22

Позже в машине.

— Твои друзья немного с приветом, но симпатичные. Иногда нам, женщинам, приходится проводить время с какими-то дохляками.

— Нам, женщинам… кому это — нам женщинам?

— Ну ладно, иногда мне приходилось проводить время с какими-то дохляками. Так лучше?

— Немного.

— Хорошо. Тогда мне надо было бы сказать: «Какие у тебя фантастические друзья!». Так лучше?

— Фантастические. Какое ужасное слово. Похоже на название какого-нибудь фильма. Еще скажи — эпические!

Джин смеется:

— О’кей, туше. — Потом смотрит на меня и морщит брови. — У-упс, прости. Ты ведь по-французски не понимаешь?

— Как это не понимаю. Туше, туше, это значит… — И резко поворачиваю машину. Она падает прямо мне в объятия. Ее грудь у меня в руках. — Вот что значит туше, правильно?

Она снова пытается дать мне пощечину, но на этот раз я проворнее ее и парирую удар.

— У-упс, прости. То есть, пардон! Я совсем не хотел тебя «тушировать», но tu es très jolie[26]! Ну, как мой французский? Вот мы и приехали. Не знаю, как это сказать.

Я выхожу из машины. Джин сердится.

— Удовлетвори мое любопытство: если твои друзья такие из себя эпические, то почему же ты проехал место встречи, сделав вид, что ты их не увидел?

Блин. Вот заноза. Все замечает. Я поворачиваюсь к Джин вполоборота и иду к мотоциклу. И тут же чувствую острую боль в животе.

— А это, если ты и не знаешь, называется томбé, то есть упавший и проигравший, придурок!

Джин заскакивает в машину, резко заводит мотор и на двух тысячах оборотов срывается с места. Я бегу к мотоциклу. Пара метров и я у цели.
* * *

— Нет, вы только посмотрите на него! Да пошел он в задницу. Что он о себе воображает? Ну, положим, его зовут Стэп, и что из этого? Какого черта… да, он легенда, но для кого? Для своих друзей. Эпических друзей, как он их называет. И что дальше?

— А дальше то, что он тебе нравится.

Я с детства любила представлять себя в двух лицах: Джин-1 — мстительница, а Джин-2 — умница. Так я их называла. Первая, Джин-1, мстительница — Сильвия. Между прочим, в детстве у меня была подруга, которую так звали, и я с удовольствием позаимствовала у нее это имя. Вторая Джин — умница, — Плачида, она романтичная и уравновешенная. И Сильвия с Плачидой вечно обсуждают все, что со мной происходит.

— Да, он мне нравится. И что из этого?

— Тогда ты ошибаешься.

— Объясни поточнее, что ты имеешь в виду.

— О’кей, он мне очень нравится! Мне нравятся его короткие волосы, его чувственные губы, его добрые и веселые глаза, его руки… Ах да, мне безумно нравится его чудная большая задница.

— Какая же ты злая.

— Ой, только не надо меня лечить.

— Ах, вот как?

— Да, вот так.

— Ну, если он тебе так нравится, объясни мне, зачем ты утащила у него ключи от мотоцикла?

— Потому что никто не имеет права хватать меня за грудь, без моего разрешения. Ясно? А Стэп, этот легендарный, даже эпический, такого разрешения не получал. И эти чудные ключи я сохраню как память.

— Я уверен, сейчас ты думала обо мне.

Черт, это же Стэп. И он на мотоцикле — как ему удалось уехать?

— Остановись и припаркуйся, иначе я разнесу вдребезги твой драндулет.

Наверное, он соединил провода, вот черт. Я торможу и останавливаюсь. Если он так быстро справился и поехал — пусть он и не легенда, но шустрый точно.
* * *

— Ну что? Молодец, очень весело.

— Что именно?

— Ах ты еще и дурочку разыгрываешь? Ключи.

— Ой, извини, я только сейчас заметила. Знаешь, наверное… Да, точно, ты просто ошибся курткой и положил их в мою.

Я беру ее за воротник.

— Нет, Стэп, клянусь, я только сейчас заметила.

— Не надо мне твоих клятв… Врунья.

— Ну, может быть, я их по ошибке взяла…

— По ошибке ты сильно ошиблась. Ты взяла у меня ключи от дома.

— Правда?

— По-твоему я вру?

— Быть того не может.

— Может. — Я отпускаю ее. — Ты лицемерка.

— Не называй меня лицемеркой.

Она достает ключи из кармана и с силой кидает их в меня. Я делаю шаг в сторону и ловлю их.

— Дешовка, ты даже попасть в меня не можешь. Давай, лезь в машину, я провожу тебя до дома.

— Не беспокойся.

— Да нет, я беспокоюсь. Ты представляешь опасность.

— Что ты имеешь в виду?

— Снова проткнешь колесо, кто-нибудь тебе поможет его поменять, ты, как настоящая лицемерка, плохо кончишь, а последний, с кем тебя видели, — это я.

— Ах, вот что тебя беспокоит?

— Всем известно, что я изо всех сил стремлюсь к спокойной жизни. Все, не доставай меня, садись в машину и поехали.

Джин фыркает и садится в машину. Заводит мотор, но прежде чем тронуться, опускает окошко.

— Я знаю, зачем тебе это.

Подъезжаю к ней.

— Да? И зачем же?

— Чтобы узнать, где я живу.

— На этой колымаге номер — Roma R24079. Я за десять минут могу узнать твой адрес с помощью своего друга из Управления. И ехать никуда не надо. Давай, двигай, самонадеянная лицемерка!
* * *

Я резко срываюсь с места. Блин. Стэп знает мой номер наизусть. Я сама еще не могу его запомнить. Через минуту он уже позади меня. Я вижу его в зеркало заднего вида. Ну и тип. Он едет за мной, но близко не приближается. Странно, он осторожный. Никогда бы по нему не сказала. В общем, я его совсем не знаю. Да-а…
* * *

Постепенно сбавляю скорость и держусь подальше. Я не хотел бы, чтобы Джин выкинула какую-нибудь шутку, например, резко тормознула. Это самый лучший способ вывести мотоциклиста из строя. А потом сказать ему: ты не держал дистанцию. Корсо Франча, пьяцца Эуклиде, виа Антонелли. Ну и несется эта лицемерка. Не останавливается ни на одном светофоре. На всей скорости проезжает мимо Посольства. Обгоняет машины, стоящие на светофоре, едет дальше, поворачивает, не мигая поворотником, направо, потом налево. Один полоумный гудит ей, но поздно. Виа Панама. Останавливается чуть не доезжая пьяццале делле Музе. Джин паркуется в один прием, вклинившись между стоящими машинами, не коснувшись их. Грамотно и четко. А может, просто случайно так получилось?

— Эй, ты здорово маневрируешь.

— Ты остального не видел.

— Интересно, бывает так, чтоб ты в ответ не отпустила шуточку?

— Хорошо. Спасибо за ужин, я чудесно провела время, ты был просто чудо, твои друзья — фантастические, пардон, эпические. Извини за путаницу с ключами и спасибо, что проводил. Так годится? Ничего не забыла?

— Нет. Не пригласишь к себе?

— Что-о-о? И речи быть не может. Я не приглашала к себе даже своих парней, а ты хочешь, чтобы я пригласила тебя, незнакомого человека? Еще чего!

— А что, у тебя они были?

— Парни?

— Да, кто же еще?

— Куча.

— И как только они тебя переносили?

— Они были сильны в математике. Они подсчитывали плюсы и минусы, и в сумме получалось, что положительных качеств у меня больше, чем отрицательных. Но ты, увы, в математике не силен.

— С этим предметом я, действительно, не дружил.

— Вот именно. И теперь с цифрами у тебя проблемы… Добрый вечер, господин Валиани…

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, с кем она здоровается. Сзади никого нет. И тут слышу звук захлопнувшихся ворот. Поворачиваюсь обратно: Джин стоит по другую сторону решетки, которая еще дрожит. Ворота закрылись. Ну и ловка же она.

— Хоть ты и эпический, а попался на ерунде.

Джин бежит к входной двери. Шарит в кармане. Ищет ключи. У меня уходит секунда на то, чтобы просунуть руку между прутьев, щелкнуть замком и, открыв решетку, махнуть к ней — а она по-прежнему безрезультатно ищет ключи в кармане. Подбегаю сзади и обнимаю ее. Она выкрикивает. Я держу ее крепко.

— Ты играла в детстве в прятки на счет? До трех не досчитала, а я уже тебя поймал. Теперь ты моя.

Ее волосы вкусно пахнут. И запах не сладкий, — ненавижу сладкие духи. Они пахнут свежестью, радостью, весельем. Джин пытается высвободиться, но я ее не отпускаю.

— Если ты не приглашаешь меня наверх, давай познакомимся поближе здесь.

Она пытается стукнуть меня каблуком по стопе, но я быстро расставляю ноги шире.

— Тихо… Эй, я же не делаю тебе ничего плохого. Я даже руками тебя не трогаю. Только обнял, и все.

— А я тебя не просила.

— Ты думаешь, в таких случаях надо просить: «Ну, пожалуйста, обними меня»? Джин, Джин… твои многочисленные парни так говорили?

Наши щеки почти касаются друг друга. Ее щека гладкая, мягкая и свежая, как чудесный золотистый персик, кожа прозрачная, без малейшего макияжа. Я прикасаюсь к ней губами, но не целуя, не кусая. Она крутит головой вправо, влево, чтобы высвободиться, но от меня так же трудно избавиться, как от собственной тени. Дует легкий ночной ветерок, он доносит до нас слабый запах жасмина из сада.

— Ну что, не передумала?

— Даже не мечтай.

Отвечает она как-то странно: тихим и немного хриплым голосом.

— Но ведь тебе нравится…

— С чего это ты взял?

— По голосу чувствую.

Она откашливается.

— Слушай, ты отцепишься или нет?

— Нет.

— Как это — нет?

— Прости, но ты же спросила? Я тебе ответил: нет.

Я делаю еще одну попытку. Тихо-тихо шепчу:

— Тук-тук, Джин, можно войти?

— Ты даже не представляешь, что тебя там ждет.

— Я никогда не вхожу туда, выхода откуда не знаю.

— Прекрасная фраза.

— Тебе понравилась? Я позаимствовал ее из фильма «Ронин».

— Идиот.

Думаю, ей приятно. Крепко обнимаю ее и слегка раскачиваюсь вместе с ней вправо-влево, прижав ее руки к телу. Напеваю что-то. Это Брюс, но не уверен, что она его узнает. Мое медленное пение превращается просто в горячее дыхание и, смешиваясь с ее волосами, спускается ниже — к шее. Джин расслабляет руки. Кажется, немного поддалась. Я снова медленно напеваю, выгибая тело. Она следует моим движениям, теперь мы заодно. Я вижу ее губы — они прекрасны. Мечтательно полуоткрытые, они слегка трепещут — может, она дрожит? Я улыбаюсь. Слегка отпускаю ее, но не совсем. Отвожу правую руку. Медленно подношу к ее бедру. Тихо-тихо. Она повторяет мои движения такт в такт, глаза ее скрыты в полутьме, можно лишь догадываться о том, что она сейчас чувствует. Она увлечена и насторожена, как ребенок, пытающийся отгадать фокус, который ему показывают. Глажу ей шею, прижимаю ладонь к ее щеке. Слегка толкаю ее, будто играя… Поворачиваю ее влево. Вот так, тихонько. Джин медленно поворачивается, волосы падают ей на лицо, и вдруг, из этой ароматной черной чащи появляются ее губы. Подобно розе любви — еще не раскрывшейся, нежной и влажной. Она вздыхает и на стекле двери оседает маленькое облачко пара. И тогда я ее целую. Она улыбается, позволяя мне сделать это. Слегка покусывает мне губу, потом перестает, и это прекрасно. Это драматично, комедийно, это рай… Нет, лучше. Это ад. Потому что я начинаю возбуждаться.

— Джин, это ты?

За спиной раздается мужской голос. Именно сейчас… Нет! Только не это. Лязг открывающихся ворот, шаги… Мы ничего не слышали. Оглохли от желания. Я быстро оборачиваюсь, готовый скорее к обороне, чем к нападению. Ведь ее парень не так уж и неправ. Я смотрю на него. Парень невысокий, худой.

— Блин, глазам своим не верю! — на его лице скорее удивление, чем злость.

Джин поправляет волосы, она огорчена, но не сильно.

— Придется поверить, или ты хочешь, чтобы мы снова поцеловались?

Черт, ну у нее и выдержка.

— А, для меня.

Я так и стою с поднятыми руками.

— Стефано, это Джан-Лука, мой брат.

Я расслабляюсь, перевожу дыхание. Сражения не будет. Оно и лучше. Мысли меняют направление.

— Чао.

Я протягиваю руку и улыбаюсь. Конечно, это не самое приятное знакомство. С парнем, который клеит сестру.

— Ладно, ты сегодня в надежных руках, я могу идти.

— Да, не думаю, что он меня изнасилует.

Джин улыбается, довольная шуткой.

— Можешь идти, эпический Стэп.

Я иду к решетке, оставляя их вместе — брата с сестрой, на пороге дома. Завожу мотоцикл и уезжаю, чувствуя на губах жасминовый аромат поцелуя, сорванного наполовину.
* * *

Джан-Лука смотрит на Джин в изумлении.

— Правда, не могу поверить!

— Поверь. Твоя сестра ничем не отличается от других, так что можешь успокоиться: я не лесбиянка.

— Да нет, я поверить не могу, что ты целовалась со Стэпом!

Наконец Джин находит ключи и открывает входную дверь.

— А что, ты его знаешь?

— Знаю ли я его? А кто в Риме его не знает?

— Я. Перед тобой живой пример того, кто его не знал.

Про себя Джин думает: ну, это же мой брат. Одним враньем больше, одним меньше.

— Не сочиняй. Быть того не может, что бы ты о нем не слышала. Да ладно, его все знают. Что он только не вытворял, даже фотография была в журнале: он несется, окруженный полицией, на своем мотоцикле, а сзади — его девушка. Поверить не могу! Моя сестра целуется со Стэпом. — Джан-Лука качает головой.

Они входят в лифт.

— Возможно, я сейчас развенчаю миф, но знаменитый Стэп, боксер, мачо, катающий девушек на мотоцикле…

— Понятно, понятно, дальше что?

— Целуется ничем не лучше других.

В эту минуту Джин нажимает кнопку с номером 4. И смотрит на себя в зеркало. Она покраснела. Что ж, хотя бы сама себе не ври. Ты снова сказала неправду. Чудовищную неправду. И ты прекрасно это знаешь.

24

Утро. «Ванни» кишит людьми. Все чем-то озабочены. Здесь есть люди хорошо одетые, прекрасно одетые, плохо одетые и ужасно одетые. Все настолько разные, что с ума можно сойти. Полезные и бесполезные винтики великого, суетного телевизионного мира. И все они здесь. Обычный день.

— Привет, директор.

— Добрый день, профессор.

— Господин адвокат, вы меня не забыли? Я не хотел вас беспокоить, но что с тем проектом?

— Это правда, что ту передачу запретили?

— Короче, выходит или нет та проклятая программа?

— Так или иначе, но нам придется поставить туда эту девицу.

— Она хоть красивая?

— Какая разница? В любом случае она там должна быть.

И т. д. и т. п. Создавать, манипулировать, зарабатывать, подмазывать, договариваться, шантажировать, строить, восторгаться, производить и пожинать плоды сотни и тысячи телевизионных часов. Как бы ни шла работа: с новыми идеями, в старых форматах, с плагиатом или без, — все равно передачи делать надо. И любым способом надо попасть в этот маленький ящик, знакомый нам с самого рождения. Оно, телевидение, наш старший брат, или как это бывает у двух сестер — наша маленькая вторая мама. Или первая и единственная. Оно составляло нам компанию, любило нас, оно вскормило нас, — поколение за поколением, — одним и тем же катодным молоком, — свежим, долгого хранения, скоропортящимся…

— Ты понял?

— Короче, это то, что ты думаешь. И ты приехал из Вероны, чтобы делать телевидение.

— Чтобы создавать изображения и логотипы в современной манере… и т. д. и т. п.

— Да хватит уже повторять «и т. д. и т. п». Это все не конкретно, все приблизительно.

Марк-Антонио смотрит на меня с усмешкой.

— Молодец, растешь на глазах. Настоящий агрессивный сукин сын, таким ты мне нравишься.

— Я признателен вам: Плато-о-о-он.

— Ты всерьез начинаешь меня удивлять… Пойдем посмотрим, каков он, ТП.

— Что это — ТП?

— Как? Ты не знаешь? Театр Победы, историческое место — святая святых телевидения, оно там начинается.

— Ну, если это святая святых — тогда пойдем.

Мы переходим улицу. Входим в парк и видим открытый прилавок — книжный развал. Девушки и парни с более или менее интеллектуальными лицами листают уцененные книги. Одна пухленькая девушка держит в руках книгу с оздоровительными советами. Марк-Антонио не может смолчать.

— Покупайте книги про секс и спорт, это полезнее.

Он смеется свое шутке, а девушка смотрит на него с несчастным видом. Марк-Антонио ловко извлекает сигарету из пачки «Chesterfield» и жадно закуривает, встав, как ему кажется, в какую-то сексуальную позу.

— Добрый день, Тони.

— Привет, граф, как дела?

— Плохо, с тех пор как монархия пала.

Тони хохочет. Простой охранник Театра Победы, он наслаждается своим положением. Он чувствует свою власть в этом маленьком мирке. Он заведует входом. Впускает важных людей — директоров, статистов, актеров, — а других не впускает, потому что у них нет пропуска. Короче, он охранник.

— Да уж, в этом, граф, ты прав. По крайней мере, тогда бы ты мог прислать мне бригаду дворовых, чтобы они открыли эту служебную дверь. Я уже неделю не могу дождаться техников.

Легко поверить, думаю, дело обычное. Тони чуть наклоняется и говорит нам доверительным тоном:

— Было бы неплохо: я ходил через эту дверь справлять нужду на нижний этаж. А теперь мне приходится топать через весь коридор… это такой геморрой! — И он, довольный импровизацией, трясется от смеха, — оппортунист удобств.

— Прекрасно, Тони, у нас появился человек, который решит твой вопрос.

— И кто же это?

— Да вот он, Стэп!

— А он что, из твоих дворовых?

— Да ты шутишь, что ли? Это герой королевских кровей… Чужой в стране, которой он некогда тиранически правил… И вообще, слушай, Тони, ты хочешь справлять нужду быстро или нет?

— А то!.. Стэп, если у тебя получится, я твой должник.

— Тони… Герой королевских кровей — это в первую очередь благородство души. Герой не торгуется, понятно? Значит, если что, ты будешь должен мне.

— При чем тут ты? Дверь-то починит он… мне казалось, так логичнее…

Они могли бы так болтать часами. Герой, то есть я, решает прервать их беседу.

— В общем, когда закончите, покажете, где дверь.

— Ты прав, извини. Тони проводит нас внутрь.

— Идите сюда.

В театре стоит невообразимый шум: стучат молотки, звук железа, электропил, сварочных аппаратов.

— Все почти готово. Уже монтируют свет, — говорит Тони, как бы извиняясь. — Ну вот, а это та самая дверь. Я уже и так и сяк пробовал. Ни хрена не получается.

Я внимательно осматриваю дверь. Замок у нее расположен в ручке. Скорее всего, заклинило боковую защелку. Наверное, кто-то закрыл изнутри. Может быть, сам Тони, и не помнит, или не хочет сознаться в такой глупости. Нужен ключ. Или…

— У тебя нет металлической полоски, желательно потоньше?

— Такая подойдет? — он вытаскивает стальную линейку из стоящего на полу железного ящика. — Видишь, я все перепробовал.

— Посмотрим.

Я вставляю линейку в щель между дверью и косяком и аккуратно бью по ней, отжимая язычок.

— Сезам, откройся.

И дверь, как по волшебству, открывается.

— Вуаля, готово.

Тони радуется как ребенок.

— Ой, Стэп, не знаю прямо, как тебя отблагодарить, ты — волшебник!

Я возвращаю ему линейку.

— Да ладно, не преувеличивай!

Марк-Антонио берет ситуацию в свои руки:

— Вот именно, не надо преувеличивать. Запомни главное, что ты остался должен каждому из нас.

— Стопудово, — улыбается Тони и воодушевленно обновляет дверь: идет справлять нужду.

Марк-Антонио подмигивает мне и пропускает вперед.

— Пойдем, я покажу тебе театр.

Мы спускаемся вниз, в парк. Проходим за ряды партера, под большую арку галереи. И я их вижу. Играет музыка. Балерины. В разноцветных одеждах, со спущенными гетрами, с длинными и короткими волосами, а у кого-то головы бриты наголо и покрыты рисунком. Балерины. Блондинки, брюнетки, рыжие и крашеные в синий цвет. Тела их стройны, подтянуты, худы, брюшной пресс крепок. Ноги мускулисты, попки круглы и упруги. В любой момент они готовы разъехаться в шпагат. Они совершенны, эти профи быстрых и изящных движений, усталые, но улыбающиеся. Музыка на сцене заиграла громче. И вот они пришли в движение: то становятся вплотную друг к другу, то расходятся, встречаются на какую-то секунду, потом разбегаются, пропускают одна другую. Они послушно ведут свои партии. Огромные прожекторы освещают балерин, бросая на них яркие разноцветные мазки. Они ласкают их голые ноги, их маленькие груди, короткие платьица. Стоп, хорошо, хватит!

Музыка обрывается. Хореограф, невысокий мужчина лет сорока, удовлетворенно улыбается.

— Отлично, сделаем перерыв. Повторим позже.

— Это балет.

— Спасибо, я понял.

Балерины пробегают мимо нас, улыбаясь. Бегут торопливо, чтобы не замерзнуть: легкие, разгоряченные, но исторгающие запах духов. Две или три из них целуют Марк-Антонио.

— Привет, девочки.

Похоже, он их хорошо знает. Одну он даже легко хлопнул по попке. Она улыбнулась, нисколько не смутившись — наоборот, прощебетала:

— Ты мне больше не звонил.

— Я не мог.

— Постарайся смочь, — и она убегает с многообещающей улыбкой.

Марк-Антонио смотрит на меня вполоборота:

— Балерины… Как же я люблю телевидение!

Я с улыбкой смотрю на последнюю, которая как раз выбегает из зала. Она немного меньше других. Задержалась, чтобы взять свою худи. Кругленькая и верткая. Пожалуй, она набрала немного лишнего веса, но ее это не портит. Она улыбается мне:

— Чао.

Я не успеваю ответить, она убегает.

— Я тоже начинаю его любить.

— Отлично, ты мне нравишься. Итак, к делу. Видишь, на просцениуме: «Величайшие гении». Не буду скромничать, это моя работа.

— Я и не сомневался. Узнаю манеру исполнения… — вру бессовестно.

— Ты что? За идиота меня держишь?

— Шутишь? — улыбаюсь я.

— Ладно, такой же логотип есть уже в 3D, в графике. Идея следующая: большое количество людей, самых настоящих изобретателей, выходят на эту сцену и показывают, как они решили ту или иную проблему нашего общества: неважно, большую или маленькую, — как они решили ее с помощью своей интуиции и сообразительности.

— Сильная идея.

— Мы их представляем, добавляем балет, устраиваем вокруг них настоящий спектакль, а они демонстрируют идею, счастливо их озарившую и прошедшую регистрацию в патентном бюро. Мысль простая, но я думаю, что такая программа будет интересна зрителям. И не только. Для тех, кто представляет у нас свои изобретения, программа станет своего рода трамплином, который может дать им невероятные возможности. Они смогут делать большие деньги на своих изобретениях.

— Ну да, если они интересные и если их действительно можно использовать.

— Они именно такие. Чувствуешь, какая программа? Это идея Романи… По-моему, она будет иметь успех, как все, что он делает. Романи… Мы его называем телевизионным царем Мидасом.

— Из-за денег, которые он зарабатывает?

— Из-за результатов. Все, чего касается его рука, имеет неизменный успех.

— Значит, я должен быть счастлив, работаю с ним.

— Да, ты начал с самой вершины. Вот они идут.

Появляется целая процессия. Романи — впереди. За ним — два парня лет тридцати пяти, один — крепкий, абсолютно лысый, в темных очках. Другой — худой, с небольшими залысинами. За ними идет тип с длинными, но хорошо причесанными волосами. У него хитрое лицо и он постоянно оглядывается. Орлиный нос, нервный, бегающий взгляд. На нем синий бархатный костюм, брюки без подворотов: низ штанин только что обработан, видна темная полоска. Несомненно, он на несколько сантиметров удлинил свои ноги, а элегантности поубавил. Если только это возможно.

— Так, на какой мы стадии? — Романи оглядывается вокруг. — Еще никого нет, что ли?

Их догоняет еще один человек — низкого роста со светлыми волосами и голубыми глазами.

— Добрый день, маэстро, я заканчиваю монтировать свет, на сегодняшний вечер все готово.

— Молодец, Террацци, я всегда говорил, что ты лучше всех.

Террацци польщен.

— Я пойду на пульт настраивать свет.

— Иди, иди.

Длинноволосый подходит к Романи:

— Вечно их надо подбадривать, да? Чем больше их разогреешь, тем с большим пылом работают, верно?

Романи щурит глаза и смотрит на длинноволосого холодно.

— Террацци на самом деле лучше всех. Свет он начал ставить, когда ты еще не родился.

Длинноволосый молча возвращается на свое место и становится в ряд последним. Снова озирается, притворяясь, что его интересует любая мелочь на сцене. И наконец, желая выплеснуть накопившееся, принимается грызть ногти на правой руке.

— Это авторы, а Романи еще и режиссер, помнишь? — Марк-Антонио говорит это весьма иронично.

— А как же. Он дает нам работу.

— Те двое, толстый и худой, это Сесто и Тоскани. Полумохнатый и мохнатый. Их звали «Кот и Лис», они давние рабы Романи. Как-то они решили сделать программу самостоятельно. Им ее закрыли после двух выпусков, и с тех пор их стали называть «Кот и Кот». В этой компании единственный лис — Романи, это особая порода. И еще, кроме Кота и Кота, есть Ренцо и Микеле-Змей. Тот маленький толстяк с длинными волосами и носом крючком — из Салерно, руки у него по локоть в пасте, а от его дыхания даже мышь обалдела бы. Романи таскает его за собой больше года. Думаю, это чей-то сынок, и ему приходится расплачиваться за какую-то ценную услугу. Его зовут Змей, потому что он про всех злословит, даже про Романи. Именно про Романи — больше всего, хотя тот — его единственный пропуск в это заведение. И что удивительно — Романи прекрасно знает об этом.

— Змей — классное прозвище.

— Стэп, будь с ним осторожнее. Ему почти сорок лет, у него много власть имущих друзей, и он тут имеет всех, особенно девушек.

— Ну, тогда ты сильно ошибаешься, Маццокка: если это так, значит, это ему надо быть осторожнее со мной. А теперь покажи, где наше рабочее место.

26

Девушки выстроились на сцене. Статные, блондинки, брюнетки, рыжеватые, слегка подкрашенные хной. Более или менее элегантные, в стиле casual или псевдо-кич: некоторые проявили фантазию и надели на себя две вещи, не сочетающиеся по цвету. Из-под классных серых костюмов видны кроссовки: сейчас снова в моде обувь с высокими толстыми подошвами. Носы у девушек прямые, есть неудачно прооперированные, есть не знавшие скальпеля по причине безденежья. Одни спокойны, другие нервничают, третьи стоят с вызывающим видом, выставив напоказ пирсинг, а те, что робкого десятка, предпочли перед пробами свой пирсинг выкрутить. Татуировки более или менеё прикрыты одеждой — остается только догадываться, сколько их еще на потаенных частях тела. Такие вот девушки пришли на пробы. Джин и Эле незаметно к ним присоединились.

— Итак…

Романи, Кот & Кот, Змей и еще кто-то, имеющий отношение к этой работе, сидят в первом ряду. Они готовы к спектаклю: для них это возможность чуть расслабиться, прежде чем перейти к важным делам.

Я сажусь в глубине зала, держа в руках стаканчик с все еще недоеденным мороженым, и издали наслаждаюсь зрелищем. Джин меня не видит. Она выглядит уверенной, стоит спокойно, руки в карманах. Трудно сказать, к какой группе она относится. Мне кажется, она не такая, как все: ее подруга права. Она то и дело отбрасывает назад волосы. Хореограф стоит с микрофоном в руке.

— Итак, сейчас каждая из вас сделает шаг вперед и представится: имя, фамилия, возраст и какую работу вы уже выполняли. Смотреть надо в центральную камеру, ту, что с красным огоньком, прямо где сидит тот синьор… Помаши рукой, Пино!

Тип, сидящий за центральной телекамерой, не отрывая лица от монитора, поднимает руку и машет ею.

— Все понятно?

Несколько девушек неуверенно кивают головой. Джин, как я и ожидал, не делает никаких движений.

Разочарованный хореограф опускает руки, а потом кричит в микрофон:

— Эй, девушки. Я хочу услышать ваши прекрасные голоса, скажите же что-нибудь! Я хочу убедиться, что я не сплю!

Со сцены слышится нестройный хор голосов: «да», «хорошо», «понятно», некоторые даже улыбаются.

Похоже, хореограф удовлетворен.

— Ладно, тогда начинаем.

Ко мне подходит Марк-Антонио.

— Эй, Стэп, что ты здесь сел? Пойдем вперед, сядем на первые ряды, там лучше видно.

— Нет, мне здесь больше нравится.

— Ну, как хочешь.

И садится рядом.

— Вот увидишь, Романи нас позовет. Его интересует наше мнение по поводу любой ерунды.

— Ну, когда позовет, тогда и пойдем.

Одна за другой, девушки выходят к микрофону и представляются:

— Привет, я Марели Анна, мне девятнадцать лет. Я участвовала в разных передачах ассистентом, я учусь на юридическом. А еще я сыграла маленькую роль в фильме Чеккерини…

Ренцо Микели, по прозвищу Змей, всерьез заинтересовался.

— И что это была за роль?

— Проститутки. Но я там только стояла, без всяких слов.

— Тебе понравилась роль?

Все посмеиваются, но стараются делать это незаметно.

Только Романи остается бесстрастным. Марели Анна отвечает:

— Да, кино мне нравится. Но мне кажется, мое будущее связано с телевидением.

— Хорошо. Следующая, пожалуйста.

— Добрый день, меня зовут Франческа Ротонди, мне двадцать один год и я заканчиваю экономический. Я делала…

Романи поворачивается направо, налево, оборачивается назад и наконец видит нас.

— Маццокка, Манчини, идите сюда, поближе.

Марк-Антонио, поднимаясь, ворчит:

— Что я тебе говорил?

— Идем. Все это похоже на школьный урок, когда учеников вызывают к доске, но если таковы условия игры…

Девушки стоят на сцене, луч софита бьет им прямо в глаза: они не могут нас видеть. Следующая девушка представляется, потом другая. Потом — соседка Джин. В конце концов, я сажусь в первый ряд. Она по-прежнему меня не видит. А вот Эле, ее подруга — видит.

Само собой, она не может не обратить на это внимание.

— Эй, Джин. Смотри, кто там в первом ряду.

Джин, приставив ко лбу козырьком ладонь, чуть отходит в сторону и видит меня. Я подношу правую руку к щеке и незаметно машу ей. Мне не хочется смущать ее. Я прекрасно понимаю, что она пришла сюда, чтобы найти работу. Но она — нет, она не хочет по-хорошему: снова вытягивает левую руку вдоль бедра и выставляет средний палец, показывая мне, что посылает меня в задницу. В третий раз.

— Твоя очередь, брюнетка.

Это относится к ней, но внимание Джин рассеянно: вызов застал ее врасплох.

— А, что? Ах, да, — она берет микрофон, который ей протягивает соседка справа. — Я — Джиневра Биро, девятнадцать лет, учусь на филологическом, по специализации — режиссер-постановщик. Участвовала в нескольких передачах как ассистент. — Джин выставляет руки вперед и поднимает кверху, делая шаг вперед в полунаклоне. — Если бы я была обычным конвертом, я бы слетела вниз.

И возвращается на свое место. Все смеются.

— Эта далеко пойдет.

— Да, молодец. Да еще и хорошенькая.

— Действительно, молодец.

Я с удовольствием разглядываю ее. Она тоже смотрит на меня, с вызовом, уверенная в себе, нисколько не робея от того, что стоит на виду, в лучах прожекторов. И даже, наоборот, строит мне рожицу. Я наклоняюсь к Романи:

— Простите, доктор Романи… — он оборачивается ко мне. — Могу я задать вопрос этой девушке, чтобы лучше с ней познакомиться?

Он с любопытством смотрит на меня.

— Это профессиональный вопрос или ты хочешь попросить у нее телефон?

— Абсолютно профессиональный.

— Тогда пожалуйста, мы здесь для этого и собрались.

Я смотрю на Джин, выдерживаю паузу и начинаю:

— Каковы ваши планы на будущее?

— Муж и много-много детей. Ты, например, если хочешь, можешь сделать одного.

Блин. Шах и мат. Она меня опустила. Все хохочут как сумасшедшие. Они надрываются от смеха. Даже Романи смеется и разводит передо мной руками, как бы говоря: «победа за ней». И победа, действительно, за ней. С Тайсоном и то было бы проще сражаться. Он бы так меня не сделал. Ну хорошо, Джин, как хочешь. Мне плевать на присутствующих, и я продолжаю:

— Тогда, простите, почему же вы пришли на пробы вместо того, чтобы предаваться поискам того самого идеального мужчины?

Джин смотрит на меня с улыбкой. Она принимает благонравный и невинный вид и отвечает голосом святой женщины.

— А почему бы этому идеальному мужчине не найтись именно здесь? Вы, я вижу, немного разволновались, но совершенно напрасно, потому что вас я сразу же исключила.

Кто-то снова взрывается смехом.

— Ну ладно, хватит, — говорит Романи. — Мы закончили?

— Нет, еще я осталась.

Это подруга Джин, Эле. Она делает шаг вперед.

— Хорошо, представьтесь.

— Я — Элеонора Фьори, двадцать лет. Я пробовала участвовать во многих передачах, но безрезультатно, зато я изучаю дизайн, и результаты отличные.

Кто-то негромко пробует пошутить:

— И что тебе мешает продолжать?

Наверное, это Сесто, один из этих — Кот & Кот. Никто не смеется. Микели, Змей, оглядывается по сторонам. Романи делает вид, что ничего не слышал. И тогда он тоже делает вид, что не слышал. Тоскани, второй Кот, засмеялся, но, заметив, что никто не смеется, сделал вид, будто закашлялся.

— Прекрасно. Спасибо, девушки.

Романи подходит к хореографу, смотрит в листок, который тот держит в руках, и пальцем указывает на несколько имен. Потом берет бумагу и направляется к нам.

— Вы кого-то выбрали?

Я смотрю в листок. Там стоит несколько крестиков рядом с именами девушек. Пять-шесть уже выбраны. Я смотрю вниз, в конец списка. Вот она. У Джиневры Биро уже стоит крестик. Невероятно: у меня с Романи совпадают вкусы. Я улыбаюсь: ну что ж, это неудивительно. Сесто и Тоскани тоже отобрали по одной. Романи одобрил их выбор. Змей поместил два имени, но Романи оставил лишь одно. Подходит Маццокка: у него тоже есть предложение.

— Романи, пусть это выглядит бредом, но мы должны взять еще одну. Тебе, может, и не понравится, но если хорошенько поразмыслить, взять ее — гениальный ход.

— Ну, и кто же это?

— Она понравится всем неуверенным в себе людям, — тем, кто сидит дома и думает, что ни на что не способен. Ты должен ее взять, Романи.

— Да кого же?

— Последнюю.

Кот & Кот, а за ними Змей, почти в унисон произносят: «Бэээээ». Так они выражают свое возмущение. Романи ничего не говорит, и эти трое, не угадав его реакцию, замолкают. Змей, впрочем, успел высказаться:

— Да это полный отстой! Мы что, будем делать мисс Италию наоборот? И вы будете присылать нам субтитры с объяснением того, что она сказала, на дом, чтобы мы могли перевести…

Это звучит убедительно. Маццокка качает головой.

— Это сильная идея. Романи, ты же сам подумал об этом, правда?

Романи некоторое время молчит. Потом улыбается.

— Нет, я об этом не думал, но это правильно. Совершенно правильно. Хорошо, отметь эту тоже, Карло.

Хореограф уже совсем ничего не понимает, но ставит этот последний крестик.

— О’кей, итак, девушки…

Хореограф поднимается на сцену и становится перед девушками.

— Благодарю всех, кто участвовал, но кого не отобрали…

Эле дергает плечом:

— Не за что.

Джин толкает ее локтем.

— И не отчаивайтесь. Настройтесь позитивно, конструктивно. Не пугайтесь неудач.

Хореограф начинает зачитывать имена.

— Итак, Джасмини, Календи, Федри…

Лица названных девушек вспыхивают радостью. Они улыбаются и делают шаг вперед. Лица других, чье имя пропущено, гаснут: мечта, хоть на миг появиться во всем своем блеске на экране, снова отдаляется. Бертарелло, Солези, Биро и Фьори. Джин и Эле последними делают шаг вперед. Эле смотрит на подругу.

— Поверить не могу. Сейчас они сделают как в том фильме — «Кордебалет»: те, кто вышел вперед, свободны, остальные приняты.

— Итак, те, кого я назвал, приходят сюда в понедельник. Прошу не опаздывать: в двенадцать часов в офисе подписываем договор, и в два часа здесь, в театре, начинаем работать. Работаем с двенадцати часов понедельника по субботу. В субботу вечером — прямой эфир. Понятно?

Одна из выбранных девушек, самая красивая, с огромными глазами и с глуповатым взглядом, поднимает руку.

— Что такое?

— Вообще-то я не поняла.

— Что не поняли?

— То, что вы сказали.

— Неплохо для начала. Тогда держись этой рыженькой, твоей соседки, и делай все как она. Это понятно?

— Более или менее.

Тормозная девушка смотрит на рыжую соседку, и та ободряюще улыбается ей. Вполне возможно, она и сама не все поняла правильно.

Эле хватается за голову обеими руками.

— Быть того не может, меня взяли!

— Может, может… закончилась твоя полоса невезения.

Джиневра и Эле идут к выходу.

— Я стану звездой! Yahoo! Поверить не могу!

— Ну, насчет этого неизвестно.

Тони, завидев подруг, машет им рукой.

— Ну, как все прошло?

— Отлично!

— Обеих взяли?

Эле смотрит на него, кривя рот.

— Да, обеих. И нас выбрали первых!

И они выходят, смеясь и толкая друг друга.

— Иногда надо уметь хорошо себя продать, верно?

— Блииин! Машина!

— Где она?

— Нету.

Джиневра оглядывается с озабоченным видом:

— Я ее тут припарковала. Моя… Ее увели! Ворье гребаное!

— Эй, не стоит так ругаться, — я появляюсь у нее из-за спины вместе с Марк-Антонио. — Кому в голову придет уводить такую колымагу?

— Слушай, не лезь опять. Я сообщу в полицию.

— Как ты ее назвала?.. Тебе кажется, это нормально называть машину «Моя»?

— Но если она Моя!

— Была твоя, а теперь — их или его. В общем, нужно просто поменять ей имя и все встанет на свои места! Думаю, тебе просто придется заплатить штраф, должно быть, ее увез эвакуатор, и если хочешь на кого-то злиться, злись на полицию. Впрочем, в твоем случае тебе надо бы злиться на саму себя.

— Слушай, ты меня уже так достал, что дальше некуда, а теперь еще полощешь мне мозги этим потоком слов. Что ты хочешь сказать?

— Что ты припарковалась аккурат перед запасным выходом из театра. Все очень просто.

— Он прав, — мимо нас проходит охранница. Она слышала весь наш базар и ради развлечения решила принять участие в разговоре. — Мы вынуждены были ее увезти.

— Ну уж, «вынуждены», это слишком: вы могли подождать пару минут. Я была в театре по работе.

— Так, вы спорить собираетесь?

— Да нет, просто говорю вам, как обстоят дела.

Охранница уходит, не удостоив ответом. Джиневра, воспользовавшись моментом, показывает ей вслед язык и говорит вполголоса:

— Засранная охранница. Надо сексом заниматься по ночам, тогда не будешь такой злой.

Я смеюсь и свищу, задрав голову.

— Фью… Наконец-то я вижу девушку, играющую по нашим правилам! Девушку правильную и, главное, хорошо воспитанную. Ты мне нравишься.

— А ты мне — нет!

— А ты сама-то следуешь этому совету?

— Какому?

— Ну, что надо заниматься сексом, чтобы не быть такой злой. Потому что, если нет, я готов помочь.

— Конечно, следую, а как же.

— А то смотри, я бы мог поспособствовать, чтобы поднять тебе настроение.

— Спасибо, у меня этого выше крыши.

Марк-Антонио решает прервать пикировку.

— Ну ладно, ладно, хватит уже. Поскольку у нас сейчас свободное время, и вы обе прошли конкурс, я бы предложил пойти выпить чего-нибудь, тем более… — Марк-Антонио улыбается Эле и кивает ободряюще: — Тем более, что это мы за вас голосовали, правда?

— Ты прав. Действительно. Пойдемте выпьем.

Я смотрю на Эле и развожу руками.

— Эй, у тебя такой вид, будто ты говоришь: «К сожалению, надо пойти».

Джин с решительным видом встает между нами.

— Слушай, ты, легендарный Стэп, отвяжись от моей подруги, понял?

На какую-то долю секунды она меня напутала по-настоящему.

— О’кей, а тебе-то самой как наше приглашение?

— Что это, опять пробы? А платите вы?

Я с улыбкой смотрю на нее:

— Если хочешь.

— Да я знаю, что ты можешь. Но и не мечтай даже, мне очень жаль.

Марк-Антонио снова прерывает перепалку.

— Это просто невероятно: о чем бы вы ни говорили, все заканчивается ссорой! Я только сказал: пойдемте, выпьем чего-нибудь. Не будем ссориться, эй!

Эле кричит как сумасшедшая:

— Yahoo! Да, чудесно! Пойдем оттянемся, развлечемся на полную катушку… — она подкидывает вверх волосы и машет руками, танцует, кружась. Потом останавливается и смотрит на меня в упор: —Ну что, так лучше?

Я улыбаюсь:

— Сойдет!

А чего я ждал? Они же подруги. Марк-Антонио качает головой, берет Эле под руку:

— Пойдем-ка отсюда, иначе мы рискуем встретить здесь восход солнца… а ведь для этого есть места получше.

И он уводит ее, едва не силком. Джиневра стоит как вкопанная и глядит Эле вслед.

— Ой-ой-ой, у тебя увели подружку.

— Она взрослая и прививки все сделаны. Главное, что она с тобой не ушла.

— А что? Ты ревнивая?

— Да, разбежался. Я за нее волновалась. Так где твой мотоцикл?

— А что?

— Отвезешь меня домой, только рукам воли не давай, иначе получишь еще одну оплеуху, как в ресторане.

— Невероятно. То есть я должен отвезти тебя домой и даже пальцем не тронуть! Ну, ты даешь. Я такого в жизни еще не слышал. Обалдеть!

28

— Привет, Па!

— Стефано, куда ты пропал? Как в воду канул.

— Уф-ф… — Я обгоняю его и захожу в кухню. — Знаешь, какое самое первое правило учат в Америке?

— Да. Хочешь жить — умей вертеться.

— Молодец. А второе?

— Вот этого я не знаю.

— Fuck you!

Я вхожу в комнату и закрываю за собой дверь.

— Вот видишь, все-таки кое-что из английского ты неплохо усвоил, молодец. Надеюсь, на этом твои познания не заканчиваются.

Не удостоив Паоло ответом, я падаю на кровать. Именно в эту минуту раздается звонок домофона. Выскакиваю из комнаты. Паоло уже вышел из гостиной и идет брать трубку.

— Я отвечу.

Едва не вырываю трубку у него из рук. Он озадачен.

— Не понял. Это мой дом, ты мой гость, а ведешь тут себя по-хозяйски.

Смотрю на Паоло зло, потом улыбаюсь.

— Пожалуй, я буду у тебя управляющим.

Раздается еще один звонок. Нажимаю на кнопку, сердце стучит громко-громко.

— Привет, это Стэп? — Голос женский. Стук сердца усиливается. — Это Паллина!

— Да, это я. Пришла проведать?

— Хочу посмотреть твое новое жилище. А потом приглашаю тебя на local-tour.

— Насчет последнего не уверен. О’кей, поднимайся. Шестой этаж.

Нажимаю кнопку, чтобы открыть дверь. Паоло смотрит на меня и улыбается.

— Женщина?

Киваю.

— Хочешь, я исчезну? Закроюсь в комнате и притворюсь, что меня нет?

Мой брат. Ну что он может понять, что он обо мне знает?

— Это Паллина, подруга Полло.

Он молчит. Похоже, огорчился.

— Извини.

Паоло уходит в свою комнату. Мой брат. Ну и тип, человек не от мира сего. Тут он ничуть не изменился. Звонок. Иду открывать дверь.

— Эй!

— Блин, Стэп! — Паллина бросается мне на шею и крепко обнимает. — Никак не поверю, что ты вернулся.

— Если будешь это повторять, уеду обратно.

— Ну ладно, прости, — Паллина раздевается. — Покажи мне квартиру.

— Пойдем.

Закрываю дверь и, обогнав ее, начинаю показывать комнаты.

— Это гостиная, выполнена в светлых тонах, на окнах — светлые занавески, и так далее.

Так я и продолжаю: даю полное описание. Она идет за мной, рассматривает все внимательно, иногда трогает что-то, чтобы оценить вещь по достоинству. Паллина, как же ты выросла, похудела, волосы тоже поменяли цвет. Даже макияж, кажется, стал более ярким, а может быть, это мои воспоминания так поблекли?

— А это — кухня… Хочешь чего-нибудь?

— Нет, пока нет.

— Ты так говоришь, потому что кухня отстойная?

Она смеется.

— Нет, серьезно.

Ее смех не изменился. Она выглядит свежей, отдохнувшей, спокойной. Если бы Полло увидел ее сейчас. Он бы мог гордиться собой. Из его рассказов я понял, что он был твоим первым мужчиной, Паллина. А мне-то Полло никогда не врал, ему не надо было преувеличивать, чтобы выглядеть в моих глазах лучше, чтобы выглядеть крутым в моих глазах — глазах друга, своего лучшего друга. Полло создал кокон для этой молоденькой бабочки, вдохнул в нее любовный огонь, и сейчас она совершает свой первый полет… Она стоит передо мной. Держится уверенно. Неожиданно выражение лица Паллины делается лукавым.

— А спальню покажешь?

И она меняется до неузнаваемости. Становится сексуальной и томной. Сердце мое сжимается. У нее есть другой? Были другие после него? Что у нее было после Полло? Стэп, прошло почти два года. Да, но я не хочу ничего слышать. Стэп, это девушка, она молодая, красивая… Да, я знаю. Но все это меня не интересует. Ведь ее можно оправдать? Нет, не хочу об этом думать.

— Вот она, — негромко постучав, я открываю дверь. — Можно?

Паоло, который в этот момент снимал рубашку, снова ее надевает и подходит к двери.

— Конечно, можно. Привет, Паллина!

— Вот. Это владелец всего того, что ты только что видела.

— Привет.

Они жмут друг другу руки. Паллина смущенно улыбается.

— Поздравляю, прекрасная квартира, сделана со вкусом. Я думала, что все это устроено женщиной.

Паоло открывает рот, чтобы ответить, но я перебиваю его:

— Ну, он у нас довольно женственный, — и медленно закрываю дверь перед его носом, отрезая его от нашего маршрута.

— Да, но я имела в виду твою спальню.

Она подталкивает меня вперед.

— Я не понял. Вот она.

Открываю дверь в свою комнату.

— Неплохо — Паллина входит и осматривается. — Немного голо. Не хватает цвета.

Я вижу полароидную фотографию Джин на комоде. Незаметно кладу ее изображением вниз.

— Но все же свое очарование у нее есть. И потом, я еще успеваю ее раскрасить.

Она смотрит на меня с удивлением, пытаясь понять, что значит эта фраза, но именно в эту минуту звонит телефон. Паллина вынимает из кармана куртки мобильник, смотрит на экран.

— Ой, это не мой.

Я беру телефон со стола.

— Действительно, это мой.

Номер незнакомый.

— Да.

— С возвращением.

Я краснею. Услышав этот голос.

— Надеюсь, мы увидимся, раз ты вернулся.

— Да.

— Тебе нравится новое жилище?

— Да.

— А в Америке тебе было хорошо?

— Да.

Я киваю. Потом следуют другие фразы, полные такой же заботы, участия, нежной любви; голос пытается разбить тонкий лед, покрывший наше прошлое, нашу тайну. Я продолжаю отвечать. Иногда даже говорю нечто большее, чем просто: «да».

— А как у тебя дела?

Разговор продолжается. Паллина смотрит на меня молча. Только движением головы спрашивает: «кто это?». Но я отворачиваюсь к окну. И смотрю вдаль, ловя голос из прошлого.

— Да, обещаю, я тебе позвоню и приду к тебе, да…

И наступает тяжелая тишина: я ищу слова, чтобы попрощаться.

— Пока.

И выключаю телефон.

— Ну, и кто это был? Одна из твоих женщин?

— И да, и нет.

Я улыбаюсь натянутой улыбкой, пытаясь стряхнуть наваждение этого трудного разговора. И не даю ей возможности сказать еще какую-нибудь колкость.

— Это была моя мать. Ну, так как, совершим local-tour?

30

Ночь. Мы с Паллиной летим на мотоцикле. Моя «Хонда» несется на хорошей скорости, мысли разлетаются по ветру. Она прижимается ко мне, но не слишком сильно. Два непонятных существа, астральные совпадения странной судьбы. Я — лучший друг ее парня, она — лучшая подруга моей девчонки. Но все это в прошлом. Я прибавляю скорость, и мы несемся вперед — свежий ветер в лицо. Он уносит мои мысли. Ах — я вздыхаю. Так хорошо ни о чем не думать. Не думать. Не думать… Ветер, скорость и отдаленный гул машин. Не думать. Сейчас завернем в какое-нибудь заведение. Первое — «Akab».

— Давай, я здесь всех знаю, они будут рады нас видеть.

Иду за ней. Входим, я здороваюсь. Некоторые лица мне знакомы.

— Один ром, пожалуйста.

— Светлый или темный?

— Темный.

Второе заведение. Кафе «Charro». Иду за ней следом.

— Ром. Со льдом и лимоном.

Потом — «Alpheus». Выпиваю еще рому. Со льдом и лимоном. Здесь есть всего понемногу: музыка семидесятых-восьмидесятых годов, хип-хоп, рок, танцы. Потом мы заходим в бар «Ketum». Я уже забыл, где оставил мотоцикл. А, неважно.

— Рому. Со льдом и лимоном.

Мы смеемся. С кем-то здороваюсь. Кто-то набрасывается на меня сзади.

— Блин, Стэп, ты вернулся! Теперь начнутся заварушки, да?

Да, да, начнутся. Но кто это был, черт его дери? Новое заведение, и снова ром, потом другое, потом следующее. И еще два рома. Но кто же это был, кто там на меня напрыгнул? А, да, Манетта. Он однажды заснул в горах. Да, мы были в Пескассероли. Он укрылся периной, а ноги торчали наружу. И мы вставили ему между пальцев ног спички головками наружу и зажгли их. Блин, как он подскочил тогда! Сразу же проснулся, как почувствовал, что горит! А мы повалились на пол и ржали как сумасшедшие. Мы с Полло. А тот прыгал по комнате с обожженными ногами и кричал: «Бляха, какой кошмар! Кошмар, бляха!». А мы так хохотали, что нам плохо стало. Мне и Полло. Ну мы и хохотали, до одури. Мы с Полло. А теперь Полло нет. И снова меня охватывает грусть, еще сильнее, чем прежде. Выпиваю еще рому, одним махом. И танцую с Паллиной, дамой его сердца, с женщиной моего друга, друга, которого больше нет. Но я танцую, танцую и смеюсь, смеюсь вместе с ней. Смеюсь и думаю о тебе. Беру еще рому и сам не знаю, как оказался у дома.

— Эй, мы приехали.

Я слезаю с мотоцикла и слегка качаюсь. Последний ром был лишним.

— Куда ты поставила «Хонду»?

— Да нет, я приехала на машине, у меня сейчас пятисотая[33], новая модель.

— А, симпатичная.

На самом деле, это одна из тех машин, которые мне совсем не нравятся. Но зачем ей это говорить? Не надо, я промолчу. Тем более, что я превысил дозу.

— Они классные, мало потребляют и запчасти недорогие.

— Да, здорово.

— Хороший вечерок провели, скажи?

— Супер. — Здесь я совершенно искренен. — Как все изменилось в барах Тестаччо.

— То есть?

— Стало лучше. Хорошая музыка, народ, похоже, развлекается неплохо. Цены нормальные, потанцевать можно. Да, вечер классно провели.

Паллина роется в карманах.

— Слушай, я, кажется, забыла у тебя ключи.

— Не проблема, давай поднимемся.

В лифте повисает странная тишина. Наши взгляды встречаются. Мы стоим молча. Паллина улыбается. С нежностью. Я барабаню по железной стене, по зеркалу. Блин, иногда кажется, что лифт еле ползет. Или это я так накачался ромом, что все кажется замедленным? Или еще что? Приехали. Я открываю дверь, и Паллина проскальзывает внутрь. Оглядывается по сторонам, подходит к столику.

— Вот они, нашла!

Она загораживает собой столик. Там действительно лежали ключи, или это был предлог, чтобы вернуться? Но что у тебя за мысли? Тебе плохо. Почему ты думаешь о таких вещах, Стэп? Слишком много рома. Ключи были на столе, они должны были там быть.

— Ой, у тебя и терраса есть.

— Да, а я даже внимания не обратил.

— Да ты что? Ты как всегда невнимателен.

Я открываю застекленную дверь и выхожу на террасу. Какая красивая луна! Стоит высоко, ее диск виднеется за домами, залитыми ее светом. На крышах торчат старые антенны, современные тарелки, и кое-где нелепо высвечено белье, развешанное накануне. Я делаю глубокий вдох, ощущаю летний запах жасмина, вечерний насыщенный аромат, слышу далекое стрекотание сверчков, вокруг — тишина. Паллина выходит на террасу за мной следом.

— Держи. — Она дает мне стакан. — Для достойного завершения вечера.

Беру стакан и подношу ко рту.

— Еще один ром. Вроде, хороший.

Паоло снова удивил меня. У него дома есть ром. Он меняется к лучшему. Делаю глоток. Наверное, это «Pampero». Нет, скорее, «Havana Club», похоже, семилетний.

— Очень вкусный.

Я снова смотрю вдаль. Звук проезжающей машины тает в переулках.

— Знаешь, Стэп, мне нужно кое-что тебе сказать.

Я молчу. Смотрю вдаль. Не поворачиваясь, делаю еще один глоток. Паллина продолжает. Я слышу ее голос за плечом.

— Ты не поверишь. С тех пор, как Полло погиб, я ни с одним парнем не была. Не веришь?

— Почему я не должен в это верить? — Я так и не повернулся к ней.

— Даже не поцеловалась, клянусь тебе.

— Не надо клясться. Не думаю, что ты говоришь мне неправду.

— Один раз все же сказала.

Я поворачиваюсь и смотрю ей в глаза. Она улыбается.

— Ключи-то были у меня в куртке.

Легкий порыв ночного ветра слегка шевелит ее темные волосы. Паллина. Маленькая взрослая женщина. Она дрожит, закрыв глаза, и глубоко вздыхает. Подходит ко мне и обнимает. Кладет голову мне на грудь. Нежная подруга с чудесным ароматом. Я стою неподвижно.

— Знаешь, Стэп, я так счастлива, что ты здесь.

Я стою, расставив руки в стороны, не зная, что делать. Потом ставлю стакан на подоконник и тихонько ее обнимаю. Чувствую, что она улыбается.

— С приездом. Прошу тебя, обними меня сильнее.

Я не могу заставить себя сделать это. Пытаюсь извиниться.

— Слушай…

И тут она поднимает голову от моей груди и целует меня. Прикасается к моим губам и приоткрывает рот. Начинает медленно двигаться из стороны в сторону, не открывая глаз. Рот ее скользит вправо-влево, как бы ища положение, в котором поцелуй будет выглядеть естественным. Но все напрасно. Я не реагирую, стою как истукан. Не знаю, что делать. Не хотелось бы обижать ее. Но губы мои сжаты, наверное, они холодные, как камень. Паллина постепенно прекращает свои отчаянные движения. Снова кладет голову мне на грудь и начинает плакать. Молча. Я чувствую мелкие вздрагивания ее головы, потом слышу короткие всхлипывания. Она отчаянно прижимается ко мне, боится встретиться со мной взглядом. Я тихонько глажу ей волосы. И шепчу ей на ухо:

— Паллина… Паллина, не надо.

— Да, мне не надо было это делать.

— А что ты сделала? Ничего не было. Что случилось? Все в порядке.

— Нет, я пыталась поцеловать тебя.

— Серьезно? А я и не заметил. Ну же, представь, что наш друг смотрит на нас и потешается над нами.

— Надо мной-то точно.

— На меня бы он разозлился из-за того, что я оказался не на высоте.

Паллина смеется. Но смех нервный, она шмыгает носом и вытирает его обшлагом куртки. То ли смех, то ли плач.

— Прости меня, Стэп.

— Ну, ты опять начинаешь! За что? Смотри, если будешь продолжать, отнесу тебя в кровать.

— Да, неплохо бы.

Снова смеется, теперь уже спокойнее. Я трясу у нее перед носом указательным пальцем.

— И спою колыбельную, а ты что подумала?

Она снова улыбается.

— Пойду, в самом деле, спать.

И, больше ничего не говоря, все еще смущенная, она идет к двери. Останавливается на мгновение.

— Прошу тебя, Стэп, забудь все это и звони мне.

Я улыбаюсь и киваю. Закрываю глаза — и через секунду Паллины уже нет. В гостиной оглядываюсь и вижу бутылку рома. Я был прав. Это «Havana Club». Правда, всего трехлетний. Скупердяй ты, Паоло. Снова выхожу на террасу. Смотрю вниз и едва успеваю заметить «пятисотый» Паллины, который выруливает на дорогу. Делаю последний глоток прямо из бутылки и замираю, скрестив руки на груди и опершись на подоконник. Пустая бутылка стоит рядом.

— Проклятие.

Меня охватила злость, и я не знаю, на кого ее выплеснуть. Блин. Пошел в задницу. Почему? Почему? Почему? Черт. Ничего не могу поделать. Даже ругаться не могу. Нет, это бы ни к чему не привело. Не хочу об этом думать. Мне плохо, вот черт. Я смотрю вниз. Вот она. Спасибо. Теперь я чувствую себя куда лучше. Я беру бутылку за горлышко, собираю последние силы и бросаю ее вниз как бумеранг — прекрасно, класс, будем надеяться, что она не вернется. Бутылка крутится на двух тысячах оборотов и — пум! — влетает прямо в ветровое стекло «Twingo», кроша его по самому центру. Это была новая, прекрасная машина. Кажется, черная. Во всяком случае, темная. Как раз то, что я ненавижу. Прямое попадание. Как в «Охотнике на оленей»[34].

32

— Так ты все-таки куда-то ходил?

Я улыбаюсь.

— Ну да, я был со своей старой подругой.

— И окунулся в прошлое…

Я смотрю на него. У Марк-Антонио лицо Джека Николсона, он пытается ненавязчиво вызнать мои секреты. Но он не знает всего. Не знает, кто такая Паллина. Ничего не знает обо мне и Полло. Интересно, понравился бы тот ему?

— Ну, а я был с Фьори.

— И как?

— Ой, не понимаю я женщин. После первого поцелуя — второй, потом я ее прижал, начал трогать, как положено, ну а потом, извини меня, надо просто лечь в постель… А она — нет, слишком рано, слишком рано. А что рано-то?
* * *

Несколькими минутами позже. Тот же город, та же история. Или, лучше сказать, та же история на женский манер.

— Ну, что ты там затеяла?

Она не отвечает. Я беру Эле за шею, стоя у нее за спиной и прижимаю ей к горлу заколку.

— Если не скажешь — зарежу.

Эле чуть не закашливается.

— Ну ладно, ладно, ты что, кретинка? Чуть не задушила. И потом, ты что, хочешь слушать о разных prudité?

— О чем слушать?

— Ну, ты просто out, непонятно, что ли — о всяком таком… — глядя на меня, Эле пожимает плечами.

— Слушай, Эле, прежде всего, не prudité, а недотроги, и хватит уже на каждом шагу сочинять иностранные слова, ты и одной фразы по-итальянски уже не можешь произнести!

— Yes, I do.

Поднимаю глаза к небу. Она неисправима.

— Ну ладно, ты будешь рассказывать или нет?

— Так вот, знаешь, что он сделал? Пригласил меня к себе домой на ужин.

— Да кто пригласил-то?

— Марк-Антонио, график.

— Друг Стэпа!

— Марк-Антонио это просто Марк-Антонио. Ты не представляешь, какой он милый, какой обходительный, он мне приготовил великолепный ужин.
* * *

Марк-Антонио улыбается. Сам себе на уме. Или, лучше сказать, на уме у него куча приемов, как подъехать к девушке.

— Так вот, для начала я спустился в японский ресторанчик на виа Кавур, и купил там всякой всячины. Тэмпуру, суши, сашими, маракуйю. Ну, в общем, всякие афродизиаки. Принес все это наверх, разогрел тэмпуру, и — все пошло как по маслу! Накрыл стол, положил палочки и вилку на тот случай, если она не привыкла есть по-восточному…

— И купил цветы у того марокканца возле светофора?

— Ну да, конечно: минимум затрат на одноразовый букетик на столе!
* * *

Эле, похоже, в восторге от проведенного вечера.

— Ну вот, — продолжает она. — Он так классно накрыл на стол, все было сделано вкусно.

— Со вкусом. Внимание! Главный вопрос: цветы там были?

— Конечно! Маленькие розочки, такие красивые — он еще так обыгрывал мое имя[35].

Мы громко смеемся, потом я снова становлюсь серьезной.

— Эле, а теперь скажи мне правду.

Эле возводит глаза к небу.

— Ну, так я и знала. Мы в игрушечки поиграли и все, до свидания, — я снова тянусь к ее горлу. — Сейчас я тебя точно зарежу.

— Не надо, уже рассказываю.

Я убираю руки. Эле смотрит на меня насмешливо.

— Эй, а потом ты меня не зарежешь, когда я все расскажу?

Я заинтригована.

— Что ты наделала?

— О’кей… Я ему минет сделала!

— Нет, Эле, не может быть! При первой же встрече? Никогда о таком не слышала.

— Да что ты говоришь?! Наивная, а Паолетти помнишь? Ты всегда думала, что она невинна как ангел! А ее видели в «Piper» в туалете, она стояла там на коленях, в оральном поклонении перед Максом, парнем, с которым она познакомилась на танцплощадке. А времени-то для знакомства было ровно пол-диска Уилла Янга… того, где он поет «Doors», «Light my fire». После этого ее и впрямь охватил огонь. Она пела в «микрофон» Макса, а потом ее застукали. А Паола Маццокки? Ты знаешь, что ее засекли в школьном туалете с учителем физкультуры Мариотти? Знаешь или нет? Любительница сицилийских канноли[36]! Хочу тебе напомнить, что это прозвище всей школе было известно. И знаешь, почему ее так прозвали? Потому что у Мариотти крашеные светлые волосы, но сам он из Катании[37].

— Это все сплетни. Мариотти остался учителем. Как думаешь, если его застукали с ученицей, неужели его бы не уволили?

— Ну, не знаю. Знаю только, что у Маццокки все равно по физкультуре четверка…

— Ну вот видишь?

— Вижу, вижу… Это значит, что она даже минет толком делать не умеет.

— Эле. Да ты с ума сошла! Ты просто хвастаешься своим поступком! Нет, я точно тебя зарежу.
* * *

Марк-Антонио с наслаждением продолжает свой рассказ.

— Я ей сделал body art.

— Как это?

— Ты приехал из Нью-Йорка и не знаешь? Ну, мне-то не стыдно не знать: я проводил каникулы в Кастильончелло… Но ты! Ты же был в The Big Apple[38] и не знаешь, о чем речь?

Я смотрю на него с усмешкой.

— Я знаю, что это. Но что это значит — другой вопрос.

— Ну ладно, ты мне нравишься и таким. Я разрисовал ей тело. Раздел ее полностью, а потом начал разрисовывать. У меня были кисточки и темпера, и я принялся водить по ее телу кисточками вверх-вниз, то и дело обмакивая их в теплую воду в чашке. Я едва касался ее, и ей было приятно — я видел это. Даже щеки у нее приобрели цвет, но не от моей кисточки. Я нарисовал ей трусики, которые только что снял с нее, потом потихоньку набросал тени ей на соски, которые от прикосновения теплых кисточек так набухли, что готовы были лопнуть.

— А потом?

— Потом ее охватило такое желание, что и она захотела придать цвет моей кисти.

— То есть?

— Она сделала мне минет.

— Фьюю… хотел бы я…

— Ты имеешь в виду, что хотел бы проделать то же самое со своей подругой?

— У меня просто вырвалось… а потом?

— Потом ничего. Мы поболтали о том, о сем, доклевали японские штучки и я проводил ее домой.

— Да ты что, после минета ты ее не трахнул?

— Нет, она не захотела.

— То есть: минет был, а секса не было — и какой смысл?

— У нее своя философия. Так она мне сказала.

— А больше ничего не сказала?

— Сказала. «Нужно уметь доставлять себе удовольствия». Нет, даже круче. Она сказала: «Нужно уметь довольствоваться малым». И рассмеялась.
* * *

— Но, Эле, извини меня… Тогда уже надо было переспать. Секс за секс…

— Это здесь не причем, трахаться — это совсем не то, это полное единение, абсолютное слияние. Он в тебе, возможное зачатие ребенка… ты понимаешь? А минет — это другое.

— Конечно.

— Слушай, для меня это как сердечное приветствие. Ну, типа рукопожатия.

— Рукопожатия? Родителям своим расскажи…

— Слушай, извини меня, а они что, не делали этого? Почему мы не можем говорить о сексе как о чем-то естественном, как обо всем другом? Потому что мы обыватели! Вот, например, представь, как твоя мама делает…

— Эле!

— А что, твоя мама тоже привередливая?

— Ненавижу тебя.
* * *

— Ну, Стэп, а теперь я должен идти. Когда у нас встреча с Романи, Змеем и прочим зверьем?

— Завтра в одиннадцать. То есть, это самое позднее… Теперь о встречах напоминаю тебе я?

— Конечно. Это как раз и называется «ассистированием». Значит, увидимся завтра в это же время.

И он уходит вразвалочку, уже с сигаретой во рту. Потом оборачивается. Смотрит на меня с улыбкой.

— Эй, сообщи мне, если у тебя появятся новости. Не замыкайся в себе. Жду твоих рассказов. И ничего не придумывай. Уж на минет-то легко можно уболтать.

34

В Прати, недалеко от Rai[40], на углу виа Никотера и бульвара Мадзони, находится «Residence Prati», гостиница, где живут многочисленные кинозвездочки: участницы фильмов фикшн, мыльных опер, варьете, всего итальянского телевидения. А чуть дальше есть спортзал. Спускаюсь по лестнице: зал находится в полуподвале.

— Чао, ищешь кого-то?

Из-за столика мне улыбается девушка с короткой смешной стрижкой. Она откладывает учебник по праву, заложив страницы карандашом; рядом лежат два маркера — спутники первокурсника.

— Да, я ищу одну свою знакомую.

— А кого именно? Может, я ее знаю. С какого времени она сюда ходит?

Меня смех разбирает, мне так и хочется сказать: «Ни с какого!». Но с Джин лучше не шутить. Не стоит раскрывать ее секреты.

— Она сказала, что хочет пойти сегодня на пробное занятие.

— Как ее зовут? Я могу вызвать ее по громкой связи.

— Нет, спасибо, — я невинно улыбаюсь. — Хочу устроить ей сюрприз.

— О’кей, как хочешь.

Девушка снова принимается за чтение. Гражданский кодекс. Я ошибся: она, наверное, уже как минимум на третьем курсе, если только это не дополнительные занятия. Смеюсь про себя. Как знать, может, когда-нибудь она станет моим адвокатом.

А вот и Джиневра. Джин. Биро. С ума сойти. Прежде чем нанести удар по груше, она описывает четкие траектории. И все время подпрыгивает. Я слышал, итальянские женщины зациклены на боксе. Но думал, что это слухи. На самом деле, так оно и есть — зациклены.

— Давай еще, молодец, так, бей прямо.

Какой-то тип ее тренирует. Он выглядит довольным — может быть, подумывает затащить ее в постель. И все-таки я смотрю на нее. Все-таки — потому что мне кажется, я смотрю на нее по-другому. Странно. Когда смотришь на женщину издалека, замечаешь ее особенности, мелкие детали, как она хмурится, как кусает губы, как дышит, как поправляет волосы, как… короче, много мелочей.

Тяжело дыша, Джин продолжает колотить по груше.

— Правая, левая, удар! Молодец, отходи назад, правая, левая и удар… давай еще раз…

Она, нанося удары, движением головы отбрасывает темные волосы назад. Потом, как в замедленной съемке, перчаткой убирает волосы со лба и заводит их за уши. Для пущего эффекта не хватает только повтора кадра. Женщины и бокс, с ума сойти. Тихонько подхожу, стараясь остаться незамеченным.

— Теперь попробуй сделать выпад и бей.

Джин делает два удара левой, потом пробует сделать выпад справа. Я на лету хватаю грушу и зажимаю ей правую руку.

— Пум!

Она удивлена, она просто ошарашена. Быстро сжимаю руку в кулак и легонько ударяю ее в подбородок.

— Привет, малышка на миллион. Пум, пум — ты труп.

Она выкручивается, стараясь высвободить руку.

— Какого хрена ты тут делаешь?

— Я пришел на пробное занятие.

— Надо же! Именно!

— Да, бывают же совпадения! Знаешь, мне удобно сюда ходить, поскольку я тоже «тут рядом» работаю…

— А я-то думала, тебе это было по барабану.

— Я ничего такого не говорил.

— По тебе было видно.

— Больная ты.

— А ты козел!

— Ладно, хватит… Вы же не собираетесь выяснять отношения здесь, в спортзале, правда? — это вмешался тренер. — И потом, извини, Джиневра… ты ведь первый раз сюда пришла, правда? Ты не записана еще в «Gymnastic». Значит, он никак не мог знать, что застанет тебя здесь. Это произошло случайно.

Я смотрю на нее с усмешкой.

— Это произошло случайно. Вся жизнь состоит из случайностей. Мне кажется, нелепо искать объяснения, почему я здесь оказался. Правда? Это случайность и точка.

Джин фыркает, уперев закованные в перчатки руки в бока.

— О какой такой «случайности» ты говоришь?

— Милая Джиневра, — снова вмешивается тренер, — не слишком ли много эмоций? Кажется, вы просто ненавидите друг друга.

— Не кажется, а так оно и есть!

— Ну, ну, спокойно. Ты ведь еще недавно изучала в школе: «Ненавижу тебя вожделея. „Возможно ли?“ — спросишь. Не пойму»[41].

Джин возводит глаза к небу.

— Да, да, спасибо, знаю. Но здесь другие проблемы.

— Тогда вам надо их решать не в зале.

Я улыбаюсь.

— Правильно, точно… Хорошая мысль. Выйдем?

— Осторожнее. Ты ее недооцениваешь, Джиневра может за себя постоять, знаешь?

— Как не знать. У нее ведь третий дан.

— Да ты что… — тренер удивлен. — Я и не знал. Серьезно?

— Да, как ни странно, он говорит правду.

Тренер отходит, недоуменно качая головой.

Потом возвращается с улыбкой на губах, как будто нашел решение всех мировых проблем. По крайней мере, наших с Джин.

— А почему бы вам не устроить небольшой бой? Это прекрасная возможность разрядить напряжение.

Джин поднимает руку в перчатке и указывает на меня.

— Только не говорите мне, что этот и одежду с собой принес.

— А вот как раз «этот» одежду-то и принес.

Я улыбаюсь и беру свою сумку, стоящую за колонной.

— А теперь, по совету твоего тренера, пойду-ка я переоденусь. Но ты не волнуйся, я скоро вернусь.

Я ухожу, а Джин и тренер стоят и смотрят мне вслед.
* * *

— Лучше не придумаешь. На самом деле, этот парень, по-моему, очень симпатичный, и ты сможешь применить на практике удары, которые мы только что с тобой разучили. Мне кажется, ты их освоила.

— Да, но только ты не понял, кто это.

Тренер смотрит на меня недоумевая.

— Нет, а кто это?

— Это Стэп.

Он на минуту замирает, полуприкрыв глаза: наверное, роется в воспоминаниях и перебирает в уме городские легенды. Но ничего не вспоминает.

— Стэп, Стэп, Стэп. Нет, никогда не слышал.

Я смотрю на него с удивлением, а он очаровательно улыбается.

— Нет, правда, не слышал. Но не волнуйся, ты его сделаешь!

И тут я осознаю две вещи. Первое: однозначно, он плохой тренер, и второе: именно по этой причине мне стоит начать волноваться.
* * *

Майка, шорты, носки и новые «Nike», купленные в «Nike Town» в Нью-Йорке.

— Эй, Стэп, привет.

Вижу в раздевалке знакомого парня, но никак не вспомню его имя.

— Ты что, тренируешься здесь?

— Только сегодня. Пробное занятие, хочу понять — как тут.

— Здесь нормально. Плюс ко всему и девочки что надо. Видел там одну, с грушей? Клевая девчонка.

— Я сейчас обменяюсь с ней парочкой ударов.

— Да ладно! — парень, чьего имени я так и не вспомнил, смотрит на меня удивленно и немного испуганно. — Я что-то не так сказал? Не надо было мне этого говорить?

— Чего?

— Ну, что она клевая.

Я закрываю ящик на ключ и кладу ключ в карман.

— Ну почему же? Это правда!

Улыбаюсь ему и выхожу.

— Ну что, третий дан, начнем?

Джин одаривает меня натянутой улыбкой.

— Только здесь третий дан не причем. И потом, ты можешь придумать что-нибудь новенькое, а не повторять одно и то же?

Я хохочу и распахиваю объятия.

— Поверить не могу. Мы сейчас устроим бой, настоящий серьезный бой, а ты что делаешь? Подначиваешь?

— Подначиваю… Очень надо.

— Ты не имеешь права это делать. В таком случае я начинаю!

И именно в этот момент… Бум. Такого я не ожидал. Она бьет меня прямо в лицо правой: быстро, точно, неожиданно. Короче, она меня сделала.

— Молодец, хорошо, — тренер весело подпрыгивает. — Правой, левой, выпад и закройся.

Двигаю челюстью вправо, потом влево — она слегка онемела.

— Ничего не сломалось? — Джин попрыгивает, глядя на меня насмешливо. — Если хочешь, начнем настоящий бой.

Попрыгивая, приближается ко мне.

— Это был пробный удар, мифический Стэп. Кстати, мой тренер никогда о тебе не слышал.

Не сводя с нее глаз, надеваю перчатки.

— Тогда он, наверное, не видел и твое фото, которое я снял на полароид. Ясное дело, если бы он его увидел…

— То что?

— Тогда он, может, и передумал бы. На этой фотографии ты такая страшная, что у него отбило бы желание тащить тебя в койку.

— На этот раз ты меня действительно достал.

Джин наскакивает на меня как фурия и начинает бить. Смеясь, я парирую удары, несущиеся со всех сторон, — сначала открытой перчаткой, потом — закрытой, отвожу в сторону, прижимаю книзу… Но вдруг она бьет меня ногой прямо в пах.

_ Ой…

Удар в низ живота. Прямой удар. Я складываюсь пополам от боли. С трудом перевожу дыхание.

— Эй, это запрещено.

— С тобой все разрешено.

— Слушай, Джин, если бы я захотел сейчас продемонстрировать тебе свою любовь, я бы был не на высоте.

— Не переживай. Я верю тебе на слово.

Вот стерва. Сначала отвлекла меня. Потом рассмешила, а потом выпустила мне кишки. Я так и стою, согнувшись пополам, пытаясь прийти в себя. Ко мне подходит тренер:

— Проблемы?

Он кладет мне руку на плечо.

— Нет-нет, все в порядке. Почти.

Встаю на ноги и ставлю руки на пояс, потом медленно делаю вдох и потягиваюсь.

— Вот видишь, я могла бы сейчас прикончить тебя, если бы не пожалела.

— Какая же ты милосердная. Идем на ринг?

— Конечно.

Джин улыбается. Проходит мимо меня с уверенным видом. Тренер поднимает канат, помогая нам пройти.

— Эй, ребята, прошу вас… Никаких запрещенных ударов и давайте потихоньку, хорошо? Бой по правилам.

Джин подходит ко мне, мы ударяем друг друга по перчаткам. Два противника, как в кино.

— Готова?

— Я готова ко всему. И не слушай его, он мне не тренер. А тебе конец пришел! Предупреждаю тебя, все удары разрешены, особенно запрещенные, во всяком случае, с моей стороны!

— Ой-ой-ой, как страшно!

Вместо ответа она пробует ударить меня в лицо, но на этот раз я настороже и парирую удар слева.

И в ответ даю ей пинка под зад, не слишком сильно, чтобы ей не было больно.

— Эй-эй-эй… ну вот теперь и я готов. Начнем, пожалуй?

Мы прыгаем друг против друга, изучая противника. Джин с иезуитской улыбкой начинает наносить мне удары.

— А ты все веселишься, да? Правильно делаешь, потому что скоро…

И тут она наносит мне удар прямо в живот. На минуту я задыхаюсь. Ну и скорость у нее.

— Побереги дыхание, мифический Стэп, оно тебе еще понадобится. Я ведь тебе говорила, что я еще и full contact освоила?

Я пытаюсь перевести дыхание.

— Первое правило: после такого удара надо сразу же переходить в атаку, иначе…

Постепенно приближаюсь к ней, но не слишком быстро. Правой, еще раз правой, потом замахиваюсь левой и снова правой. Первые три удара она отлично парирует, а вот третий попадает в цель. Это видно по тому, как Джин шатнулась влево и чуть было не упала: слишком сильно я ее ударил. Успеваю подхватить ее, прежде чем она завалится на пол.

— Эй, прости, сильно я тебя? — я искренне переживаю. — Просто я…

Джин в ответ наносит мне апперкот, задев подбородок. Слова застревают у меня в горле, хорошо, что я больше ничего не успел сказать.

— Ничего ты мне не сделал.

Она гневно фыркает и энергичным движением отбрасывает волосы со лба. Подпрыгнув, делает «ножницы»; правой, левой — ногой отбрасывает меня назад и бьет снизу. Правой, левой и снова правой. Левой, правой, хук — я парирую, как могу, чтобы не сделать ей снова больно. Парирую с улыбкой, но, если честно, это дается мне все труднее и труднее. Мы постепенно сближаемся. Она прижимает меня в угол. Снова атакует.

— Эй, умерь пыл.

Я прикрываюсь перчатками, а она продолжает наносить удары, потом пытается сделать прямой удар правой и — хоп! — готово. Перехватываю ее левой рукой и прижимаю к себе. Ее правая рука зажата, я крепко ее держу.

— Попалась! Не убавила пыла и видишь, к чему это привело?

Джин отчаянно пытается высвободиться. Она отклоняется, садится на канаты, толкает меня, откидывается назад, брыкается, пытаясь вывернуться. Я слегка бью ее правой рукой по лицу.

— Пум… Видишь, что я могу с тобой сделать? — бью еще разок. — Пум, пум, пум. Груша-Джин… Тебе крышка!

Вместо ответа она со всей силы начинает бить меня свободной левой рукой. Я легко парирую, но она не сдается — пум, пум, пум — все ее удары я парирую. Джин бьет снизу, потом прямо, хук, снова снизу, ставит ногу на канат и с размаху наносит еще один удар. Ничего не поделаешь, я зажат в угол и крепко прижимаю ее правую руку к себе. Джин вне себя от ярости.

— Я-ху-у-у-у!

Она пытается поддать мне коленом, но я быстро поднимаю свое, парируя и этот удар. Она снова пытается сделать левый хук, но скорость уже не та, наверное, устала. Вот та ошибка, которую я так ждал. Правой рукой удерживаю ее левую, и прижав к себе, захватываю ее тоже.

— Ну и?

Она стоит, глядя мне в глаза, она у меня в плену.

— Что делать будешь, тигрица Джин?

Она пытается высвободиться.

— Ну, будь умницей. Ты у меня в руках.

Она снова пытается освободиться, но все бесполезно. Я наклоняюсь к ней и целую, она, кажется, не возражает.

— Ай! — она укусила меня. Я отпускаю ее; теперь обе ее руки свободны. — Вот свинья.

Подношу перчатки ко рту: хочу увидеть, нет ли крови.

— Да ты мне губу оторвала. А другая как? У меня их не так уж и много.

— Я же тебе сказала: я тебя не боюсь.

И в подтверждение своих слов, она пробует провести waikiki. Делает оборот вокруг себя, хочет нанести мне ногой вращательный удар. Но я успеваю среагировать и скольжу на пол, увлекая ее за собой. Она падает рядом со мной.

Уже через секунду я сижу на ней, сжав ее талию ногами: она и пошевелиться не может; правой рукой прижимаю ее к полу:

— Ну что? Знаешь, ты такая красивая сейчас! Это я искренне говорю.

Сам не знаю почему, я вспоминаю фильм «Смертельное оружие», когда Мел Гибсон и Ренэ Руссо сравнивают свои шрамы и потом падают на землю. Но мы красивее, и потом — мы настоящие.

— Джин, как насчет того, чтобы заняться любовью?

Джин улыбается и мотает головой.

— Здесь? Прямо на полу в спортзале, на глазах у всех, кто пялится на нас?

— Самое главное — не думать об этом.

— Что ты говоришь, Стэп, ты дурак, что ли? И потом, ты разве не слышишь, они там хором считают минуты.

— Ну ладно, продолжим бой, если хочешь. Я дал тебе шанс.

Мы поднимаемся одновременно. В этот раз, однако, ради смеха, начинаю я. Зажимаю ее в угол и начинаю наносить удары — без затей, как придется.

Джин реагирует быстро и пытается выскочить из западни. Одним ударом я загоняю ее обратно в угол. Она пригибается, уклоняется, снова пытается выскользнуть, но я опять ее зажимаю, заталкиваю туда. Она делает обманный выпад влево, а сама замедляет движение. Я тяну ее на себя. Она быстро сжимает руку, зажав мою правую. И тут же делает то же самое с моей левой.

— Та-та… Теперь я тебя прижала. Что дальше?

На самом деле, одним ударом головы я мог бы без труда высвободиться, но, мне кажется, сейчас это не самый лучший вариант. Джин вздыхает.

— Теперь мы поменялись ролями… ты мой пленник, только вот кусаться ты не посмеешь. Клянусь, если ты это сделаешь, я тебя растяну на полу.

Она целует меня. Я позволяю ей это сделать, мне весело; со слюной и потом, поцелуи получаются скользкими и мягкими, полными желания и ни к чему не обязывающими. Я не сопротивляюсь, нет. Она играет с моими губами, я сжимаю ее перчатками, она трется о меня, шорты и майка мокры от пота. Ее волосы падают мне на лицо, скрывая меня от нескромных взглядов.

Тренер, поглядывая на хронометр, не может не прокомментировать этот странный поединок.

— Сначала они хотели выпустить друг другу кишки, а теперь цирк устроили. Ну и молодежь пошла…

И он уходит, пожимая плечами. Цирк, мы устроили цирк? Это искусство, уважаемый. Фантастическое искусство, самого высшего качества, мистическое, дикое, изящное, необыкновенное. Мы продолжаем целоваться, стоя в углу ринга, прижавшись к канату — теперь мы чувствуем себя свободнее в объятиях друг друга, возбуждение нарастает (по крайней мере, у меня). Не вовремя… и очень сильно. Моя перчатка скользит вниз и оказывается — подумать только! — между ее ног, но Джин отступает в сторону. И тут на ринг выскакивают два мужика лет по сорок, с седыми волосами и помятыми лицами.

— Вы уж извините, нам бы не хотелось прерывать вас. Но мы хотим побоксировать по-настоящему. Если не трудно, перейдите в другое место.

— Да, продолжите эту идиллию где-нибудь за рингом.

Они смеются. Я беру Джин за локоть, сжимая его пальцем перчатки, и помогаю ей выйти с ринга. Один из мужиков, тот, что потолще и пропах куревом, никак не может успокоиться.

— Алле, а что это ты вздумал биться с девицей…

Джин вырывается у меня из рук и, пригнувшись, снова юркает под веревку ринга.

— Что он вздумал… хочешь увидеть? — и встает в позу.

Я спешу вклиниться между ними, прежде чем начнется разборка.

— Ладно, ладно. Все нормально. Извините нас. Девушка нервничает.

— Я не нервничаю.

— Ну, тогда пойдем мороженое съедим, — и говорю на ухо Джин. — Я угощаю, и прошу тебя, перестань!

Джин опускает руки.

— Слушай, я иду в раздевалку только потому, что уже одиннадцать и время моей тренировки закончилось.

— Да, конечно.

Она смотрит на меня озадаченно и немного огорченно, потом улыбается.

— О’кей, — ей нравится, что я признал себя побежденным.

— Минуту даю. Увидимся в баре спортзала.

Я тоже иду в раздевалку. Ну и битва. Даже не знаю, где лучше — на ринге или вне его. Вынимаю ключи от шкафчика и начинаю переодеваться. И что я в ней нашел особенного? Встаю под душ. Да, не спорю: классная попка, чудная улыбка… Я беру оставленный кем-то шампунь и опрокидываю его себе на голову. Да, она, конечно, забавная — спортзалы по расписанию. Остроумно. Но что-то устаешь от нее. Однако сколько лет у меня уже нет никаких историй? Два года. И как же классно быть свободным. Я хочу, чтобы у меня был такой «график». Первое число месяца — одна, второе — другая, третье — еще какая-нибудь, четвертое — может быть — никого, пятое число — та клевая иностранка, с которой познакомился случайно, шестое… шестое… шестое — я и сам все могу… Впрочем, плевать, не стоит заморачиваться. Я вытираюсь и натягиваю брюки. Не хочу никаких объяснений. Застегиваю рубашку и беру сумку. Иду к выходу. Не буду даже прощаться, все равно встретимся в «Театре Победы». Нет, сегодня они не заняты. Ладно, увижу ее завтра. Впрочем, это та еще штучка: она способна заявиться ко мне домой и устроить сцену. Если не застанет меня дома, набросится на Паоло. С Паоло справиться нетрудно — она его быстро сделает. Джин способна превратиться в зверя в человеческом обличии. В фурию, в тигрицу. Вот влип! Нет, все же надо ее подождать. Интересно, долго она еще будет копаться? Что ж это за женщина? Притворщица, эгоистка, сквалыга, сумасшедшая, наркоманка, потаскушка, стерва? Я вхожу в бар и заказываю не слишком холодный «Gatorade»[42].

— Извините, какой?

— Апельсиновый.

И ответы приходят сами собой. Джин естественная, дикая, элегантная, чистая, страстная, не наркоманка, альтруистка, забавная. Я смеюсь. Вот блин! Наверное, она всегда опаздывает и мне вечно придется ее ждать.

Плачу два евро, открываю крышку и отхлебываю «Gatorade». Оглядываюсь по сторонам. Изысканно одетый тип, похоже, тренер, читает «Il Tempo». За соседним столиком — еще один псевдоатлет ненатуральным голосом разговаривает с девушкой. Он старается казаться веселым, что бы она ему ни говорила. Две подружки обсуждают планы на каникулы. Неподалеку другая девушка жалуется своей лучшей подруге, насколько некий «он» ужасно себя повел. За стойкой сидит парень, потный после тренировки, рядом другой — уже переодевшийся. Какая-то девушка выпивает взбитый коктейль и сразу уходит, еще одна ждет Бог весть чего. Пытаюсь разглядеть лицо той, что ждет, в зеркале за стойкой, но его не видно из-за бармена. Но вот бармен пошел подавать приготовленный напиток; теперь ее лицо видно. Это как при игре в покер: вдруг тебе приходит карта, которую ты давно ждешь. Как последний рывок рулетки, после которого шарик останавливается именно на той цифре, на которую ты поставил… Это она. Смотрит на меня и улыбается. Волосы падают на слегка подкрашенные глаза с легкими серыми тенями. Розовые губы немного припухли. Она поворачивается ко мне.

— Ты что, не узнаешь меня?

Покер. Карта. Это Джин. На ней голубой костюм. На отвороте маленькие буквочки. «D&G». Я улыбаюсь. Высокие босоножки того же голубого цвета. Очень элегантные. «Ren Caovilla». В них видны лодыжки. Ногти на пальцах ног нежно-голубого цвета. Очки «Chanel», тоже голубые, подняты на волосы. И, будто намазанные медом, ее руки, ноги, улыбающееся лицо.

— Ну как?

Как… Все мои сомнения вмиг испарились. Слов нет. Мне хочется смеяться — на ум приходит та сцена из «Красотки», когда Ричард Гир ищет Вивьен в баре гостиницы. И находит. Она хорошо подготовилась к походу в оперу. Джин так же неотразима. И даже больше. Я стою как придурок. Она берет сумочку и идет ко мне.

— О чем задумался?

— Что «Gatorade» слишком холодный.

Джин улыбается:

— Не ври, ты думал обо мне.

И она решительно идет в выходу. Из-под плиссированной юбки видны ее ноги — стройные и гладкие, может быть, намазанные кремом, тонкие лодыжки…

Наверху лестницы Джин останавливается и оборачивается.

— А теперь что ты делаешь? Смотришь на мои ноги? Давай, не стой как истукан, пойдем, выпьем аперитив или чего ты там хочешь, потому что потом я ужинаю с родителями и дядей. Скука смертная. Я и вырядилась так по этому случаю.

Женщины. Ты видишь их в спортзале. В маленьких боди, узких шортах и блестящих маечках. Аэробику не выношу. Потные, без косметики на лицах, растрепанные волосы, падающие на глаза. А потом — хоп! Чудеса — круче, чем из лампы Аладдина. Они выходят из раздевалок чудесно преображенные. Куда девался тот отстой, что был в зале? Гадкий утенок накрасился. И прикрылся прекрасно подобранными одеждами. У него длинные ресницы, обведенные дорогим карандашом. Идеально очерченные губы, иногда даже татуированные, подчеркивают рот, которого еще не касался шприц с коллагеном. Женщины. Молодые оперившиеся лебеди. Конечно, я не говорю о Джин. Она…

— О чем ты думаешь?

— Я?

— А кто еще? Здесь только я и ты.

— Ни о чем.

— Я на своей машине.

— Хорошо, езжай за мной.

Я сажусь на мотоцикл, но не могу удержаться: поворачиваю зеркальце так, чтобы видеть Джин. Она в центре зеркала. Вот она, открывает машину. Наклоняется вперед, садится на сиденье, легко и изящно заносит ноги: сначала одну, потом другую. Они разъединяются только на секунду, и это мгновение для меня, как кадр настоящего фильма. Возвращаюсь в реальность. Включаю передачу и трогаюсь. Джин спокойно едет за мной. Она ведет машину как опытный гонщик. С пробками у нее проблем нет, она легко обгоняет и возвращается в свою полосу. Изредка гудит, чтобы предупредить ошибки других водителей. Ее машина легко вписывается в повороты. Джин едет за мной, потряхивая головой — понятно, в такт музыке. Дикарка-горожанка. Каждый раз, когда она видит, что я смотрю на нее в зеркальце, мигает мне фарами — дважды, как будто говорит: эй, не беспокойся, я здесь. Еще несколько поворотов и мы почти у цели. Я останавливаюсь. Жду, пока подъедет Джин. И вот она уже рядом.

— Поставь машину здесь, дальше она не пройдет.

Ей не нужны дополнительные объяснения. Джин закрывает машину и пристраивается на сиденье сзади меня, придерживая юбку: необходимое условия для этого трюка — верховой езды.

— Этот мотоцикл супер, мне нравится. Я всего несколько таких видела.

— Таких больше нет. Его сделали специально для меня.

— Так я и поверила. Знаешь, сколько стоила бы штучная модель?

— Четыреста пятнадцать тысяч евро…

Джин смотрит на меня с изумлением.

— Так много?

— Мне еще дали большую скидку.

Она видит в зеркальце мою улыбку — я так его повернул, чтобы наши взгляды встретились. Устраиваю своеобразный армрестлинг взглядами, но вскоре сдаюсь. И снова улыбаюсь. Она сильно бьет меня по спине.

— Ну ты, что ты несешь, ты просто раздолбай!

Такого я не слышал со времен знаменитых драк на пьяцца Эуклиде, со времен набегов на Кассиа и Таленти[43], и вплоть до моего возвращения. Стэп — раздолбай. И кто посмел сказать такое? Женщина. Женщина, сидящая позади меня. И она продолжает.

— Не считая цены, мне очень нравится твой мотоцикл. Дашь мне как-нибудь на нем прокатиться.

С ума сойти. У меня просят прокатиться на моем мотоцикле, и кто просит! Опять женщина. Та же самая, что назвала меня раздолбаем! Но самое невероятное в этой истории то, что я ответил:

— Да, конечно.

Мы въезжаем на виа Боргезе — я еду быстро, но без нарочитой спешки — и останавливаюсь у маленького бара над озером.

— Приехали. Здесь не так много народу. Здесь спокойнее.

— Как? Ты не хочешь, чтобы люди тебя увидели?

— Что, опять поссориться хочешь? Если бы я знал, я бы в спортзале хуже с тобой обошелся.

— Посмотрите-ка на него.

— Опять?

— Ладно, мир, давай, в качестве «мировой», выпьем аперитив, идет?

36

Мы с Джин садимся за столик. Невдалеке какой-то интеллектуал в очочках и с книгой на столе отхлебывает капуччино, потом продолжает читать статью из «Leggere». Еще здесь женщина лет сорока с длинными волосами, под ее стулом — дворняга. Женщина лениво курит сигарету, на лице ее грусть, — возможно по тем косякам, которых она теперь лишена.

— Неплохая обстановочка, да?

Джин заметила, куда я смотрю.

— Да, мы в нее вписываемся. Что ты будешь пить?

За плечами нарисовался официант.

— Добрый день, господа.

Ему около шестидесяти лет и он весьма элегантен.

— Мне — «АСЕ»[44].

— А я — кока-колу и маленькую пиццу с ветчиной и моццарелой.

Официант, кивнув, уходит.

— Эй, после физических нагрузок ты не очень-то заботишься о своем здоровье, а? Белая пицца и кока кола — диета атлетов!

— Кстати об атлетах, ты ведь у нас атлет на халяву, дай-ка мне свой список спортзалов на триста шестьдесят дней.

— Без проблем. Сделаю тебе ксерокс.

— И многие пользуются таким способом?

Возвращается официант.

— Пожалуйста. «АСЕ» для синьорины, а для вас — белая пицца и кока-кола.

Официант ставит заказ на стол, кладет под псевдосеребряную тарелочку счет и удаляется.

— Нет, не думаю. Во всяком случае, я надеюсь…

И мы продолжаем болтать, понемногу открываясь друг другу.

— Ты что, правда никогда не уезжала из Европы?

— Нет. Я была в Греции, Англии, Франции, один раз с двумя подругами даже в Германию ездила на Октоберфест.

— Я тоже там был.

— Когда?

— В 2002 году.

— И я тоже.

— Ни фига себе.

— Да, но самое невероятное заключается в том, что одна из моих подруг — непьющая. Ты не представляешь, что с ней случилось. Она взяла литр пива, знаешь, такие огромные кружки, которые моют в большущих баках, залпом выпила половину и после этого полчаса плясала на столе какую-то тарантеллу, а потом стала выкрикивать: «фонтан, фонтан…» и свалилась на пол, ужас!

Я смотрю на Джин. Она пьет «АСЕ». Я тоже знаю девушку, которая танцевала на столе в ресторане, где мы ужинали. Но она не танцевала на столе во время Октоберфеста… Я вспоминаю Баби — когда я сказал ей, что уезжаю с Полло, Скелло и еще парой друзей на другой машине в Мюнхен, она разозлилась как сумасшедшая. «То есть ты едешь в Мюнхен. А я?» — «Ты — нет… Мы едем мужской компанией». — «Ах так? Хотелось бы верить». А потом оказалось, что этот придурок Манетта из другой машины поехал с подругой. И когда мы вернулись, были долгие разборки с Баби, потому что, конечно, как всегда, рано или поздно, все становится известно.

— О чем ты думаешь?

Я вру:

— О той твоей подруге, которая танцевала на столе. Вам надо было ее заснять. Потом бы вы посмеялись.

— Да, мы как сумасшедшие хохотали тогда, а потом — это не так! Потом, потом… сейчас!

И она, многозначительно глядя на меня, делает очередной глоток «АСЕ». Ой-ой-ой, что же она хочет сказать? Что дело пошло не так? В общем, оно пошло. Джин хочет «сейчас». Но не сию минуту, нет, еще рано. Может, завтра? Да, завтра, не сейчас, позже…

— О чем ты думаешь? Все еще о моей подруге, что танцевала на столе? Не верю. Я вижу, ты вспомнил какую-то другую подругу, с которой познакомился на Октоберфесте и теперь вспоминаешь ваши похождения.

— Плохо видишь.

— Очень хорошо. У меня идеальное зрение.

— Нет, ты плохо знаешь нашу компанию. Ты принимаешь нас неизвестно за кого. Мы люди серьезные, спокойные, не буйные. Конечно, мы любим повеселиться, мы не привыкли в ресторанах лезть из кожи вон, чтобы соблюсти хорошие манеры. «Это делать нельзя, это тоже…» Плевать нам на это занудство.

Я оборачиваюсь, мне повезло. Только что за столик села пара. С ними английский сеттер, они модно одеты, и, что совершенно абсурдно, у обоих подмышкой одинаковая газета «II manifesto». К ним подходит официант, и они что-то заказывают.

— Вот смотри на этих двоих. Они не разговаривают друг с другом.

И правда, они делают заказ раздельно, не советуясь, не спрашивая друг друга, что он или она возьмет. Они рассеянны, не обращают внимания друг на друга, как бы просто дрейфуют рядом.

— Смотри, официант уходит, а они принялись читать, причем у обоих «Il manifesto», ну и ну… Не то чтобы я имел что-то против этой газеты… Точнее, я имею, но это здесь не при чем. — Просто они даже не заметили, что купили одну и ту же газету. Хуже не придумать. Полный отстой…

Официант быстро возвращается — они оба взяли только по чашке кофе.

— А сейчас мужчина заплатит — только потому, что так положено.

Мужчина встает со стула, переносит вес тела на правую ногу — портмоне у него в левом кармане — засовывает руку в карман и расплачивается. Женщина продолжает пить кофе, даже не взглянув на него. У них рассеянный и скучающий вид. Интересно, как бы здесь восприняли моих друзей? Блин! Они устраивают дебоши, блюют, дерутся, не платят или громко орут, требуя один евро с каждого посетителя, но в любом случае, они живут, а не прозябают, черт побери.

Джин улыбается.

— Да, да, ты прав, по крайней мере, сейчас.

Все, хватит, с меня достаточно. Во всяком случае, на данный момент.

— Да расслабься ты, Стэп, тем более что сейчас тебя ждет важное дело.

— Не понял.

— Тебе надо решить проблему с этим господином.

Я оборачиваюсь, за мной стоит улыбающийся официант.

— Позвольте.

Я не успел ответить, как он наклоняется и берет счет из-под псевдосеребряной тарелочки. Он подошел совсем тихо, я даже не слышал. Странно, мне это несвойственно. Вот до чего расслабился с этой Джин. Это хорошо или плохо?

— Одиннадцать евро, синьор.

Я встаю точно в такую же позу, как хмурый тип из той апатичной пары: вынимаю портмоне из кармана и открываю. И улыбаюсь.

— Так даже лучше.

— Что такое?

— Что мы не похожи на этих унылых зануд.

— Не поняла, — Джин смотрит на меня удивленно. — Объясни нормально!

— Все очень просто. Заплатить придется тебе, у меня нет денег.

— Я бы предпочла без экстрима. То есть, я бы согласилась, чтобы мы оказались похожими на этих двоих. То есть, чтобы заплатил ты.

Джин, такая элегантная и красивая, безупречно одетая и накрашенная, строит мне рожицу. Не сильно смешную. И улыбается официанту, как бы извиняясь за ожидание. Она открывает сумочку. Достает кошелек, открывает его, и улыбка сходит с ее лица.

— Мы совсем не похожи на этих двоих. У меня тоже нет денег, — и добавляет, глядя на официанта: — Да, я переоделась, потому что иду на ужин с родителями и дядей, и, поскольку мне там платить не придется, о деньгах я не подумала.

— Плохо.

Официант меняет тон, выражение лица тоже меняется. Вся его любезность бесследно исчезает. Возможно, ему, взрослому человеку, кажется, что молодые просто смеются над ним.

— Мне это совсем неинтересно.

Я беру ситуацию в свои руки.

— Слушайте, я провожу девушку к машине, сниму деньги в банкомате и вернусь заплатить.

— Да, сейчас… меня зовут Джо Кондор! Вы думаете, я такой дурак? Давайте деньги или я позову полицию.

Я улыбаюсь Джин.

— Извини.

Встаю и беру официанта под руку: сначала мягко, потом сжимаю так, что он начинает возмущаться:

— Что ты хочешь, прекрати.

Сжимаю сильнее и отвожу его в сторону.

— Хорошо, шеф. Мы неправы, но не надо нам читать нравоучения. Мы не собираемся воровать у вас одиннадцать евро. Ясно?

— Но я…

Я сжимаю ему руку еще сильнее, на этот раз-очень решительно. Он морщится от боли, и я отпускаю его.

— Я прошу вас войти в мое положение. Я первый раз пришел с этой девушкой…

Может быть, он тронут, а может, его убедили какие-то личные воспоминания больше, чем мое признание. Он кивает.

— Хорошо, занесете деньги потом.

Мы возвращаемся к столу. Я улыбаюсь Джин.

— Мы договорились.

Джин встает и смотрит на официанта, она искренне расстроена.

— Мне, правда, очень жаль.

— О, не беспокойтесь. Такое бывает.

Я улыбаюсь официанту. Он смотрит на меня. Думаю, пытается определить, вернусь я или нет.

— Возвращайтесь не слишком поздно, пожалуйста.

— Не волнуйтесь.

И мы уходим, мило улыбаясь и оставляя официанту призрачную надежду.

38

— А вот и Джин!

Я машу им рукой издалека. Странная компания — все разного роста, и одеты по-разному. На моем брате-джинсы и майка «Nike», на маме-темное платье в цветочек, поверх которого — голубой жакет. Отец — в безупречном пиджаке с галстуком, а мой дядя Ардизио — в оранжевом пиджаке и черном галстуке в белый горошек… Уму непостижимо, где он нашел такую одежду. Телевизионные костюмеры, даже сам Феллини, наверное, были бы очарованы им. Седые и непослушные волосы взъерошены, они обрамляют его смешное лицо с круглыми очками, похожими на восклицательный знак в конце фразы: «Ну мой дядя и типчик!».

— Привет!

Мы все радостно целуемся, очень нежно, а мама, как всегда, целует меня, положив мне руку на щеку, как будто хочет таким образом запечатлеть на ней всю свою любовь, как будто простого поцелуя недостаточно. А мой дядя, как обычно, чрезмерен в своих эмоциях: он целует меня, зажав мой подбородок указательным и большим пальцем, — я мотаю головой направо-налево.

— Вот она, моя королева.

Он отпускает меня. Мне немного больно и я провожу рукой по подбородку. Дядя бросает на меня недоброжелательный взгляд. Очень быстрый. Потому что через секунду он уже улыбается, а я улыбаюсь ему. Таков уж мой дядя.

— Итак? — подобным образом начинаются все наши встречи. — Кто выбрал это место?

Я робко поднимаю руку.

— Я, дядя… — и жду приговора.

Дядя смотрит на меня, немного вопросительно, на лице — легкое сомнение, губы чуть дрожат. Молчание затянулось. Я начинаю волноваться.

— Молодец, здесь хорошо, молодец, доченька. Правда, хорошо. Серьезно. Когда-то и мы ужинали среди произведений искусства…

Я с облегчением вздыхаю: уффф.

Ужин начинается, я хочу выпить за дядю, хотя я и не его «доченька». Я надеялась, что ему понравится ужинать с нами в художественном кафе. Дядя Ардизио заводит один из своих рассказов.

— Помню, когда я летал над лагерем, где стояли мои солдаты… — Его голос становится хриплым, даже узнать трудно, такова сила дядиной тоски по прошлому. — Я кричал: «учитесь, читайте». Но они слишком много думали о смерти. И тогда я сделал круг на моем двухмоторном самолете, а затем спустился, чтобы донести информацию и приземлился на траву недалеко от них. Дрын-дрын-дрын, я прилетел на этом подпрыгивающем самолете, этом чуде авации…

Лука, который любит точность во всем, даже когда это не требуется, поправляет его:

— Авиации, дядя, авиации, с «и».

— А я что сказал? Авации?

Лука, улыбаясь, качает головой. Слава Богу, на этот раз Лука не настаивает.

К столу подходит молодой официант, у него короткие волосы и невинный взгляд. Он везет тележку с чистыми бокалами и бутылкой, помещенной в ведерко со льдом. Это «Moët», отличное шампанское. Этого только не хватало — платить придется нам.

— Простите, но… Это не для нас. Мы не заказывали…

Мама смотрит на меня взволнованно. Молодой официант улыбается.

— Нет, синьора, эту бутылку вам присл…

— Спасибо за «синьору», но это рановато…

— Если позволите, я закончу. Вам ее прислал вон тот синьор.

Официант, на этот раз с серьезным лицом, указывает на столики, стоящие вдали, почти в конце ресторана. В окружении деревьев, виднеющихся за окнами, сидит он, Стэп. Он встает из-за столика и отвешивает легкий поклон. Глазам своим не верю: он ехал за мной до самого кафе. Ясно: он хотел убедиться, что я действительно ужинаю со своей семьей. Это мысль Джин-мстительницы. Джин-Сильвы. Но Джин такого не любит! Часть меня возмущена. Может быть, он просто хотел извиниться за аперитив, все-таки ты тоже была не на высоте. Эта мысль принадлежит Джин-умнице. На этот раз, сама не знаю почему, мне больше симпатична Джин-Серена.

— Эта записка — для вас, синьора.

Официант протягивает мне записку, и я снова думаю, что мой выбор правильный. Разворачиваю ее немного смущенно, пряча глаза от всех — папы, мамы, Луки, дяди Ардизио. Краснею, даже не успев прочесть. Ну и ну. Надо же, именно сейчас… Читаю. «Как классно смотреть на тебя издалека… но вблизи ты лучше… Увидимся сегодня вечером? P.S. Не волнуйся, я нашел банкомат и заплатил официанту за наш аперитив». Сворачиваю записку и улыбаюсь, совсем забыв, что глаза мои опущены. Дядя Ардизио, папа, мама, Лука, — все хотят знать, что там написано, что это за бутылка. И, само собой разумеется, дядя Ардизио волнуется больше всех.

— Так, королева… Чем мы обязаны за эту бутылку?

— Да… это парень, я ему помогла… он не мог… он не знал… короче, он готовится к экзамену.

— Ардизио, да какая разница? — мама спасает меня угловым ударом. — У нас есть бутылка, выпьем и все тут!

— Вот именно…

Я смотрю на Стэпа и улыбаюсь ему. Он смотрит на меня издалека, он снова сел. Но что это он делает? Почему не уходит? Он был очень мил, ну а дальше что? Уходи, Стэп, чего ты ждешь?

— Извините…

Официант смотрит на меня с улыбкой, он так и не открыл бутылку.

— Да?

— Синьор сказал мне, что вы должны ответить.

— Что?

— На записку.

Все снова смотрят на меня, еще внимательнее, чем раньше.

— Скажите ему — да, — и смотрю на них. — Да, он хотел узнать, записала ли я его на экзамен.

У моих родственников вырывается вздох облегчения. У всех, кроме мамы: она внимательно смотрит на меня, но я отвожу взгляд. Я смотрю на официанта, который вынимает другую записку.

— В таком случае, я должен вручить вам вот это.

— Еще что-то?

На этот раз все на меня набрасываются с вопросами.

— Ну, теперь-то ты скажешь нам, что там написано?

— Что за игры, что за казаки-разбойники?

Я снова краснею И разворачиваю записку. «Итак, в восемь я у твоего дома. Буду ждать тебя, не опаздывай, никаких историй… P.S. Возьми с собой деньги, на всякий случай». Улыбаюсь. Официант наконец-то открыл бутылку и быстро разливает шампанское по бокалам. Потом поворачивается, чтобы уйти.

— Послушайте, извините…

— Да?

Он смотрит выжидательно.

— А если бы я ответила «нет», вы бы дали мне вторую записку?

Официант улыбается и мотает головой.

— Нет, в этом случае я должен был забрать бутылку обратно.