежку. Так Вера в одночасье стала сиротой. По старой большевистской традиции заботу о дочери боевого друга взял на себя Петр Саввич, и Вера перебралась в дом Шапилиных.
      Увидев Казарина, она заставила себя улыбнуться.
      – Привет, Алеша.
      – Привет. – Он вошел в прихожую и снял фуражку. – Я могу тебе чем-нибудь помочь?
      Вера что-то хотела сказать, но передумала и лишь кивнула в сторону кабинета.
      – Петр Саввич тебя ждет.
      Алексей попытался взять ее за руку, но Вера отвернулась, и слезы вновь потекли по ее лицу.
      Когда Казарин зашел в кабинет, Шапилин говорил по телефону:
      – Это точно?! Ошибки быть не может? Ладно, действуй по обстановке. Ежели что, сразу докладывай мне лично. Разрешаю-разрешаю. Все! Отбой.
      Шапилин положил трубку, расстегнул ворот френча и выдохнул, как будто с его плеч упала тонна груза.
      – Ну, Вася… – пробормотал генерал. – Ну… Последние слова заставили Лешку побледнеть.
      – Что, с Васей что-нибудь?
      – «Что-нибудь»! – Голос Шапилина дрожал от возмущения. – Представляешь, звонок с аэродрома: так, мол, и так, «при посадке разбился самолет полковника Сталина Василия Иосифовича». Как тебе?
      Лешка, не мигая, смотрел на тестя.
      – Цел? – едва прошептал он.
      – Какое там! Подломилось шасси, самолет кувыркался, будто в цирке… Еле тело вытащили…
      Алексей так и осел на стул.
      – Отцу уже доложили? – глядя в одну точку, тихо спросил он.
      – Какому отцу?! – не понял Петр Саввич. – Тьфу ты, черт! Типун тебе на язык! Да ты не понял. Вася жив. На его самолете почему-то комполка Клещев летел. А Василий Иосифович – в стельку! В дрова! С ночи лыка не вяжет!
      Шапилин подошел к окну.
      – Ладно. Жив, и слава богу… Что там у тебя по тому майору с мнимой Знаменки?
      Алексей вытер ладонью вспотевший лоб и раскрыл папку.
      – Сначала думали – психанул мужик время военное, чего не бывает. Но майора пробили по документам.
      – И что?
      – Оказался липовым. Не значится уже такой майор в списках.
      Алексей протянул бумагу.
      – Ну, все понятно, шпион. Чего тут думать?
      – Если бы только это, Петр Саввич. Казарин достал новую бумагу:
      – Вот показания милиционера и патрульных. Они уверяют в один голос, что в майора не стреляли.
      Шапилин пробежал глазами оба документа.
      – А их табельное оружие проверили? Алексей кивнул.
      – Конечно, проверили. Мало того! Пуля, которую нашли в теле убитого, выпущена из браунинга. А насколько мне известно, на вооружение в московскую милицию такое оружие не поступало.
      Петр Саввич постучал пальцами по столу.
      – Стало быть, сообщник. Казарин опять кивнул.
      – Верно. А теперь самое интересное…
      Казарин достал из папки ту самую бумажку с цифрами и значками, которую неизвестный в сером костюме передал майору на чердаке.
      – Знаете, что это?
      Шапилин изучил бумагу и небрежно отбросил ее в сторону.
      – Шифры? Коды?
      Алексей аккуратно поднял вещдок и, усмехнувшись, положил листочек в папку.
      – Никакие это не шифры и, тем более, не коды. Зн, В, Д, Ар, МШ и так далее – всего лишь сокращение названий улиц.– Зн – Знаменка, Ар – Арбат, МШ – Минское шоссе… А цифры – номера домов.
      Шапилин осмыслил сказанное:
      – Ну, Казарин, ну, ты… Архимед – одно слово! – Он еще раз глянул в бумажку, затем на карту. – Такая ерунда, я б ни в жисть не сообразил.
      Алексей кивнул, но улыбаться перестал:
      – Ерунда-то, ерунда. Только почему эта ерунда с маршрутами товарища Сталина сходится?
      Шапилин тоже перестал улыбаться.
      – Ты… ты думай, что говоришь! – испуганно пробормотал он.
      Алексей опустил глаза и твердо ответил:
      – Чего тут думать? Думай – не думай, а все одно получается.
      Шапилин еще раз взял в руки бумажку, повертел ее и так и эдак и вдруг набросился на зятя:
      – Что же ты раньше-то молчал?!

Глава 7
      Утром следующего дня, когда Москва еще только просыпалась, Казарин уже ждал Сталину на аэродроме для спецрейсов. Народу в этот час было немного: на кожаных сиденьях вдоль стены расположилась группа боевых летчиков, а рядом с выходом на летное поле стояли три человека и тихо разговаривали по-английски. Алексей прислонился к стене и, насвистывая, стал наблюдать за прибывающими бортами. Опытным глазом он оценил, как четко заходит на посадку «Дуглас» с британскими опознавательными кругами на хвосте, крыльях и фюзеляже. Когда самолет остановился, на выброшенном летчиками трапе появились мужчина и женщина.
      Это были сэр Джеральд и Анна. Если бы в тот момент кто-то сказал Лешке, что вскоре эти люди круто изменят его жизнь, он бы ни за что не поверил.
      Как только ноги англичан коснулись земли, к ним направились встречающие, поздоровались, подхватили клетчатые чемоданы и понесли их к машине. Джеральд, с интересом оглядываясь по сторонам, взял под руку спутницу и направился следом.
      Проходя мимо Казарина, англичанка бросила на него быстрый взгляд, и их глаза встретились. Она на мгновение остановилась. Возникла неловкая пауза. Алексей не нашел ничего лучшего, как приветливо улыбнуться в ответ.
      Но в этот момент в небе вновь загудели моторы, и Казарин бросился на взлетную полосу встречать приземляющийся самолет из Куйбышева. Англичанка еще несколько минут смотрела ему в спину.
      – Анна! Ну что ты стоишь? Нам пора, – окликнул ее муж.
      Женщина обернулась и, выйдя из оцепенения, направилась к машине.
      – Что с тобой? – спросил ее сэр Джеральд. – Тебе нехорошо?
      – Нет-нет. Все в порядке…
      Анна еще раз взглянула вслед удаляющемуся Казари-ну и села в машину…
      Алексей, придерживая на голове фуражку, чтобы ее не сдуло ветром, поднятым пропеллерами, спешил к самолету. Самолет как-то лихо сделал последний поворот и замер. Через минуту открылась дверь салона, и сразу за пилотом, спрыгнувшим на землю, в проеме двери появилась молоденькая девушка с рыжими волосами. Это была Светлана Сталина – дочь человека, чей портрет занимал половину фасада здания аэродрома.
      Лешка протянул руку, чтобы помочь ей спуститься.
      – Алексей? Казарин?! – Светкиному изумлению не было предела.
      – С мягкой посадкой, – улыбнулся он.
      Светлана спустилась по лесенке и капризно воскликнула:
      – Да уж, с «мягкой»! Если б ты знал, что это был за полет. Сначала трясло, затем крутило, потом вдруг воздушные ямы…
      И тут она споткнулась на полуслове:
      – Постой, а ты как здесь оказался? Кого-то встречаешь?
      – Уже встретил, – спокойно ответил Казарин. Светлана удивленно огляделась, Алексей расхохотался:
      – Не ломайте голову, Светлана Иосифовна. Капитан Казарин прибыл в ваше распоряжение. Приказ, – развел он руками.
      Светлана смерила друга своего брата оценивающим взглядом.
      – Что ж, охраняй, но так, чтобы мне это не мешало. Лады? В ее голосе проскользнула хозяйская нотка.
      – Свет, я за тебя в ответе перед Иосифом Виссарионовичем. Лично. Поэтому, как получится…
      Казарин распахнул перед Сталиной дверь автомобиля. Уже поставив ногу на подножку, Светлана еще раз смерила его взглядом, холодно улыбнулась и, выдержав паузу, тихо произнесла:
      – Как я захочу, так и получится. Понял, капитан Казарин?
      И это пришлось проглотить Лешке. Он дождался, когда Сталина сядет в машину, а затем занял место на переднем сиденье.
      – В Кремль! – скомандовал Алексей водителю и обернулся к Светлане, чтобы сгладить возникшую неловкость. Но та неотрывно смотрела в окно, всем своим видом демонстрируя, что продолжать разговор не намерена.
      В тот же вечер Казарин заглянул к Шапилину, чтобы попытаться еще раз обсудить свое новое поручение.
      – Заходи, заходи. Давай без церемоний, – забасил с порога Петр Саввич. – Верочка!…
      В кабинет вошла Вера, и Шапилин встал навстречу:
      – Верочка, организуй нам с Казариным чаю.
      Алексей посмотрел на тестя и заметил, что тот не сводит глаз со своей воспитанницы. Когда Вера вышла, Алексей подошел к столу, внимательно посмотрел на шахматы, расставленные на доске, и сказал:
      – Вы, Петр Саввич, как Чапаев. Шапилин смутился:
      – Это в каком смысле?
      Но тут в комнату вернулась Вера, неся на подносе два дымящихся стакана, несколько кусков хлеба и розетку с варением.
      Услышав последние слова, она покраснела, но Алексей тут же объяснился:
      – Ну, помните сцену в фильме, когда Чапаев говорит Фурманову: «Это я в бою тебе командир. А вечером я тебе первый товарищ. Заходи, посидим».
      Шапилин облегченно усмехнулся:
      – Точно! Ну у тебя и память!… Ладно, рассказывай. Встретил? Казарин с улыбкой кивнул, но тут же помрачнел. Он поставил стакан с чаем на стол и, поднявшись с кресла, заявил:
      – Петр Саввич, освободите меня от занимаемой должности. Прошу отпустить на фронт.
      Шапилин всплеснул руками-.
      – Опять двадцать пять. Ну что ты, ей-богу, заладил одно и то же. Навоюешься еще.
      – Петр Саввич, очень прошу вас, – взмолился Казарин. – Ну не годится мне, здоровому лбу, таскаться целыми днями за… – Лешка хотел сказать крепкое словцо, но сдержался. – Светланой Иосифовной. Ну честное комсомольское слово, невмоготу. Да и характерами мы уже сразу померились.
      – Ну и кто – кого? – полюбопытствовал Шапилин. – Ты варенье-то подкладывай.
      Казарин кинул взгляд на Веру, с интересом прислушивающуюся к разговору, и, положив себе в чашку варенье, вновь бросился в атаку:
      – Да какая разница, кто – кого? Дело в принципе. Петр Саввич откинулся на спинку стула, незаметно подмигнул Вере, аппетитно облизал ложку и отрезал:
      – Так, Лешка, все! Ты устал. Допивай чай и чеши-ка домой спать. Разговор по душам окончен.