Глава 14

Когда утром в воскресенье раздался звонок, Катерина привычно протянула руку к будильнику, чтобы выключить его. Но будильник продолжал звонить. Катерина проснулась окончательно и поняла, что звонят в дверь.
Пусть встает Александра, подумала она. Это, наверное, к ней, и Катерина укрылась одеялом. Звонок умолк, хлопнула дверь, в прихожей Александра разговаривала с кем то.
– Мать, на пикник! – крикнула Александра.
– Какой пикник?
– Мы же договорились! – услышала она голос Гоги.
– Никуда не поеду, – заявила Катерина. – Сегодня воскресенье, хочу отоспаться.
– Отоспитесь на природе. Я взял надувные матрацы.
– Я не успела вчера в магазин, в холодильнике пусто, нам нечего взять на эту природу.
– Все куплено. Машина у подъезда.
– Мне нужно полчаса, чтобы собраться.
Катерина подумала, что сейчас он взорвется. Она наверняка бы уже заявила:
– Была бы честь предложена. Досыпайте!
Но Гога ответил совершенно спокойно:
– Буду ждать у подъезда.
Когда Катерина и Александра, все еще сонные, вышли из подъезда, то увидели «Волгу», Гогу, и плотного, похожего на тяжелоатлета, мужчину.
– Я Василий Иваныч, по школьной кличке – Васек. А вы – Катерина и Александра?
Гога сел за руль. Воскресные улицы были свободными. Они выехали на Ленинградское шоссе, миновали пост ГАИ, и Гога увеличил скорость. Их машина легко обходила «Жигули», «Волги» и даже «мерседес» с дипломатическим номером.
– Движок с форсажем, – гордо заявил Васек. – Гога сделал.
– Мать, – заметила Александра, – у него масса достоинств. Водит машину, ремонтирует. Часть наших забот снимается сразу. Хорошо готовит, в этом мы уже убедились. Запасливый. Это я насчет шашлыка в маринаде.
– Это не все, – добавил Гога. – Еще я играю на гармошке, гитаре, балалайке, в преферанс, морской бой.
– Этого вполне достаточно, – успокоила Катерина. Она откинулась на сиденье, закрыла глаза. Ее везли за город, и ей ни о чем не надо было думать. Пожалуй, это впервые за последние годы.
У Зеленограда за ними пристроились еще два автомобиля. Свернули на проселочную дорогу. Машина запрыгала по колее, и Гога снизил скорость. Машины оставили на обочине, прошли через кустарник и оказались на поляне. Вокруг были клены с уже покрасневшей листвой. Зеленые ели выделялись среди красной и желтой листвы.
С Катериной и Александрой здоровались молодые мужчины, были среди них и сорокалетние в поношенных и застиранных брезентовых куртках, свитерах. Распределение обязанностей было, по видимому, привычным. Один нанизывал шашлык на шампуры, другие подносили сухие сучья. Открывали банки с консервами, резали хлеб. Расстелили на траве скатерть, выставили вино и водку. Катерина присматривалась к мужчинам, а мужчины явно присматривались к ней. Александру увел собирать сучья молодой бородатый парень, и Катерина слышала ее смех за деревьями. Катерина пыталась помочь мужчинам, но ее не допустили. Было сказано:
– Не женское это дело.
Потом все уселись вокруг скатерти, самый старший по возрасту, судя по седине и лысине, объявил день рождения Гоги открытым и произнес первый тост. Катерина поняла, что все последние достижения Института электроники и вообще всей советской электроники стали возможными благодаря Гоге, и что он смело вступил в соревнование с американской электроникой.
– Гога, – шепнула Катерина сидящему рядом lore, – ты напрасно не сказал, что у тебя день рождения. Подарок за мной.
– Никакого дня рождения нет, – так же прошептал Гога. – Это показательные выступления. Я сказал ребятам, что приеду с женщиной, на которой собираюсь жениться. Обычно мы выезжаем без женщин, но когда кто нибудь женится, то будущую супругу представляют.
– Чтобы потом ее никогда не брать? – пошутила Катерина.
– Да. Но она имеет право знать окружение, в котором проводит время ее муж. Я попросил ребят рассказать тебе о моих достоинствах.
– Да да, у тебя ведь недостатков нет, как ты заявил в электричке.
– В общем, практически нет. Ты немного потерпи. Сейчас скажут еще несколько человек, а потом, как обычно, начнутся разговоры об интригах в институте.
– Я с удовольствием потерплю. С каждым тостом я все больше и больше тебя узнаю.
После каждого выпитого стаканчика количество заслуг Гоги увеличивалось. Один из кандидатов наук заявил, что он не защитил бы диссертацию, если бы не приборы, которые сконструировал Гога.
– А ты чем занимаешься то? – поинтересовалась Катерина.
– Вообще то я хороший слесарь, даже можно сказать, очень хороший, может быть, даже лучше меня нет.
– Ты больше не пей, – попросила Катерина.
Но Гога продолжал:
– Есть у меня, конечно, и кое какие конструкторские способности.
– А что, успехи нашей электроники так значительны?
– Не настолько... – признался Гога. – Мы их, конечно, догоняем. Но пока мы догоняем, они же не сидят на месте. Бывает иногда, что почти догнали, а они снова ушли вперед.
– А догоним когда нибудь?
– Вряд ли.
Он все больше и больше нравился Катерине. Родить бы от него сына, подумала она, хорошего бы, наверное, парня воспитал, многому бы научил. Гога, Гога, где же ты был все эти годы, ведь ходил же рядом, и, может быть, не раз в одной электричке ездили? Хотя бы лет на десять раньше встретиться, я бы тебе уже даже двух сыновей родила.
Гога положил надувной матрац, накрыл его пледом, и Катерина легла, вслушиваясь в разговоры. Они уже пошли о проблемах научно исследовательского института. Конечно, были недовольны директором. Из обрывков она сложила биографию незнакомого ей директора. Когда то был младшим научным сотрудником этого же института, потом секретарем парткома, защитил диссертацию, ушел в горком партии и оттуда уже вернулся директором института. Картина вполне обычная. От худших, но очень энергичных избавлялись, определяя их на партийную работу, через несколько лет эти худшие возвращались, но уже не работать, а руководить.
Еще Катерина подумала, что сейчас где нибудь в лесу или на даче сидит такая же компания из рабочих или инженеров ее комбината и так же обсуждает ее действия. А может, и заговор зреет против нее, как здесь зарождался против незнакомого ей директора.
– А ты за кого? – спросила Катерина Ibry.
– Я с ними в одной компании.
– Но свою то точку зрения имеешь? – допытывалась Катерина.
– Имею. Я всегда против тех, кто наверху.
– Почему? Кто то должен быть наверху.
– К сожалению, те, кто сегодня наверху, не самые лучшие. Меня все время в партию уговаривают вступать. Как рабочего. Они боятся, что в партии будет слишком много интеллигенции. Им нужны рабочие. С ними попроще. А мне противно, потому что именно партия развалила и развратила всю страну.
– Смотри на это, как на прививку от чумы. – Катерина не в первый раз пользовалась этой формулировкой.
Гога задумался.
– Не очень понятно. Сделать прививку – значит внести себе вместе с вакциной немного чумы. Я слышал и другие аргументы. В партии должно быть как можно больше хороших людей, тогда будет легче бороться с подлецами. Но это утешение, попытка оправдать себя. Ведь ты поддерживаешь этих подлецов своими деньгами, выполняешь их устав, где меньшинство должно подчиняться большинству. А их всегда большинство. Они это умеют организовывать. Так что с прививкой не получается. Катерина, не вступай в партию. Рано или поздно всем им придется отвечать за сделанное.
– Не могут отвечать восемнадцать миллионов, – возразила Катерина.
– Ни судить, ни стрелять никого не надо. Я бы поступил по христианскому обычаю. Покайся. Каждый день во всех организациях перед работой выходят коммунисты и каются за все сделанное. Сколько лет был в партии, столько лет каешься и просишь прощения.
К ним подошла Александра. Она была оживлена, по видимому, молодой кандидат наук произвел на нее впечатление. Участники пикника уже разбрелись по лесу, собирали в пакеты грибы.
– По грибы пойдем? – предложил Гога.
– Пойдем, – радостно согласилась Александра.
– Сейчас принесу тару. – Гога направился к машине.
– Надо ему сказать правду, – решительно заявила Катерина.
– А мы от него ничего не скрываем. Если женщина нравится мужчине, разве важны ее профессия, национальность, партийность? Это же все для анкет, а не для жизни. Я бы не хотела, чтобы Гога исчез. Он мне нравится. Он надежный, не то что некоторые.
– Кого ты имеешь в виду?
– Того же Петрова. Он даже звонить перестал. Почему?
– Я тебе как нибудь расскажу, – пообещала Катерина.
К ним уже подходил Гога с пластмассовыми ведерками.
– В мешки грибы собирают дилетанты и варвары. Гриб нельзя придавливать. Всегда собирали в корзины, в туески.
– Гога, – предупредила Катерина, – несмотря на всю твою проницательность, я не та, за кого ты меня принимаешь.
– Конечно не та, – согласился Гога. – Ты лучше.
– Я серьезно.
– Она серьезно, – подтвердила Александра. – Она не из фабрики прачечной, она крупный...
– ...руководитель промышленности, – улыбнулся Гога.
– Да, – подтвердила Катерина.
– Ты еще и депутат, конечно. Все руководители у нас депутаты.
– Да, – еще раз подтвердила Катерина.
– И они туда сюда ездят по заграницам. И ты только вчера вернулась из Парижа.
– Не вчера, – поправила Александра. – Две недели назад.
– Не будем мелочиться, – сказал Гога. – День, неделя, плюс минус – не имеет никакого значения.
– Я с тобой серьезно разговариваю, – сказала Катерина.
– Я тоже, – подтвердил Гога. – Ты серьезная женщина, я серьезный мужчина. Обо мне здесь так хорошо говорили, что ты, конечно, почувствовала некоторый комплекс неполноценности. Ты хочешь рассказать мне о своих достоинствах и достижениях. Обязательно поговорим. Сядем дома друг против друга: я тебе вопрос, ты мне ответ. Или будет один твой монолог на весь вечер. Я тебе обещаю. Мне очень интересно. А сейчас пошли по грибы. Втроем на одну жареху наберем. Зевать не надо, все эти кандидаты и доктора наук в грибах понимают не меньше, чем в электронике. – И Гога поднялся.
Гога сухой палкой показывал Александре, где может быть гриб, и почти никогда не ошибался. Александра время от времени заглядывала: кто сколько собрал. У Катерины всегда оказывалось больше.
– Ну почему у тебя больше? – возмущалась Александра.
– Я все таки деревенская, – Катерина посмеивалась. – Я свой первый гриб нашла в пять лет.
Катерина шла в стороне от Александры и Гоги. И Александра завела разговор.
– А Николай Ильич талантливый ученый?
– Тот, что с бородой? – уточнил Гога.
– С бородкой.
– Не очень.
– А как вы определяете? Он же защитил кандидатскую диссертацию и готовит докторскую.
– Кандидатские все защищают...
– И все таки, – настаивала Александра, – какими критериями вы пользуетесь?
– Ну, вот ты берешь книгу, – начал объяснять Гога, – читаешь несколько страниц и понимаешь, что это, ну, пусть не талантливый писатель, но способный хотя бы. Берешь другую книгу, читаешь несколько страниц и видишь, что графоман. И в кино так же, и в живописи, и в науке. Это почти всегда видно.
– А если человек упорный, он же может добиться иногда больше, чем талантливый, но неорганизованный.
– Не может, – ответил Гога. – Я когда то занимался боксом. Подлезаешь под канаты, обменяешься первыми ударами и через минуту понимаешь, он лучше тебя, даже не сильнее, весовые категории одинаковые, он моторнее, у него реакция лучше, у него лучше развито звериное начало. Я думаю, планирую, рассказываю, а он в это время меня бьет, у него такая реактивная автоматика. Я только не понимаю, зачем тебе знать – талантливый он ученый или нет. Главное – нравится он тебе или не нравится, хочешь ты с ним спать или не хочешь?
– Гога, – предостерегающе сказала Катерина; они не заметили, что она шла почти рядом с ними, – ты не забывай, что говоришь с ребенком.
– Ну мама, – рассмеялась Александра, – ну какой я ребенок, в моем возрасте у тебя уже была я.
– Я поторопилась. Учись на моих ошибках.
– Слушай маму, – поддержал Катерину Гога, – и советуйся с ней. Она тебе лучше объяснит. Я, честно признаюсь, не всегда понимаю женскую логику: вроде бы мужик всем хорош, а женщина выбирает другого, какого то замухрышку, и счастлива с ним.
– А какая мужская логика? Вот почему вам понравилась мама? Ведь в электричке были и другие женщины.
– Интересный вопрос, – посмеиваясь, заметила Катерина.
– Это трудно объяснить...
– А вы попробуйте, – настаивала Александра.
– Ладно, – согласился Гога. – Попробую. Она красивая.
– Красота – понятие относительное, – не согласилась Александра.
– Красота в моем понимании – функциональное совершенство.
– Не понимаю, – сказала Александра.
– Я посмотрел на нее и понял: твоя мать – совершенство. В ней есть все, что необходимо женщине, и ничего лишнего. Она – как красивый самолет.
– Первый раз меня сравнивают с самолетом, – заметила Катерина.
– Извините, девочки. Я не теоретик. Не могу я объяснить. Понравилась, и все. И как посмотрела на меня с головы до ботинок. Ботинки были грязные – ей это не глянулось, и отразилось на лице. И как она мне ответила. Голос у нее замечательный. Из груди идет. Не кокетничала, отвечала на равных: ты ей пас, она тут же отбивает. Мне всегда нравились такие.
– Понятно, – сказала Александра, – вам всегда нравились стройные, русые, светлоглазые. У вас в школе, наверное, был с такой роман, но она вас отвергла.
– Нет, она меня не отвергла. Я на ней женился.
– Значит, у мужчин существует стойкий стереотип? – не отставала Александра.
– Конечно, – подтвердил Гога.
– Это я поняла, – сказала Александра. – Вы меня спросили: зачем тебе знать, талантливый он ученый или не талантливый, главное – нравится или не нравится, хочешь ты с ним спать или не хочешь? Насчет нравится я поняла, а вот насчет спать? Мужчина сразу об этом думает или потом, когда узнает поближе?
– Конечно, сразу, – сказал Гога. – Как только видишь женщину, так сразу об этом думаешь, а все остальное уже потом.
– Неужели мужчины такие примитивные? – поразилась Александра.
– В общем – да, – согласился Гога.
– Значит, когда мужчина смотрит на меня, он смотрит снизу?
– Такая последовательность не обязательна, – возразил Гога. – Можно смотреть и сверху, но без низа никогда не обходится.
– И какие же критерии низа у мужчин? – спросила Александра.
– Все! – сказала Катерина. – Для первого урока достаточно.
Они вышли на поляну. Все уже собрались. Закипал грибной суп, на большом противне жарились грибы. И снова все расселись возле скатерти. Суп оказался вкусным, наваристым, грибы приятно таяли во рту. К ним подсел Васек. Александра налила ему вина.
– Пас, – Васек развел руками. – Я пил в прошлый раз, а вез Гога, сегодня пьет Гога, а везу я.
Один из ученых решил продолжить отмечание дня рождения и начал тост, но Гога его попросил:
– Я ей сказал, что это были показательные выступления. Больше не надо.
– Ты ей сказал только правду, всю правду и ничего, кроме правды? – потребовали ответа от Гоги.
– Клянусь! Я сказал ей только правду, всю правду и ничего, кроме правды.
Ему поаплодировали, выпили за присутствующих здесь прекрасных дам, за детей, за родителей.
Уже темнело. В костер подбросили сучьев. И пели под гитару. Пели о горах, о любви – обычный бардовский репертуар, вспомнили студенческие песни, армейские.
Катерина задремала, Гога укрыл ее пледом. Когда она проснулась, костер уже тушили, в большой пакет собирали пустые консервные банки, бутылки.
Выехали на Ленинградское шоссе уже в темноте. Васек обошел всех и вырвался вперед. Александра сидела на переднем сиденье, Катерина и Гога – на заднем.
– Насчет таланта, – напомнил Гога. – Смотри, как ведет машину Васек. Великолепно ведет. Он талант в вождении. Я так не могу. Но я понимаю в моторах, как очень немногие. Я тоже талант.
– Ты сколько сегодня принял? – спросила Катерина.
– А разве заметно? – удивился Гога.
– Совсем не заметно, – подтвердил Васек. – Он сегодня был очень сдержан. Сказывалось ваше благотворное влияние. Обычно он берет в два раза больше.
– Васек, – произнес Гога, – ты забыл один из главных принципов советских чекистов.
– Это какой?
– Болтун – находка для шпиона.
– А вы чекист? – удивилась Александра.
– Нет, – ответил за него Гога, – он хотел, но его не взяли.
– Почему?
– Чекист должен быть незаметным. Как все. А в нем сто тридцать килограммов веса. На таких обращают внимание. Сказали: если похудеешь, возьмем. Но он не похудел.
– Это правда?
– Правда, – подтвердил Васек. – Но это было сразу после школы.
– И кем же вы стали?
– Военным.
– И в каком звании?
– Александра, – прервал ее Гога, – не задавай непродуманных вопросов. Такой большой, импозантный мужчина может быть только полковником.
– Почему же? – возразила Александра. – Может и генералом.
– Вообще то я на генеральской должности, – заявил Васек.
– Пожалуйста, – попросила Александра, – становитесь побыстрее генералом. Тогда у меня будет хоть один знакомый генерал.
– Я постараюсь, – пообещал Васек.
Катерину и Александру подвезли прямо к подъезду. Прощаясь, Гога поцеловал Катерине руку. Александра обняла Гory, поцеловала его и сказала шепотом:
– Гога, вы нам очень нужны. Не исчезайте.
– Понял, – заверил Гога.
Боже, подумала Катерина, сделай так, чтобы у меня с ним все было хорошо.
На следующее утро она встала, легко разбудила Александру, быстро позавтракала, с пол оборота завела машину. Вахтер, увидев ее, приложил, как всегда, ладонь к фуражке и поднял шлагбаум. Все главные специалисты: механик, технолог, инженер, экономист – не опоздали. Совещание начали вовремя.
Решали вопрос об установках, которые поставляли чехи. Они явно устарели. В Новосибирске делали уже и более современные, и более производительные. Но с чехами заключили контракты. Катерина позвонила Петрову – через его управление шли все соглашения и контракты. Он, в свою очередь, выходил на Министерство внешней торговли, а в случае необходимости – на Министерство иностранных дел или международный отдел ЦК КПСС.
Катерина понимала, что никто не обрадуется такой постановке вопроса, хотя отечественные установки обошлись бы и комбинату и министерству в несколько раз дешевле. Работники управления любили ездить в Чехословакию, командировки выпадали и работникам комбината. Катерина знала, что демагогические возражения будут на всех уровнях: и что надо крепить дружбу с братскими народами стран социалистического лагеря, и что надо выполнять контракты, и что эта проблема не только техническая, но и политическая. Чехи этим пользовались. Более современные установки они продавали на Запад, устаревшие – на Восток. Так было почти со всеми чешскими товарами. Как то в Праге Катерина спросила своего старого приятеля:
– А что будет, если однажды мы перестанем покупать ваше оборудование, вашу обувь, вашу одежду?
– Такого не будет, – рассмеялся он.
– Вот итальянцы нам предлагают самое современное оборудование, и по стоимости оно дешевле, чем ваше.
– Вам же придется платить в долларах. А нам вы платите в основном бартером. Вы нам нефть, мы вам оборудование.
– Но представь, что мы перейдем на мировые цены в конвертируемой валюте? – настаивала Катерина.
– Тогда и у вас, и у нас разразится катастрофа. Мы ничего не сможем поделать, потому что с каждым годом становимся все менее конкурентоспособными. А вы ничего не сможете купить, потому что всю валюту вы проедаете, покупая зерно, мясо. Вы покупаете практически всю еду. Значит, у вас станет падать производство, начнется безработица. Так что лучше ничего не трогать.
Катерина позвонила Петрову по прямому телефону, не через секретаря. Этот номер телефона знали немногие. Услышав голос Катерины, Петров суховато ответил:
– Слушаю вас.
– У меня проблемы с установками из Праги. Надо бы обсудить.
Петров молчал, он предполагал, о чем будет говорить Катерина.
– На следующей неделе во вторник, в десять утра, – предложил Петров.
– Завтра, – потребовала Катерина.
– Не получается.
– Мне не хотелось бы идти в обход тебя.
– Куда же ты пойдешь?
– Туда же, куда и ты ходишь. Я тебе благодарна за науку.
Петров ее действительно научил ориентироваться в сложной системе взаимоотношений государственных и партийных ведомств.
– Хорошо, – согласился Петров, – завтра в десять.
– В одиннадцать,–уточнила Катерина.
– Нет, у меня на это время встреча в Министерстве внешней торговли.
Дает понять, что все ее предложения через час будут известны в Министерстве внешней торговли, а еще через час – в международном отделе ЦК КПСС.
– Хорошо, – согласилась Катерина. – После тебя я зайду к Сайфуллину.
Сайфуллин в другом главке отвечал за внедрение и производство отечественных технологий.
– Проиграешь. – Петров все понимал мгновенно. –Ты ведь еще не волшебник, ты только учишься.
– Но я хорошая ученица?
– Хорошая, – согласился Петров. – Но прямолинейная. Приходи. Я тебе объясню нюансы. – И повесил трубку.
Катерина задумалась. Первый ход она проиграла. У Петрова в запасе почти сутки. За сутки многое можно сделать, чтобы если и не завалить, то притормозить любое предложение. Ну и я получу кое какую информацию, которая мне может пригодиться. Вчера вечером позвонила Людмила и сообщила, что она познакомилась с ее министром и что она и Еровшин ужинали с министром и его женой и говорили о ней. Больше Людмила ничего не сказала, и они договорились встретиться сегодня после работы.
Катерина заехала к Людмиле. Они расцеловались и прошли на кухню. Людмила успела приготовить еду. Они выпили по рюмке водки.
– Рассказывай, – попросила Катерина.
Людмила любила рассказывать с подробностями. Катерина узнала и о старомодном костюмчике министерской жены, и о выражении ее лица при упоминании фамилии Катерины. Катерина давно научилась слушать, пропуская несущественное и сосредоточиваясь на главном. Главным было, что министр ее запомнил, не потерял интереса. Но этот интерес чисто прагматический – сможет ли она провести реконструкцию комбината? Главным был и давний роман министра с Изабеллой. Она еще не знала, как это повлияет на ее отношения с министром, но понимала, что как то повлияет. Судя по сегодняшней реакции Петрова, он сделает все, чтобы заблокировать ее предложение, и без помощи министра ей не обойтись. Еще Катерина отметила – в Людмиле после поездки с Еровшиным в Таллинн появилось что то новое: то ли уверенность, то ли спокойствие. В таком состоянии, по наблюдениям Катерины, всегда находились жены крупных начальников. В них не было ни страха, ни угодливости, они знали, что находятся под надежной защитой, у них прочный тыл.
– Что то в тебе сегодня особенное, – заметила Катерина, – будто ты стала генеральшей.
– Я и так генеральша, – призналась Людмила, – если двадцать лет живу с генералом.
И вдруг Катерина догадалась.
– У Еровшина умерла жена?
– Еще год назад.
– И ты ничего об этом не говорила?
– Ты же не спрашивала.
– И что же теперь?
– Все то же самое. Ничего не меняется. Он живет со взрослой дочерью, которая разведена.
– Но у дочери, наверное, есть своя квартира. Может быть, есть смысл объединять твою и ее, а дочери останется хорошая генеральская.
– Этот вопрос в стадии обсуждения. – Людмила перевела разговор: – Ты лучше расскажи о своем новом претенденте.
Катерина поняла по реакции Людмилы, что предложения о замужестве не было, и поэтому квартирный вопрос обсуждаться не мог.
Они еще выпили водки. Катерина решила, что переночует здесь, на тахте, позвонит Александре и предупредит ее. А свежую блузку на завтра возьмет у Людмилы.
– В подробностях! – попросила Людмила. – С самого начала знакомства. Что он сказал, что ты ему ответила?
Катерина рассказывала не торопясь, ей самой хотелось осмыслить происходящее.
– Не пьет ли? – насторожилась Людмила, когда Катерина закончила рассказ о пикнике.
– Вряд ли... Но под хорошую закуску и в хорошей компании не отказывается.
– Кто ж отказывается под хорошую закуску и в хорошей компании! Но все таки не теряй бдительности в этом вопросе! – предупредила Людмила. – А сколько раз в день ты про него думаешь?
– Не считала... Но когда вижу нового мужика, всегда сравниваю с ним, или на похожих сразу обращаю внимание. На таких мосластых, вроде бы худых, но крепких, ты сама знаешь каких.
– Большая редкость нынче, – заметила Людмила. – Мужик пошел пухлый и жирный, даже молодежь.
– А у тебя кто то из молодых появился?
– Не появился. Но интерес ко мне испытывают.
– Это понятно. Как старшеклассники к учительницам.
– Чего чего, а научить я могу. Лучшую школу пройдут, но не обо мне речь. Когда ты засыпаешь, тебе хочется, чтобы он рядом лежал?
– Хочется, – призналась Катерина.
– А он чистоплотный?
– Да. Очень.
– А когда он небритый, как ты реагируешь?
– Он всегда бритый.
– А рубашки каждый день меняет?
– Я его всего четыре раза видела, и все в разных рубашках.
– А тебе хочется к нему прижаться, погладить?
– Хочется.
– Знаешь, это похоже на любовь.
– Такое у меня было только один раз, с Рудольфом. Мне все в нем нравилось.
– Нашла кого вспомнить! Это вычеркнуто и забыто.
– Меня это новое знакомство вначале забавляло, а теперь я каждый день жду его звонка.
– Мне аж завидно стало, – вздохнула Людмила. – За последние годы ничего такого со мной не случалось. Все повтор. Как по кругу. Этот на того похож, а этот на другого. Лучше Еровшина никого у меня не было. Он просто угадывает, чего я хочу.
– Он тебя знает, – предположила Катерина.
– Он угадывает. Сидим мы вечером в Таллинне. Я ему говорю: «Поставь какую нибудь музыку». Он берет кассеты, откладывает одну, вторую, третью, ставит четвертую, а это «Манчестер –Ливерпуль», ну, та музыка, что на погоде по телевизору. А я именно ее и хотела, очень мне нравится. Клянусь! Я аж обмерла. И всегда так: я думаю, а он уже об этом говорит.
– А ты угадываешь, что он думает?
– Я его понимаю. Когда он недоволен, когда ему приятно, когда у него что нибудь болит. Но мысли угадать не могу. Ладно обо мне! Что с этим Гошей делать будем?
– Расскажу ему все, и пусть решает.
– Не торопись! Он в тебя влюбился. Это главное. Кто ты, неважно вроде бы. Но мужики не любят, когда женщина выше их стоит. Ведь он не захотел тебе поверить, когда ты ему пыталась рассказать правду про себя. Значит, это ему неприятно даже в шутку. Значит, он очень самолюбивый, будет хозяином положения.
– Всегда ведь кто то выше, – возразила Катерина.
– То, что ты выше по работе, с этим он, может быть, смирится, но дома мужик хочет быть хозяином.
– А я что, возражаю? Да на здоровье! Будь хозяином, мне только легче.
– Ой, не отпугнуть бы, – засомневалась Людмила. –Давай подобьем бабки. Ясно, что он в тебя влюблен.
– Я думаю, что если и не влюблен, то я ему очень нравлюсь.
– Он холостяк. Живет один. Пусть делает предложение. Из Моссовета позвонят, и вас завтра же зарегистрируют. А потом признаешься, как я с Гуриным. Он ни разу не вспоминал, что познакомился со мною как с профессорской дочкой.
– Не хочу обманывать с самого начала. Не хочу оправдываться с самого начала.
– А какие оправдания? – возразила Людмила. – Только напор. Ты что, скрывала от него что то? Ты ему сказала все про себя, когда вы были на пикнике? В чем ты виновата? У нас все равны – и рабочие, и министры, и слесари. Хочет, чтобы ты работу бросила, – бросишь!
– Я не брошу, – отрезала Катерина.
– И не бросай! Скажешь, что написала заявление об уходе, и будешь ходить грустная, понурая. Мужики отходчивы. Увидит, что ты сникла, и скажет, ладно, черт с тобой, будь директором!
Катерина рассмеялась. Она позвонила Александре, что не приедет домой и заночует у Людмилы.
– Что нибудь случилось? – забеспокоилась Александра.
– Ничего не случилось. Выпили с Людкой. Не могу же я садиться за руль в таком состоянии.
– Оставь машину и приезжай! – предложила Александра.
– Устала, – призналась Катерина. – Не доеду. Хочу спать.
– А если Гога позвонит?
– Дай ему телефон Людмилы. Пусть перезвонит сюда.
Они уже ложились спать, когда зазвонил телефон. Людмила сняла трубку.
– Доброй ночи, Георгий Иванович, – почти пропела она. – Хотя какая ночь, просто вечер.
Людмила прикрыла трубку ладонью:
– Тебя. Приглашай. Пусть приезжает.
Катерина взяла трубку и сказала:
– Приезжай. Я сейчас тебе продиктую адрес. Познакомишься с моей школьной подругой.
Людмила прошептала:
– Очень хочу послушать, – и бросилась на кухню, где стоял параллельный телефон.
– Поздно уже, – признался Гога. – Пока приеду, надо будет уезжать, а то на метро не успею.
– Я тебе дам денег на такси.
– Я как в том анекдоте: румынские офицеры денег с женщин не берут.
– Я тебе одолжу до получки. Приезжай. У нас еще выпить осталось.
– Спасибо. Я не в форме. Устал. А я должен понравиться твоей подруге, чтобы она ничего против меня не имела. Я рад был услышать твой голос.
– Я тоже.
– Я позвоню завтра.
– Ты просто приезжай.
– Я приеду.
– Я тебя целую.
В трубке замолчали.
– Я это сделаю завтра, – наконец сказал Гога и повесил трубку.
– Замечательный голос, – откомментировала Людмила. – Интеллигентный! Никогда бы не сказала, что слесарь. Завтра пошли Александру погулять и ложись с ним. В любом случае это необходимо. Посмотришь, какой он мужик. И вообще, надо форсировать события.
– Как?
– Как бы между прочим, – посоветовала Людмила. – Расскажи, что тебя добиваются, предлагают выйти замуж.
– А если он скажет: ну и выходи, – предположила Катерина.
– Не скажет, – уверенно возразила Людмила. – Он скажет: а зачем за него выходить, выходи лучше за меня. Ты ему: хорошо, я согласна, завтра подаем заявление в загс. Он: подаем. Вы приходите в загс, а заведующая говорит: сегодня не пришла одна пара, вы люди взрослые, я вижу, вы любите друг друга, я могу зарегистрировать вас сразу, сегодня. Вы согласны? Ты первая говоришь: да. Ему ничего не остается, как тоже сказать – да! Все. Финита комедия!
– Так бывает только в сказках, – вздохнула Катерина. – И почему заведующая загсом должна нас сразу зарегистрировать?
– Потому что ты заранее договоришься в Моссовете с тем начальником, который курирует московские загсы, и он позвонит в твой районный.
– А почему он должен нарушать собственные распоряжения?
– Потому что ты его попросишь. Он не откажет. Скажешь, что уезжаешь в командировку. Если хочешь устроить свою жизнь до конца дней своих, надо идти на таран.
– Ничего нельзя планировать до конца дней наших, – возразила Катерина. – Может быть, через месяц терпеть друг друга не сможем. И разбежимся с облегчением.
– Возможно, – согласилась Людмила. – Со мной такое бывало. Но зато я себя никогда и ни в чем не упрекала. Знала, что сделала все возможное, а если не получилось, не моя в том вина.

* * *

Телевизионная камера и осветительные приборы были уже установлены. Рачков усадил Аделаиду в директорское кресло и установил свет. Глянул на часы.
– Директор никогда не опаздывает, – перехватив его взгляд, заметила Аделаида.
– Так уж никогда? – усомнился Рачков.
– Никогда, – подтвердила Аделаида.
Этот разговор Катерина услышала, входя в кабинет. Она сразу узнала Рачкова. Он мало изменился. Погрузнел, стал солидным, солидность подчеркивала седина. А у меня почти нет седины, подумала Катерина и поздоровалась с Рачковым.
– Здравствуйте. – Она протянула ему руку. Рачков галантно поцеловал ее руку. Все очаровываешь, сукин сын. В последние годы мужчины стали целовать женщинам руки. Прагматичной Катерине это казалось дуростью. Одно дело целовать в салонах и на балах, другое – в сегодняшней жизни, она только что из цеха и вся пропахла химикатами.
Катерина достала из сумки пудреницу, зеркальце, губную помаду.
– Через две минуты я буду готова.
Рачков через микрофон предупредил:
– Прошу редактора и режиссера в кабинет директора.
Катерина прошлась пуховкой по лицу, подкрасила губы, одним взмахом расчески привела в надлежащий вид прическу, наблюдая за явно растерянным лицом Рачкова. Узнал все таки, подумала она.
– Мы с вами где то встречались? – Рачков улыбнулся. – Я ведь вас уже показывал?
– Думаю, что вы ошибаетесь. Здесь вас не было.
– Здесь я не был, – подтвердил Рачков. – Но ведь здесь вы не всю жизнь работаете?
– Не всю, но очень давно. Почти семнадцать лет.
– Вы не отдыхали в Сочи?
Не узнал, с сожалением подумала Катерина, обидно даже, я то о тебе все эти годы помнила.
– В Сочи хоть один раз в жизни отдыхал каждый человек, – ответила Катерина.
– Разрешите представиться – Рачков Родион Петрович.
– Родион? – переспросила Катерина.
– Да. Нормальное русское имя.
– В юности вы, конечно, были Рудольфом. – предположила Катерина.
– Да, – Рачков был явно ошарашен. – Значит, мы с вами действительно знакомы?
– Это только предположение, – Катерина улыбнулась, – ведь не так давно были модны иностранные имена: Стас, Рудольф, Эдуард, сейчас модны родные – Родион, Иван, Никита, Денис.
В кабинет заглянула Аделаида.
– Извините, Катерина Александровна, звонили из Новосибирска. Директор завода вылетает сегодня, и завтра на утро назначена встреча с секретарем ЦК.
Катерина обрадовалась. Она посмотрела на Рачкова и поняла, что он вспомнил.
– Катерина! – изумился он.
– А что, разве я так изменилась?
– Нет, просто я не предполагал... Такая встреча! Через столько лет! Значит, ты всего добилась! Директор крупнейшего комбината в Москве.
– Директором я всего третий месяц...
– А какие еще изменения в жизни? – допытывался Рачков. – Семья, дети?
– С этим все в порядке.
В этот момент в кабинет вошли режиссер и редактор. Катерина вспомнила первую телевизионную съемку на галантерейной фабрике. Ничего, естественно, не изменилось. Так же за камерой стоял Рачков и режиссером была женщина, только более молодая, в джинсах и джинсовой куртке.
– Катерина Александровна, – объясняла режиссер, – у нас три камеры. Одну мы установим на гараже – это самое высокое место, и я вначале дам панораму по комбинату. В это время вы рассказываете об истории комбината и, так сказать, о его славных вехах. Потом я переключусь на камеру Рачкова. Когда на ней загорится красная лампочка, значит – вас снимают. И тогда редактор задаст вам вопросы.
– Какие вопросы? – забеспокоилась Катерина. – Вы их мне запишите!
– Не надо, – сказал редактор. – Когда человек не знает вопросов, он естественнее на экране, он задумывается, есть пауза.
– Все, что в данный момент снимается, вы увидите на контрольном мониторе, – добавила режиссер. – Как только вы начнете рассказывать о продукции комбината, я включу третью камеру, что в цехе. У вас ведь реконструкция идет, вы вставьте что нибудь про научно техническую революцию – сейчас это модно.
– Вставлю, – пообещала Катерина. – И даже фамилии назову тех, кто мешает этой революции.
– Вы молодчина, – похвалила ее режиссер. – Все понимаете!
– Технология нехитрая, – сказала Катерина. – Я готова.
Режиссер ушла в автобус на пульт. И тут спохватился редактор:
– Извините, я забыл галстук в автобусе. Нам нельзя без галстука в кадре. – И редактор побежал к автобусу.
– Я надеюсь, – воспользовался моментом Рачков, – мы наш разговор продолжим в другом месте. Я тебе позвоню.
– Не надо никаких разговоров, – отрезала Катерина. – И звонить не надо. Я не собираюсь быть телезвездой.
– При чем здесь телезвезды? – улыбнулся Рачков. – Нас ведь связывает...
– Нас ничего не связывает, – жестко оборвала Катерина.
На экране монитора появилась заставка редакции пропаганды. Затем пошла панорама по корпусам комбината, звукооператор махнул рукой, и Катерина начала рассказывать об истории комбината, упомянула о первом директоре, нынешнем министре.
Зажглась лампочка на камере у Рачкова, и редактор попросил Катерину рассказать о себе.
– Я не москвичка, – начала Катерина. – Я из лимитчиц, одним словом «лимита». Я псковская. Приехала в Москву, работала на галантерейной фабрике – сначала на сверлильных станках, потом слесарем наладчиком, бригадиром, начальником цеха. Закончила химико технологический институт, «керосинку», как говорят химики. Пришла на комбинат мастером, стала начальником цеха, технологом, главным технологом. Теперь вот директор комбината.
– Значит, вы прошли по всем ступеням? – спросил редактор.
– По всем, по всем, – ответила Катерина.
– Трудно было?
– Трудно, – призналась Катерина. – Но мир не без добрых людей, помогали... Подруги помогали.
Она назвала Людмилу и Антонину. Эту науку – благодарить и хвалить – она усвоила у своего первого директора. Когда он делал на фабрике доклады перед праздниками, перечислял десятки фамилий. Катерина как то спросила его:
– Зачем так много фамилий, не запомнят ведь.
– Главное, чтобы запомнил тот, кого благодаришь и хвалишь. Не скупись, Катерина, на похвалу. Лучше перехвалить, чем недохвалить.
Катерина упомянула директора галантерейной фабрики, Леднева, Киселеву, министра, академика, не забыла комбинатских, которые поддерживали и помогали.
Потом редактор задал вопрос о реконструкции, и Катерина произнесла несколько нужных слов о научно технической революции и кратко изложила суть конфликта плохих чешских установок с хорошими новосибирскими.
– Неужели кто нибудь против? – удивился редактор. – Государственная выгода очевидна же.
– А тут она противоречит личной выгоде некоторых, – осмелела Катерина. – Привыкли ездить в Прагу: хорошая колбаса, свежие продукты, дешевая одежда в магазинах, а не у спекулянтов, как у нас. В Новосибирске всего этого нет. И самое поразительное, что сопротивляются как раз те, которые должны помогать.
И она назвала Петрова и инструктора ЦК.
– Но мы объединили усилия с сибиряками. Вот только что, перед вашим приходом, звонил директор завода из Новосибирска. Он прилетает сегодня. И мы продолжим борьбу.
– Вы нам сообщите о победе?
– Или о поражении...
– Будем надеяться на победу, – закруглился редактор.
По его поспешности Катерина поняла, что ни суть конфликта, ни его результат редактора не интересуют. На мониторе пошли планы цеха, лица работниц, снова панорама по корпусам комбината.
Во время интервью Катерина забыла о Рачкове. И вспомнила, только встретив его внимательный взгляд. Он уже снял наушники и наблюдал за ней из за камеры.
Вырежут всю концовку, вдруг поняла Катерина, оставят только благостное.
– Спасибо, – поблагодарил редактор. – Вы были великолепны. Я сообщу, когда передача будет в эфире. – И пошел к выходу.
– Постойте, – остановила его Катерина. – И выслушайте меня. Прежде чем пойдет в эфир, я должна посмотреть передачу.
– Я постараюсь вам показать, – пообещал редактор. – Но иногда бывают незапланированные вставки в программу, о которых даже я не знаю.
Рачков выкатывал камеру из кабинета, звукорежиссер зачехлял магнитофон. Катерина подождала, пока они вышли, редактор двинулся за ними, посчитав, вероятно, что разговор закончен.
– У меня к вам еще есть вопросы, – остановила его Катерина и продолжила: – Во всей передаче меня интересует только концовка с фамилиями людей, которые мешают реконструкции комбината. Если ее вырежут, с вашего согласия или без вашего согласия, я устрою грандиозный скандал. В таких ситуациях всегда ищут крайнего, чтобы наказать его. Естественно, крайним будете вы.
– Конечно, – согласился редактор.
– Вам вынесут выговор по партийной линии или просто уволят. Поэтому оставляйте эту передачу. А вашему начальнику, как он у вас называется?
– Главный редактор.
– А главному редактору скажите, что Тихомирова – большая сука, которая способна на любой скандал. Поговорите с бывшим директором комбината, с бывшим главным механиком Самсоновым, они подтвердят. Запишите их фамилии. Я бы хотела расстаться с вами по дружески, потому что противник я очень неудобный – коварный и мстительный.
Катерина подумала, что она почти слово в слово повторила Петрова.
– Да, да, конечно, – подтвердил редактор. Катерина его явно напугала. Он привык, что телевидение любили, перед ним заискивали, оказывали услуги.
Пока редактор и Катерина разговаривали в кабинете, Рачков задержался в приемной.
– Да, – сказал он Аделаиде, будто только что вспомнил, – передачу в эфир могут поставить в любой момент, и вдруг мы не сможем застать вас на работе. На всякий случай дайте мне домашний телефон директора, я ей обязательно позвоню.
– Ради бога, не забудьте, – попросила Аделаида и написала на листке домашний телефон Катерины.
– Непременно, непременно, – заверил ее Рачков. – Очень интересная женщина, очень.
– Она у нас умница, – поддалась на лесть Аделаида. – У нас шутят, что ее улыбка стоит полмиллиона в валюте. Однажды вели переговоры о закупке оборудования, поставщик оказался упрямым, но, когда подключилась Катерина Александровна, он сбросил полмиллиона.
– Удивительная женщина! На такую женщину невозможно не обратить внимания. Улыбается – глаз не оторвать.
– Не влюбились ли вы? – кокетливо спросила Аделаида.
– Не решусь, – развел руки Рачков. – Замечательные дети, замечательный муж.
– Не дети, а только дочь, – поправила Аделаида. – И никакого мужа. Я думаю, у вас есть шансы.
– Вы вселили в меня надежду, – Рачков улыбнулся самой своей очаровательной улыбкой.
Когда Катерина вышла в приемную, Аделаида ей радостно сообщила:
– Мне кажется, оператор в вас влюбился.
– Так, – Катерина все поняла, – домашний телефон спрашивал?
– Да, – сдалась Аделаида. – Он сообщит, когда передача будет в эфире.
– Что еще спрашивал?
– Он почему то решил, что у вас муж и дети.
– И вы ему сказали, что у меня только дочь и я не замужем?
– Да, – подтвердила Аделаида. – Вы так ему понравились. А на руке у него нет обручального кольца. Он явно не женат и очень симпатичный.
– Он симпатичный сукин сын. – И Катерина ушла к себе в кабинет. Успокойся, приказала она себе. Пусть только попробует сунуться! Получит сполна.
Зазвонил телефон. Катерине не хотелось ни с кем разговаривать, но Аделаида трубку не снимала. Катерина выглянула в приемную – Аделаиды не было. Пошла поплакать в туалете, поняла Катерина. Надо бы ее заменить, подумала она, но, пока воспитаешь и научишь работать нового секретаря, уйдут годы. Да и просчет Аделаиды только в одном: она очень хочет, чтобы я была счастливой, а счастье видит в замужестве, потому что сама никогда не была замужем.
Телефон надрывался. Катерина сняла трубку:
– Тихомирова.
– Катерина, ты пропустила два заседания комиссии.
Это звонил председатель комиссии по материнству и детству из Моссовета. Катерина работала в ней.
– Прости. Я отслужу.
– Есть срочное поручение от председателя.
– Лично мне?
– Комиссии. Но на вчерашнем заседании решено поручить тебе.
– Я на той неделе заеду, – пообещала Катерина.
– В понедельник выводы нашей комиссии должны лежать у председателя на столе. Приезжай сегодня же.
– А по телефону ты объяснить не можешь?
– Это не телефонный разговор.
– Что, государственная тайна?
– Да, – подтвердил председатель.
– Хорошо, – согласилась Катерина. – Завтра заеду.
– С утра, – поставил условие председатель.
– После обеда, – ответила Катерина.
Председатель знал, что спорить с ней бессмысленно, она всегда делала так, как считала нужным.
– Ладно, – согласился председатель. – Это дело, по всей вероятности, криминальное, может быть, придется подключить милицию.
– Подключу. – Катерина положила трубку.
Как депутат Моссовета, она принимала посетителей на своем участке раз в неделю. Жалобы были привычные. Текли крыши, а жилищно эксплуатационные конторы их не ремонтировали; пили мужья, и жены просили места в лечебно трудовых профилакториях; жаловались на автовладельцев, которые ставили машины на тротуары. На заседание комиссии Моссовета Катерина ходила редко, их комиссия была бестолковой и крикливой, потому что в ней работали в основном депутаты женщины.
Катерина прошла в комнату отдыха за кабинетом, включила кофеварку и закурила. Рачков, которого она так любила когда то, показался ей сегодня амбициозным и стандартным, таких за эти годы она встречала часто. Она заранее знала, с чего они начинают разговор, что просят, что предложат. Но зачем он взял домашний телефон? Что он попытается сделать? Сейчас, когда у нее был Гога, она не хотела никого впускать в свою жизнь. А вдруг Александре захочется познакомиться со своим отцом? Она имеет на это право. Девочкой она часто спрашивала об отце, но уже несколько лет эта тема исчезла из их разговоров. Хорошо бы посоветоваться с Гогой, подумала она. И решила, что сегодня же ему все расскажет. Но вечером Гога позвонил и предупредил, что его не будет десять дней – он уезжает в командировку на рижский радиозавод.
Может, и к лучшему, подумала Катерина. За десять дней я решу все проблемы: и на комбинате, и с Рачковым, за это время он обязательно проявится.
Утром она встретилась с директором Новосибирского завода в бюро пропусков ЦК КПСС на Старой площади.
– Как вы все успели так быстро устроить? – спросила Катерина.
– Через свой обком партии. Нам повезло. Сработаем на конъюнктуре. В понедельник в ЦК совещание по научно технической революции в промышленности. Им нужны факты: где тормозят эту революцию. Очередная кампания. Но эта кампания нам поможет.
Директор, сорокалетний, спортивный, как и она, из нового поколения директоров, все делал быстро. Быстро шел по коридорам, быстро выкурил сигарету перед приемной секретаря.
Секретарь, большой, спокойный, с грустным, почти лошадиным лицом, выслушал аргументы директора Новосибирского завода, перевел взгляд на Катерину.
– Все точно. Добавить нечего, – подтвердила Катерина. – Меня вчера снимало телевидение, я все это сказала, но боюсь – вырежут.
Секретарь снял трубку белого телефона с золотым гербом на диске – это была высокочастотная связь, ее еще называли кремлевской вертушкой, – набрал номер, поздоровался, назвался и сказал:
– Вчера телевидение снимало директора Новомосковского химкомбината Тихомирову. В понедельник у нас совещание по научно технической революции, ты покажи этот материал в ближайшие дни. Нам нужно поострее. Если надо, подснимите еще, чтобы были конкретные фамилии. А мы сделаем оргвыводы.
Катерина поняла, что секретарь разговаривал с председателем комитета по радио и телевидению. И что сейчас решилась судьба и Петрова, и инструктора ЦК. В интересах большой политики через несколько дней инструктора устроят в научно исследовательский институт заместителем директора, и на этом его карьера закончится. Что станет с Петровым, она предположить не могла, наверное, отделается выговором, он ведь выкручивался и не из таких ситуаций.
– Спасибо тебе, – попрощался сибиряк. – Ты теперь в нашей команде.
– В какой? – уточнила Катерина.
– В нашей, – улыбнулся директор, – сибирской и уральской. Здесь днепропетровские, вообще украинские, молдавские пока держат верх, но прорываются все больше сибирские и уральские, возьмем и одну псковскую.
– Ладно, я согласна. Вы ребята шустрые, судя по тому, как быстро и точно сработали.
– И меткие, – улыбнулся директор. – Белке в глаз попадаем.
Директор достал сверток и протянул Катерине.
– Тебе сувенир.
– Что это?
– Дома посмотришь. Извини, у меня дела еще в Госплане, а вечером я вылетаю. Встретимся теперь у нас, когда будем подписывать контракт.
Катерина развернула в машине сверток. В бархатном футляре лежало ожерелье из ярко зеленого малахита. Верну, решила Катерина, слишком дорогой сувенир. Но не вернула. Вечером показала Александре. Та вертелась перед зеркалом, примеряя украшение к блузкам, кофточкам.
– Не отдавай, – умоляла Александра. – Будем носить по очереди. Это же самая дорогая драгоценность в нашем доме.
Александра была права. Драгоценностей в доме не было. Серебряные цепочки со знаком зодиака не в счет, такие носили все женщины. Драгоценностей Катерине никто не дарил, а сама купить не могла. И холодильник, и телевизор, и мебель покупала в кредит. На машину одолжила у пятерых и только недавно расплатилась.
– Ладно, оставлю, – успокоила дочь Катерина. – В первый и последний раз.
Вечером позвонил редактор и сообщил, что очерк пойдет завтра после программы «Время», в самое смотрибельное время.
Катерина включила телевизор заранее, поглядывая на часы. Она впервые видела себя на экране. Первая съемка на галантерейной фабрике не в счет, передача шла в прямой эфир и никогда не повторялась. Катерина себе понравилась. Александра была более критичной:
– Надо менять прическу, – заявила она. – Ты как будто дама из шестидесятых годов. Не прическа, а домик из начеса, да еще покрытый лаком. Сегодня в моде естественность.
– Переменю, – согласилась Катерина.
Ее увидели многие. Звонили знакомые и не очень знакомые. Восхищались ее смелостью. Она же ждала звонка от Петрова. Петров позвонил через неделю.
– Я звоню, чтобы попрощаться, – сказал он. – Я уже не член коллегии министерства и не начальник главка.
– И кто же ты теперь?
– Старший научный сотрудник НИИ химической технологии.
– Я тебя поздравляю. У тебя научный склад ума. Ты замечательный аналитик, я у тебя многому научилась. Я недавно разговаривала с редактором телевидения и заметила, что даже твоими словами пользуюсь.
– Какими же?
– Я ему сказала: не делайте из меня противника, потому что я противник неудобный и очень коварный.
Петров помолчал и спросил:
– Кто настоял, чтобы моя фамилия была упомянута в передаче? И не говори, что сама. Я же тебя знаю. Ты отходчивая, не мстительная. Скажи кто? Может быть, это наш последний откровенный разговор. Имею право на откровенность, я ведь тебе помогал, многое для тебя сделал.
– Да, – согласилась Катерина. – Помогал, пока тебе было выгодно, к тому же ты ничем не рисковал, рисковала я одна. А когда коснулось твоей выгоды, ты готов был меня уничтожить.
– Не понимаю. В этом деле нет твоей личной выгоды. Зачем тебе это надо?
– Выгоды личной нет, хотя, наверное, есть. Я дала слово поднять комбинат. Знаешь, у нас на Псковщине всегда была нищета, и советская власть немногое дала. Нищета стала еще большей, раскулачили очень многих. Но когда началась война, нищие, обиженные ушли в партизаны. Знаешь почему? Потому что немцы нас не считали за людей. Я этого не видела, я ведь после войны родилась, мой отец мальчишкой был в партизанах, и моя мать тоже. Ты ведь меня не принимал всерьез. Симпатичная провинциалка, можно переспать, можно помочь при случае. Но можно и уничтожить. Ты объявил мне войну, я ушла в партизаны.
– Очень выспренно, – заметил Петров.
– Прости за выспренность. Но пожалуйста, не своди со мной счеты. Я неудобный, хитрый и коварный противник.
Катерина положила трубку и задумалась. Она представила, что всю эту ситуацию пересказывает Гоге. Все, без утайки. И то, что она была любовницей Петрова, и что министр подсказал ей назвать фамилию Петрова по телевидению, потому что Петров мог стать в ближайшее время одним из главных претендентов на должность министра, и что она действовала не менее беззастенчиво, чем Петров, только выйдя на более высокий уровень при помощи сибиряков. Что Гога может ответить? Она представила, как он внимательно слушает, а потом говорит:
– Я не могу представить себя тобой. Я могу представить только себя в этой твоей ситуации. Значит, я спал с женщиной по фамилии Петрова, которая мне помогала, без нее я не стал бы директором комбината. Но когда мои интересы с этой женщиной разошлись, я сделал все, чтобы ее уничтожить. И не потому, что я эту женщину ненавижу, а потому, что начальник или начальница решила свести с ней счеты и я согласился с этим. И я свожу счеты еще с одним человеком, по сути, уничтожаю его, потому что это якобы необходимо во имя большой политики, так называемой научно технической революции, которой нет, ее выдумали, потому что все разваливается... А ты думаешь, что, если они проведут совещание, примут постановления, что то изменится? Ничего не изменится – нужны не постановления, а средства, которые они дают только военным. Нужно закупать современные технологии.
– Но в Праге – не современные технологии!
– Но в Новосибирске тоже, – возразил бы он. – Чуть лучше, и только, а завтра они так же устареют, потому что и они отстали на два три поколения. Зачем же играть в предложенные ими игры, зачем? Не знаю, как ты себя чувствуешь, но я бы в этой ситуации чувствовал себя большой сволочью.
Не расскажу ему, решила Катерина. Никому не расскажу. Но он тоже должен понять. Я одна, я женщина, и, если бы не играла в эти игры, ничего бы не добилась, и в эти игры играют миллионы, потому что других игр нет. Выходить на Красную площадь, чтобы тебя посчитали сумасшедшей? Да не могу я этого. У меня дочь, у меня больная мать.

Глава 15

В субботу к Людмиле, как было заведено, зашел доктор наук.
Обычно Людмила подавала кофе, потом он говорил:
– Стели перины.
И шел в душ. Так произошло и на этот раз.
– Не хочется, – отказалась Людмила.
– Есть проблемы?
– Есть. Замуж хочу.
– Мы эту проблему решили. Мы не будем жениться, штамп в паспорте ничего не меняет в жизни.
– Для меня меняет, – ответила Людмила. – Штамп в паспорте – это взаимные обязательства.
– В чем?
– Во всем.
– У тебя появился новый мужчина?
– Старый. Кстати, он никогда не исчезал.
– Он предлагает тебе руку и сердце?
– Его рука и сердце у меня давно. Завтра начинаются переговоры. Я думаю, он предложит мне выйти за него замуж. Но мы с тобой уже достаточно давно связаны, и я должна с тобой посоветоваться.
– Подождем все таки результатов твоих переговоров, – предложил доктор наук. – Ты мне позвони, когда они закончатся.
– Ты позвони сам. Вдруг я приду в расстроенных чувствах и меня придется утешать.
– Позвоню, – доктор наук встал. – У меня есть работа. Пойду займусь делом.
Он потоптался у двери. Обычно Людмила целовала его на прощанье и открывала дверь. На этот раз открывать ему пришлось самому.
Людмила не врала. После поездки в Таллинн Еровшин звонил ей почти каждый вечер. Сегодня он позвонил и пригласил в воскресенье к себе домой, чтобы познакомить с дочерью.
– В двадцать часов, – уточнил Еровшин.
В воскресенье Людмила приняла душ и, распахнув дверцы гардероба, рассматривала платья – что бы надеть. Зазвонил телефон. Она сняла трубку.
– Добрый вечер, Людмила Ивановна. Это Татьяна, дочь Еровшина. Папа предупредил, что вы будете к восьми. Не могли бы вы приехать на полчаса раньше?
– Требуется помощь?
– То, что требуется, мы уточним на месте, – сказала Татьяна.
Много курит, как ее мать, определила Людмила, голос грубоватый. И она подумала, что вечер не обещает быть легким, но борьбу не стоит откладывать.
– Я приеду, – ответила она коротко.
Людмила надела маленькое черное шерстяное платье, настоящее французское, от Шанель, и легкие сапоги, положила в пакет туфли, надела утепленный модный английский плащ и вышла из дома. Она легко поймала такси.
– В центр. На Патриаршие пруды...
Пруды давно переименованы в Пионерские, но она, как и все москвичи, называла их по старому.
Ее встретила женщина ее лет, может быть, года на два моложе, в халате и тапочках. Увидев Людмилу, она смутилась.
– Извините, я не рассчитывала, что вы приедете так быстро.
Она провела Людмилу в гостиную, обставленную старинной мебелью. Может быть, даже антиквариат, подумала Людмила. Где то в глубине квартиры звучала музыка. «Битлы», определила Людмила и вспомнила о внуке Еровшина, которому недавно исполнилось четырнадцать лет.
Татьяна быстро переоделась в полотняное светлое платье, легкие домашние туфли, села напротив Людмилы. На столе стояла серебряная папиросница. Татьяна достала из нее сигарету, предложила Людмиле. Это была «Ява».
– Извините, – сказала Людмила и достала из сумочки «Мальборо». – Я привыкла к американским.
Они закурили, и Татьяна глянула на часы.
– Генерал задерживается? – спросила Людмила.
– Да. Но не на много. На двадцать минут.
– Нам бы хватило и этих двадцати минут, – сказала Людмила.
– Не знаю, – ответила Татьяна. – Я все привыкла делать основательно.
– Получается? – спросила Людмила. По видимому, дочь Еровшина не устраивало начало разговора, и она перешла к сути:
– Я понимала, что в жизни отца после смерти мамы может появиться женщина.
– Если под женщиной вы подразумеваете меня, – Людмила улыбнулась, – то я появилась в жизни вашего отца двадцать два года назад, еще при жизни вашей матери. В декабре будет двадцать два года, – уточнила Людмила.
– Простите, – сказала Татьяна, – сколько же было вам лет?
– Восемнадцать. Я была совершеннолетней.
– Но вы были замужем?
– Я не была замужем, – ответила Людмила. – Но давайте сразу решим: мы не подруги, вы не священник, а я не грешница, к тому же у меня нет настроения исповедоваться.
– Я понимаю.
Татьяна явно была растеряна. Заранее продуманный разговор рушился. Она не удержалась и все таки задала вопрос:
– И все эти годы вас устраивало ваше положение?
– Вполне, – призналась Людмила.
– Но теперь, когда нет мамы, вы, вероятно...
– Мы эту проблему с вашим отцом не обсуждали.
– Значит, все эти годы вы все знали о маме, о нашей семье?
– Нет, я знала, что вы есть, но не больше. Ваш отец не из болтливых.
– Вы живете с родителями?
– Я живу одна. По видимому, вас что то волнует, поэтому вы попросили меня приехать пораньше? Насколько я понимаю, вас, вероятно, волнует проблема квартиры?
– В общем, да. Я с сыном прописана в новом районе Чертаново, отец здесь. Но живем мы здесь давно, после моего развода.
– Вы хотите спросить, не собираюсь ли я перебраться в эту квартиру?
– Да, именно это меня очень волнует.
Людмила выдержала паузу. Татьяна загасила сигарету и тут же закурила новую. Людмила молчала. Ей очень хотелось бы жить в центре Москвы и в такой замечательной квартире, но это будет решать Еровшин, и шансов перебраться у нее практически нет.
– Мое предложение следующее, – продолжила Татьяна. – Нашу квартиру в Чертаново и вашу вы с отцом могли бы обменять на хорошую трехкомнатную в новых районах или очень хорошую двухкомнатную в пределах Садового кольца.
– Я думаю, это преждевременный разговор, – прервала ее Людмила. – Ваш отец пока не предлагал мне выйти за него замуж.
– Судя по нашему с ним разговору, он склоняется к этому, – сказала Татьяна.
– Я к этому пока не склоняюсь.
Им пришлось прекратить разговор, потому что в комнату вошел внук Еровшина, уже рослый парень в джинсах и ковбойке.
– Добрый вечер, – сказал он.
– Это Людмила Ивановна, знакомая дедушки, – сказала Татьяна.
– Вадим, – представился внук и внимательно осмотрел Людмилу. Это было демонстративно оценивающее осматривание.
Людмила заметила не до конца затянутую молнию на джинсах и сказала:
– Застегни ширинку.
Мальчик дернулся, покраснел и поспешно затянул молнию.
– Спасибо, – сказал он и спросил: – Простите, вы в какой сфере работаете?
– Твой дед мне рассказывал, что ты собираешься поступать в Институт международных отношений? – спросила Людмила.
– Да, – подтвердил внук. – Мой отец заканчивал этот институт. Я, вероятно, продолжу семейные традиции.
– Так вот, представь, что ты уже дипломат и тебя представляют незнакомой даме. И ты сразу спрашиваешь, в какой сфере она работает. А дама – баронесса фон Бек и ни в какой сфере работать не может, да и не должна.
– Но вы ведь не баронесса фон Бек? – возразил внук.
– Я как раз из фон Беков, только прибалтийских, давно обрусевших.
Людмила говорила почти правду. Ее прабабка была замужем за обедневшим прибалтийским бароном, который купил имение в Псковской области, разорился в конце прошлого века и женился на красногородской мещанке. В семье Людмилы это на всякий случай тщательно скрывалось, но фотографии в старинном кожаном альбоме сохраняли.
– Простите, – сказал внук, – я неправильно построил разговор.
– Начни сначала, – посоветовала Людмила.
– Я рад был с вами познакомиться. Вы прекрасно выглядите.
– Уже лучше, – заметила Людмила.
Они услышали, как открылась дверь квартиры. Внук бросился встречать деда. Людмила слышала их разговор.
– Людмила Ивановна уже пришла, – сообщил внук. – Я с ней познакомился.
– Ну и как? – поинтересовался Еровшин. – Какие первые впечатления?
– По моему, большая заноза. Палец в рот лучше не класть, мгновенно отхватит.
– Не знаю, не пробовал, – улыбнулся Еровшин.
Ужинали они в просторной кухне молча. Главное, по видимому, предполагалось после ужина. Внук при деде тоже присмирел. Потом перешли в гостиную. На маленьком столике стоял японский кофейник, который автоматически включался, если кофе остывал. Внук пожелал всем спокойной ночи и ушел в свою комнату. Татьяна и Людмила закурили. Еровшин давно бросил курить.
– Судя по напряженному состоянию моей дочери, – сказал Еровшин, – вы без меня обсуждали какую то сложную проблему.
– Квартирную, – сообщила Людмила, потому что Татьяна молчала.
– Мне моя квартира нравится, – признался Еровшин.
– Мне тоже, – сказала Людмила.
– Так в чем же проблема? – спросил Еровшин.
– Проблемы нет, есть предложение Татьяны.
– С интересом выслушаю.
Татьяна молча курила.
– Татьяна предлагает поменять мою однокомнатную и ее двухкомнатную на трехкомнатную или очень хорошую двухкомнатную в центре, куда мы переедем, а Татьяна с Вадимом останутся здесь. Она здесь выросла, ей здесь нравится.
– Мне тоже нравится, – настаивал Еровшин. – И я не хочу никуда переезжать.
– Ты и не будешь переезжать, – объясняла Татьяна. – Я и Вадим прописываемся в этой квартире, а вы в новой, но жить вы будете по прежнему здесь. А мы пока поживем в новой.
– Пока я не умру?
– Ты нас всех переживешь, – сказала Татьяна.
– Тогда зачем все эти обмены и прописки? – пытался понять Еровшин.
Татьяна предпочла промолчать.
– Прокрутим твою ситуацию, – предложил Еровшин. – Вы прописываетесь в этой квартире, а живете в новой. Но однажды я ухожу на пенсию, теряю возможность влиять на ситуацию, и в один прекрасный день вы с Вадиком – а к этому времени он может жениться, у него родится ребенок – решаете, что будет справедливо въехать в вашу квартиру, вы же здесь прописаны, а мы должны будем отсюда съехать. А не съедем, так нас вывезут с милицией.
– Ты же знаешь, я этого никогда не сделаю, – обиделась Татьяна.
– Не уверен, – возразил Еровшин. – Когда ты развелась со своим мужем, ты вышвырнула его из квартиры.
– Этого не было, – вскипела Татьяна. – Я предложила ему три варианта размена, он не согласился, тогда я разменяла квартиру принудительно.
– Себе хорошую двухкомнатную, а ему комнату в коммунальной квартире.
– Но я осталась с сыном, – возразила Татьяна. – Может быть, ты не знаешь, но у него снова трехкомнатная квартира.
– Почему же не знаю? Знаю. Кооперативная. Я ему помог деньгами.
– Почему ты ему должен был помогать? – возмутилась Татьяна. – Он для меня никто и звать никак.
– Во первых, ты разменяла его квартиру. Во вторых, он отец моего внука, и я хочу, чтобы у мальчика сохранились хорошие отношения с отцом.
– Я решаю, какие отношения будут с ним у Вадика, – отрезала Татьяна.
– Это будет решать Вадим, – заметил Еровшин. – Насколько я знаю, он это уже решил. У них замечательные отношения, и если ты попытаешься их испортить, ты испортишь отношения со мной.
– Это рассматривать как предупреждение?
– Да, – подтвердил Еровшин.
– Хорошо. Доведем этот диалог до конца. Я не понимаю, почему Людмила Ивановна должна иметь преимущества по сравнению с нами: с твоей дочерью, твоим внуком, твоими законными наследниками.
– Людмила Ивановна тоже станет законной наследницей. Она должна получить компенсацию за то, что выходит замуж за старика.
– Но ты не был старик, когда начал жить с ней. И вообще я поражена, как ты столько лет мог вести двойной образ жизни.
– Для разведчика двойной образ жизни – норма, – усмехнулся Еровшин.
– Но ты давно не разведчик. Ты нормальный аппаратчик.
– Подведем итоги, – спокойно прервал ее Еровшин. – Людмила переезжает в эту квартиру. И никакого объединения квартир делать не надо. Через пять шесть лет Вадим женится, квартиру Людмилы, она кооперативная, переведем на Вадима. Ты останешься в своей двухкомнатной. Вадим, если захочет, может продолжать жить здесь, во всяком случае, до конца учебного года ему не стоит переходить в новую школу.
– Замечательный разговор, – опомнилась Людмила. – Вот только меня не спросили, хочу я этого или не хочу.
– Ты хочешь того же, что и я, – ответил Еровшин. – В стратегических вопросах. В тактических у нас, конечно, могут быть расхождения. Я, например, хочу сейчас виски с содовой, – и Еровшин налил себе виски, – а ты, предположим, мороженого. Кстати, ты хочешь мороженого?
– Хочу, – сказала Людмила.
Еровшин посмотрел на Татьяну. Отец и дочь смотрели друг на друга. Первой опустила глаза Татьяна. Она выдержала паузу в несколько секунд и пошла на кухню за мороженым. Будет сражаться до конца, подумала Людмила, но я тоже не лаптем делана.
Людмила попробовала мороженого, посмотрела на часы и спросила Еровшина:
– Где у вас удобнее ловить такси?
– Ловить ничего не надо, – Еровшин снял телефонную трубку, набрал номер: – Это Еровшин, пожалуйста, машину по моему домашнему адресу.
Через пятнадцать минут Еровшин встал. Прощаясь, Людмила протянула Татьяне руку. Татьяна помедлила, но все таки протянула свою. Милость оказала, подумала Людмила и тихо попросила:
– Татьяна, не заводись. Нам дружить надо, или ты проиграешь...
Черная «Волга» уже стояла у подъезда. Водитель вышел и распахнул перед Людмилой дверцу. Она поцеловала Еровшина и села в машину.
– В конец Ленинского проспекта, – сказала Людмила.
– Я знаю, – ответил шофер и назвал улицу и номер ее дома.

* * *

Катерина въехала на территорию комбината, как всегда, рано.
Она любила это утреннее время, когда была в кабинете одна. Через полчаса соберутся главные специалисты. Она посмотрела на лист календаря, ее рабочий день еще вчера был спланирован почти без зазоров.
Ровно в десять в кабинет заглянула Аделаида и сообщила:
– Вам звонят с телевидения.
Катерина взяла телефонную трубку и услышала голос Рачкова:
– Катерина!
– Катерина Александровна, – поправила Катерина.
– Нам надо встретиться.
– Незачем нам встречаться.
– Я хочу видеть свою дочь.
– Это не твоя дочь.
– Это моя дочь. Она родилась в июне.
– И ты об этом вспомнил через двадцать лет?
– Я не знал об этом.
– Не знай и дальше.
– Я ее все равно увижу.
– Каким образом?
– Я приеду к тебе домой, я встречу ее в институте, я имею на это право. И я хотел бы с тобой это обсудить.
– Подожди. Я посмотрю свое расписание.
Он все равно придет, подумала она. Этот вопрос надо решить раз и навсегда.
– Хорошо, – сказала она. – Встретимся в пять часов, у меня будет минут двадцать.
– Где?
– Там же, где встречались в последний раз, двадцать лет назад.
– Ты имеешь в виду площадь Восстания?
– Я имею в виду скамейку на Суворовском бульваре напротив Дома журналистов.
– Очень романтично.
– Скорее прозаично. В четыре у меня встреча в министерстве на Новом Арбате, а от министерства до этой скамейки я дойду за пять минут. – И Катерина повесила трубку.
У нее все вдруг разладилось. Она раздраженно и сварливо отчитала главного бухгалтера, которая была не так уж и виновата. Оборвала работницу, которая пыталась перехватить ее во дворе. В министерстве нахамила новому начальнику главка (он пришел вместо Петрова), хотя он был не виноват – новый человек на новом месте многого еще не знал. Начальник главка стерпел ее ехидные замечания по поводу его компетенции, но наверняка запомнит все это и со временем ответит ей тем же хамством. Что это со мною случилось, подумала она с некоторой даже растерянностью и поняла: она не хочет встречи с Рачковым.
Пока шла до бульвара, несколько успокоилась. Ее поразило, что за двадцать лет здесь ничего не изменилось. Так же играли в шахматы старики, и вокруг них так же стояли пенсионеры, анализируя каждый сделанный ход. Может быть, это были те же старики, которых она видела двадцать лет назад, хотя те, наверное, уже умерли. Это были другие старики. Двадцать лет назад их не могло быть на бульваре, они еще были крепкими пятидесятилетними мужиками!
Один из стариков учил ходить внука. На одной из скамеек сидели две юные женщины и качали в колясках детей. Вполне возможно, что та девочка, которую двадцать лет назад здесь учил ходить дед, выросла, вышла замуж, родила дочку и качает ее сейчас, читая толстый журнал.
Их скамейка была занята молодой парой. Катерина вспомнила, как она просила Рачкова найти врача, который бы согласился сделать аборт. А тот отвечал, что это ее женские дела и что этим должна заниматься их поликлиника, она даже вспомнила его слова: «В конце концов, у нас самая лучшая и бесплатная медицина в мире». И как он побежал к троллейбусу и даже не оглянулся.
Рачков увидел ее сразу. Он курил и о чем то сосредоточенно думал. Был он в модном плаще. Красив, подумала Катерина. В таких влюбляются и двадцатилетние. На коленях Рачкова лежал букет роз. Удар нанесу сразу, решила она и, не здороваясь, спросила:
– Ты сегодня один? Без мамы?
– Мама умерла восемь лет назад, – ответил Рачков.
– Извини. И давай закончим этот разговор. Собственно, мы его закончили двадцать лет назад.
– Я хочу видеть свою дочь. – В сказанном было столько решимости, что Катерина растерялась.
– Поздно спохватился. Какая она тебе дочь? Ты ее не воспитывал. Встретив, даже не узнаешь.
– Да, я виноват, – согласился Рачков. – Да, я был глупый, молодой. Если бы ты мне сообщила, что родилась дочь, может быть, все было бы по другому.
– Ничего по другому не было бы!
– Девочке нужен отец, – заявил Рачков.
– Девочке? – Катерина рассмеялась. – Девочка скоро выходит замуж.
– Откуда у тебя такая ожесточенность?
– От жизни.
– Ты ведь всего добилась.
– Да, – согласилась Катерина. – Кое чего добилась благодаря тебе.
– Здесь то я ни при чем, – возразил Рачков.
– Именно благодаря тебе, – подтвердила Катерина. – Я тебя и любила, и ненавидела. Мне хотелось доказать в первую очередь тебе, что не важны никакие богатые родственники, что я могу добиться всего сама. Я мечтала закончить институт, получить квартиру. Я этого добилась. Не сразу, конечно. Когда я получила квартиру, у меня был соблазн позвонить и пригласить в гости тебя и твою маму. Чтобы вы увидели, как вы ошиблись. А потом я про тебя забыла. Был когда то Рудольф Рачков, красивый парень с телевидения, мало ли что было и прошло. И хорошо, что я тогда не вышла за тебя замуж. Бог ли, судьба ли уберегли меня, но я прожила замечательную жизнь.
Она хотела сказать, что благодаря тому, что не вышла замуж, наконец то встретила мужчину своей жизни. Но не сказала – а вдруг это его ожесточит, тогда уж наверняка он захочет встретиться с Александрой отдельно или придет к ним домой, когда там будет Гога. Она попробовала представить себя на месте Гоги, который узнает, что когда то, двадцать лет назад, она уже обманула одного парня, представилась дочерью академика, а теперь обманула и его, разыграв роль работницы с химкомбината. Я бы на его месте решила, что эта женщина патологическая лгунья. Но я всегда хотела, чтобы как лучше, я не очень решительная. Насчет нерешительности не пройдет. Рачков наверняка уже узнал, как я расправилась с директором комбината и села на его место. Да и не только с директором.
Что же делать, что делать, думала Катерина. Мне нужно совсем немного времени, чтобы все рассказать Гоге. Рассказать все, ничего не утаивая. А сейчас пусть Рачков думает, что все может устроиться по хорошему, почти по семейному. Гога приезжает завтра, он наверняка сегодня вечером позвонит, завтра я его встречу и сразу все расскажу.
– Хорошо, – согласилась Катерина. – У меня до конца недели много дел. Позвони в воскресенье. Но не думаю, что Александра обрадуется твоему появлению через двадцать лет. – Катерина, не прощаясь, встала и пошла по бульвару, шоферу она сказала, чтобы он ее ждал у кинотеатра «Повторный». Она не хотела, чтобы хоть кто нибудь знал о ее встрече с Рачковым.
Вечером Гога не позвонил. Утром Катерина уехала на комбинат. После пяти она была уже дома. Она поставила телефон рядом с собою. Гога позвонил ровно в семь вечера.
– Где ты? – спросила Катерина. – Я к тебе приеду.
– Я звоню из автомата рядом с твоим домом.
– Поднимайся быстрее!
Катерине казалось, что время остановилось. Наконец она услышала шум поднимающегося лифта. Лифт остановился на ее этаже. Но в дверь не звонили. Наверное, соседи, подумала она, и тут раздался звонок. Катерина распахнула дверь. Гога вошел с поднятыми руками. В одной сверток, перевязанный шелковой лентой, в другой большой букет астр.
Катерина обняла его и целовала, целовала, целовала, а он так и стоял с поднятыми руками. Катерина отпрянула, увидела его нелепую позу, рассмеялась, взяла цветы, сверток.
– Это вам с Александрой, – сказал Гога.
– Есть хочешь? У меня все готово.
– Хочу. – Гога снял свою кожаную куртку, повесил ее.
Катерина отметила белизну рубашки, она даже почувствовала запах крахмала. Ботинки сверкали, на брюках безукоризненная складка, ремень из хорошей кожи.
– Сполосну руки, – сказал Гога.
Катерина бросилась за свежим полотенцем, и, когда он закончил мытье рук, она с поклоном подала полотенце.
Гога покосился на нераскрытый сверток, и Катерина поняла, что ему очень хочется, чтобы она развернула его.
– Я сейчас, – заспешила Катерина. – Очень хочется посмотреть, – и начала развязывать ленту. В свертке было два футляра: один побольше, другой поменьше.
– Это тебе, – Гога показал на футляр побольше.
Катерина открыла футляр. На черном бархате лежало янтарное ожерелье.
– Изумительно! – произнесла она. – Я никогда такого не видела.
– Авторская работа, – сообщил Гога.
– Потрясающая работа! Такое могла подобрать только женщина.
– Извини, художник – мужчина. К сожалению, лучшие творцы, портные и ювелиры – всегда мужчины.
Катерина открыла второй футляр. Это тоже было янтарное ожерелье, но из шлифованного янтаря.
– Я сволочь, – призналась Катерина. – Мне нравятся оба.
– Ты можешь выбирать. Но когда я был в мастерской художника, то попросил его подобрать для молодой женщины и для юной.
– Я, конечно, юная?
– Ты юная, молодая, красивая, умная.
Катерина обняла его, поцеловала, но он не отпускал ее:
– Когда придет Александра?
– После восьми обещала.
Гога посмотрел на часы.
– У нас есть время, – прошептала ему на ухо Катерина.
Он поднял ее на руки и внес в комнату.
Уходя на работу, Катерина застелила чистое белье и не стала складывать тахту, в последние дни тахта то с трудом раскладывалась, то с трудом складывалась. Гога, увидев тахту, процитировал:

Постель была расстелена,
И ты была растеряна...

– Нисколько. Это про других. – Катерина сбросила платье.
Он смотрел, как она раздевается, и она не стеснялась его. Катерина легла, закрыла глаза и забыла про все.
Они уже лежали рядом, приходя в себя, когда Катерина услышала шум и стук двери лифта.
– Это может быть Александра! – Катерина вскочила, набросила платье, свернула белье, попыталась сложить тахту.
Она не складывалась. Гога успел одеться и стал ей помогать. Тахта не складывалась.
Тогда он с силой рванул ее, что то хрустнуло, и тахта сложилась.
– Сломал, – прошептала Катерина.
– Сам сломал, сам и починю, – так же шепотом ответил Гога.
Они сели на тахту. Катерина слышала, как открылась дверь квартиры.
– Мать? Ты дома? – спросила Александра.
– Я дома. Георгий Иванович приехал.
Они сидели на тахте, Катерина бросилась к телевизору, включила его.
– Заходи, – позвала Катерина. – Мы с Георгием Ивановичем телевизор смотрим. – Но, к ее ужасу, на экране возникла сетка настройки.
– Со мной Никита. Я его провожу и скоро вернусь.
Они прислушались – в передней явно шла перебранка.
– Меня не надо провожать, – возражал юношеский, еще ломкий голос.
– Нет, надо! Я поеду с тобой.
– Никуда ты не поедешь! Пропусти меня, – требовал юноша. – Не пропустишь, я применю силу.
– Пожалуй, требуется мое вмешательство, – сказал Гога и вышел в переднюю, где стоял невысокий, худой парнишка, недавний школьник.
– Это Никита, – представила его Александра.
– Георгий Иванович, – представился Гога и спросил: – Куда едем?
– Никуда, – отрезала Александра.
– Правильно, – ответил Гога. – Уже поздно. Поедешь завтра.
– До свидания, Георгий Иванович.
Никита направился к двери, но Гога его перехватил:
– Подожди пять минут в кухне, пока я ее изолирую, – подтолкнул Никиту на кухню и закрыл за ним дверь.
– Я поеду с тобой, – сказал он Александре, – только объясни, в чем дело?
– Его бьют, – выговорила Александра.
– За что?
– За меня.
– Объясни коротко и внятно.
– Я раньше дружила с Валеркой Копыловым. Даже и не дружила, так, несколько раз целовались, а потом в меня влюбился Никита.
– А ты?
– И я тоже. Я его очень сильно люблю. Так теперь Копылов с ребятами его бьют. Подкарауливают, всячески издеваются, требуют, чтобы он от меня отказался.
– А он?
– Он не отказывается. Ходит с синяками.
– Молодец! Ты думаешь, его и сегодня подкараулят?
– Обязательно. Они видели, что он меня поехал провожать. Их пятеро. Все ребята здоровые. Я хотела в милицию сообщить. Мама запретила, говорит: не вмешивайся, сами разберутся. А как разобраться? Он один, а их пятеро.
– Значит, и он должен взять четверых, чтобы и их было пятеро.
– Их боятся все.
– А ты с Копыловым этим объяснилась?
– Конечно. Я сказала, что не люблю его и никогда не любила. А они все равно подкарауливают Никиту. Пятеро на одного. Это подло!
– Ну, пятерых мы сразу не найдем. Но я, Васек...
– Васек – это хорошо, – обрадовалась Александра. – Он такой здоровый!
– Никита, – перечислял Гога. – Уже трое...
– Я, – предложила Александра.
– И ты, конечно, – согласился Гога. – Но ты у нас будешь в резерве главного командования.
Из своей комнаты вышла Катерина.
– Давайте ужинать, – предложила она.
– Давайте, – согласился Гога. – Никиту тоже надо покормить.
– Конечно, – сказала Катерина, прошла в кухню и сказала Никите: – Я через десять минут позову вас всех, посидите пока у телевизора.
Никита вышел в переднюю, тихо надел куртку. Александра осторожно открыла дверь.
Чтобы не привлекать внимания шумом лифта, они побежали вниз по лестнице. Гога за ними едва поспевал.
– Подождите! Я позвоню из автомата. Двушка у кого есть?
– Десять копеек, – Александра протянула монету.
– Ищи двушку, – сказал Гога, – гривенник жалко.
– Гога, – сказала Александра, – мы идем защищать честь и достоинство человека, а это дорого стоит.
– Тоже верно, – согласился Гога и направился к телефонной будке, взяв десять копеек.
Александре показалось, что он разговаривает долго и что то у него не получается.
– Через двадцать минут Васек нас будет ждать у метро «Речной вокзал», – сказал Гога, выйдя из будки.
– Откуда он поедет? – спросила Александра.
– Он на машине.
Когда они подошли к метро, Васек их уже ждал. Никита с уважением посмотрел на огромного Васька.
– Сколько их? – спросил Васек.
– Пятеро, – ответила Александра.
– Значит, так, – решил Васек. – Мы с Гошей берем на себя четверых, ты, Никита, скуешь одного. Повисни на нем, чтобы он у нас под ногами не болтался.
– А я? – спросила Александра.
– Ты будешь в засаде, – решил Васек, – и выйдешь для объявления ультиматума о безоговорочной капитуляции.
И они двинулись к дому, где жил Никита.
– Кто он? – шепнул Никита Александре.
– Полковник.
При подходе к дому Васек произвел перегруппировку. Теперь впереди шел Никита, за ним – Васек и Гога, за ними – Александра.
Никита вошел во двор, его тут же схватили за руки двое, и уже подходили еще трое. Ребята были плотные. Они встали кругом. Один толкнул Никиту, он налетел на другого, тот отшвырнул Никиту следующему. Мальчишку перебрасывали, как мяч, по кругу.
Васек вышел из темноты:
– Ребята, а это нехорошо, – пятеро на одного.
– Я согласен, это нехорошо, – подтвердил Гога.
– Деды, – усмехнулся Копылов (он был самым мощным и высоким), – уходите и будете здоровыми и счастливыми, или...
– Что – или? – спросил Васек.
И тут же получил удар в пах, но успел среагировать, перехватил ногу Копылова, вывернул ее. Ребята оказались спортивными: наверняка занимались боксом, а может быть, и модным каратэ. Но и Васек и Гога выросли в московских дворах, имели боевой опыт в драках – и один на один, и вдвоем против разъяренной кодлы с чужой территории, которая применяла в драке и ножи, и кастеты.
Васек прямым правым отключил вскочившего Копылова, и тот стал оседать.
– Ты полегче, – попросил Гога Васька. – Они еще хлипкие.
– Пригнись!
Гога едва не пропустил удар, поймал руку нападающего, присел и перебросил его через себя. Никита вцепился в одного из ребят, тот бил с остервенением, стараясь ребром ладони попасть по почкам, но Васек с высоты своего роста опустил кулак на голову Никитиного противника, и тот сел на асфальт. Теперь все пятеро были побеждены.
– Ладно, – злобно пробормотал Копылов, – до следующей встречи.
– Ребята, не надо, – предупредил Васек, – если вы соберете весь микрорайон, я приведу сюда Кантемировскую дивизию. Давайте каждый заниматься своим делом: среди вас медики – должны лечить, а не калечить, это моя профессия – калечить.
И тут из арки вышла Александра.
– До свидания, Никита. – Она подошла к Никите и поцеловала его. – Ребята, – произнесла она нежно, – считайте это разминкой, но если кто то когда то хоть одним пальцем – заранее вызывайте «скорую помощь» из Склифа. В следующий раз вы так легко не отделаетесь.
Они подождали, пока Никита войдет в подъезд, и пошли к машине Васька.
– Вас довезти? – предложил Васек.
– Мы прогуляемся, – ответил Гога.

* * *

Николая высадили у дома на Малой Бронной, где жил Гога.
– Напор и уверенность! – напутствовал Еровшин. – В таких ситуациях аргументы не так уж и важны. Действуй по принципу «сам дурак!».
– Не понял, – удивился Николай.
– Поясняю. Он говорит, что его обманули. Ты говоришь – сам обманулся.
– Такие факты есть, – подтвердил Николай.
– А главный довод – поехали, там разберемся!
– А если не поедет?
– Тогда звони Катерине, пусть приезжает сама…
– А если попытается скрыться?
– Попытайся остановить.
– А если он применит силу?
– И ты примени тоже.
– А если нас заберут в милицию за драку?
– Очень хорошо. Катерина приедет его выручать. А тебя Антонина.
– Ладно. Попытаюсь обойтись без драки.
– Попытайся, – согласился Еровшин. – Извини, у нас чрезвычайная ситуация, мы должны ехать. Удачи тебе.
– И у вас чтобы все было хорошо, – пожелал Николай. – А главное – здоровье.
Николай поднялся на пятый этаж пешком – лифт не работал – и остановился отдышаться. Пять этажей в старом доме равнялись по высоте восьми в новом – за счет высоких потолков. Он нажал кнопку звонка, дверь ему открыла старуха, даже не спросившая, кто он и к кому пришел. Вспомнив напутствие Еровшина о напоре и уверенности, Николай приказал старухе:
– Стоять!
Старуха обернулась и с интересом посмотрела на Николая.
– Скоков Георгий Иванович, он же Гога, Гоша, Юрий, Егор, здесь проживает?
– Гоша здесь. Но к нему лучше завтра зайдите.
– Причина?
– Пьет он. Последние года три не пил, а вот сорвался.
– Приведем в норму, – пообещал Николай и скорее приказал, чем попросил: – Проводите меня до его комнаты.
Уверенность и напор произвели впечатление на старуху. Она довела Николая до комнаты Гоги. В коридоре шел ремонт, приходилось не идти, а пробираться между бочками с побелкой, ведрами, вынесенной из комнат мебелью.
Николай вошел в комнату Гоги не постучав. Напор и уверенность – снова напомнил он себе. Сейчас Гога, конечно, удивится, начнет расспрашивать: кто, да что, да почему? Он ему скажет: поехали, по дороге разберемся. Но план Николая начал рушиться с первых же секунд. Гога сидел за столом и пил пиво. Он осмотрел Николая, тот осмотрел Гогу и подумал: из за чего такой сыр бор? Не гигант, не красавец, не моложав. Гога жестом пригласил Николая к столу и налил ему водки.
– Я пиво, – сказал Николай.
– Потом, – сказал Гога.
Николай выпил водки, Гога налил ему пива. Николай выпил пива.
– Гоша, – Гога протянул Николаю руку.
– Николай.
Они пожали друг другу руки. Гога налил пива себе и Николаю. Выпили. Закусили очищенной таранью.
– Редкая по нынешним временам рыба, – заметил Николай.
– Согласен. Как погода?
– С утра был дождь, но для этого времени года достаточно тепло.
– Что происходит в мире?
– Стабильности нет. Террористы захватили самолет компании Эр Франс.
– Нехорошо. Террор – не метод борьбы. Ты кто?
– Я Николай, муж Антонины, которая подруга Катерины и Людмилы. В общем, я один мужик на трех баб.
– Не много на одного?
– Не в том смысле. Ведь и мебель перевозить, и тяжелый груз, и ремонт всякий – все на мне. Я не то чтобы жалуюсь, но еще один мужик мне в помощь не помешал бы.
– Зачем ты приехал? – поинтересовался Гога.
– За тобой. Поехали к Катерине.
– Почему она не приехала?
– Почему почему? По кочану. Телефон у тебя не работает. Дома ты или нет – неизвестно. Ну приехала бы она. Она гордая, ты гордый. Разругались бы вдрызг. А так сядем за стол переговоров. Рядом подруги, они подтвердят.
– Что она меня обманула?
– Она тебя не обманула, – вздохнул Николай, налил себе водки, выпил и продолжил: – Ты или глуховат, или глуповат.
– Пока никто мне об этом не говорил. Так чего же я не расслышал или не понял?
– Передаю со слов Катерины. Я на пикнике не был.
– Не был, – подтвердил Гога.
– Она тебе сказала: Гоша, я ведь не та, за кого ты меня принимаешь. Было такое?
– Да, – подумав, снова подтвердил Гога.
– А ты ответил: конечно, ты не работница, а крупный руководитель промышленности? Это было?
– Пожалуй, было, – согласился Гога. – Я еще сказал: ты еще и депутат, может?
– Да, – ответил Николай, – Моссовета. Но на следующих выборах не исключено, что ее выберут и выше.
– Понятно, – буркнул Гога. – Для нее социальный статус выше, чем личный статус.
– Я не знаю, что такое статус. Но я знаю этих девок с восемнадцати лет. Повезло одной Антонине, моей супруге.
– В чем?
– В том, что она вышла замуж, что у нее семья, дети, замечательный муж.
– Это ты?
– Да, я, – подтвердил Николай. – А Людке и Катьке не повезло. Катька влюбилась, но один подлец бросил ее, потому что узнал, что она лимитчица и простая работница. Она влюбилась в тебя и испугалась, что ты ее бросишь, потому что она директор и депутат.
– Для меня это не имеет никакого значения. Но почему она не сказала мне все прямо и открыто?
– Она тебе сказала, ты не понял.
– Могла повторить, чтобы не попадать в двусмысленную ситуацию.
– Я ей тоже об этом сказал. Она мне говорит: Коля, когда? Он то меня в постель тащит, то в командировку уезжает, то, только я собираюсь рассказать, Сашка приходит.
– Некая правда в этом есть, – согласился Гога. – И что же делать?
– Поедем.
– А как я сохраню лицо? – спросил Гога.
– Побреешься.
– Я не об этом. Как я ей все объясню? Где я был целую неделю?
– А ты не объясняй. Да тебя и спрашивать никто ни о чем не будет.
– Ты уверен?
– Абсолютно.
– Тогда – едем. Я только переоденусь.
Гога надел белую сорочку, темный костюм и стал завязывать галстук. Пальцы его не очень слушались.
– Завяжи мне галстук, – попросил Гога.
– Я не умею, – признался Николай. – Мне сын завязывает.
– Научу, – пообещал Гога и со второй попытки завязал галстук.
Они вышли на улицу.
– Не считаешь ли ты, что мы немного нетрезвые? – спросил Гога.
– Очень немного, – ответил Николай.
– Предлагаю прогуляться и протрезветь.
– Предложение принято.
Они пошли в сторону Садового кольца, но Николая качнуло.
– Я сегодня слишком много взял на грудь, – объяснил Николай.
– Предлагаю такси.
– Предложение принято.
Гога довольно быстро поймал такси.
Когда в квартире раздался звонок, подруги сидели на кухне. Катерина попросила Людмилу:
– Открой!
Но дверь открыла Александра.
– С возвращением! – сказала она.
– Спасибо, – ответил Гога и подхватил пошатнувшегося Николая.
– Я сказал – доставлю и доставил, – сообщил Николай.
– Скорее все наоборот, – заметил Гога, – но я не настаиваю.
В переднюю вышли Людмила и Антонина.
– Где же ты так набрался? – Антонина бросилась к Николаю.
– Не было закуски.
Из кухни вышла Катерина.
– Ужин готов, – сказала она.
И все прошли на кухню. Александра принесла из комнат стулья.
– Пересядьте, пожалуйста, – попросил Гога Людмилу. – Обычно здесь сижу я.
– Я, между прочим, раньше здесь сижу, – возразила Людмила.
– С сегодняшнего дня это отменяется. Теперь здесь буду сидеть я.
Гога занял место во главе стола и пригласил:
– Прошу всех к столу.
– Нам пора, – вдруг сообщила Антонина и, не дав сесть Людмиле, подтолкнула ее к выходу. Николай встал, доедая на ходу котлету.
Гога вышел в переднюю.
– Давайте дружить домами, – предложил Николай.
– Принимаю предложение, – ответил Гога, – и выдвигаю встречное: дружить семьями.
Поддерживаемый Антониной и Людмилой, Николай вышел на лестничную площадку.
Катерина и Гога вернулись в кухню. Постояли молча.
– Я бы съел супчику, если есть, – попросил Гога. – Неделю не ел горячего.
– Я тоже сегодня без обеда, – вздохнула Александра.
Они сели за стол. Катерина налила всем суп. Я кормлю семью ужином, подумала Катерина, глядя на Гогу и Александру. И как хорошо, что она рассказала Александре о ее отце. Она ничего не утаила от дочери. И как она и Людмила представились дочерьми академика и целый месяц играли эти роли. И как Родион Петрович, а он тогда был Рудольфом, встретил ее на галантерейной фабрике, и как она пряталась в туалете. Ее поразила реакция Александры – она хохотала.
– Что здесь смешного? – удивилась Катерина.
– Мать, но это же очень смешно. И как он тебя снимал на комбинате через двадцать лет и не узнал. Это совсем как в кино. Это очень смешно.
– И смешно, как я хотела сделать аборт и он не пришел мне на помощь?
– И слава богу, – ответила Александра. – Иначе бы я не родилась. А так он получит взрослую дочь, красавицу.
– Ничего не сделав для этого.
– Да плевать, – заявила Александра. – Нормальный козел.
– И ты будешь с ним поддерживать отношения?
– Не знаю. На телевидение я, конечно, схожу. Но он не показался мне умным. Нес какую то ахинею про телевидение.
– Он эту ахинею нес и двадцать лет назад.
– Мать, это не наши с тобой проблемы.
– А какие наши?
– Я бы хотела, чтобы ты помирилась с Гошей. Он мне нравится. С ним как в сберкассе – надежно, выгодно, удобно...
– Я его люблю, – сказала Катерина.
– Я рада за тебя, – ответила Александра. – Но я, кажется, разлюбила Никиту.
– Нельзя быть такой непостоянной, – заметила Катерина.
– Почему? – удивилась Александра. – Когда я полюблю всерьез и надолго, я буду постоянной, а пока могу быть и непостоянной, это моя жизнь, и я буду жить как хочу, а не так, как считают другие.
Александра посмотрела на Гогу и улыбнулась ему, Гога также улыбнулся. И вдруг Александра вскочила из за стола:
– Сейчас же программа «Время». – И бросилась в комнату, чтобы включить телевизор.
Катерина вдруг почувствовала неожиданную неловкость от того, что они остались вдвоем. Надо ведь о чем то говорить. О своей работе? Но вряд ли это ему интересно. О книгах? Но в последние годы она почти ничего не читала. У них не было ни общих воспоминаний, ни общих друзей. Не слишком ли поздно начинать новую жизнь? Я в него влюблена, но я о нем ничего не знаю. Но миллионы мужчин и женщин знакомятся в электричках, в метро, на улицах, вечеринках и живут долго и счастливо.
– А что, сегодня снова тебя будут показывать по телевидению? – спросил Гога.
– Сегодня весь день передавали симфоническую музыку, все эстрадные концерты отменили.
– Значит, у Родины большое горе, – объяснил Гога. – Пойдем посмотрим.
Теперь они втроем сидели перед телевизором.
Наконец зазвучали позывные вечерней информационной программы «Время», и на экране возник Игорь Кириллов. Он выдержал положенную паузу и начал читать печально и торжественно:
– От Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, Президиума Верховного Совета СССР, Совета Министров СССР.
И снова была пауза.
– Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Президиум Верховного Совета СССР, Совет Министров СССР с глубокой скорбью извещают партию и весь советский народ, что 10 ноября 1982 года в 8 часов 30 минут утра скоропостижно скончался Генеральный секретарь Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза, председатель Президиума Верховного Совета СССР Леонид Ильич Брежнев.
И на экране телевизора возникла фотография старого человека с пятью звездами Героя Советского Союза и Героя Социалистического Труда, с золотым значком ветерана партии, с флажком депутата Верховного Совета, с юбилейной медалью к столетию Ленина, с тремя медалями лауреата самых высоких литературных премий.
– Любил значки, – прокомментировала Александра и спросила: – Гога, а почему старики так любят всякие значки носить?
– Чтобы уважали.
Катерина осуждающе посмотрела на дочь. Не тот момент для подобных обсуждений. Александра не заметила ее взгляда.
Диктор Кириллов сделал необходимую паузу и продолжил:
– Медицинское заключение о болезни и причине смерти Брежнева Леонида Ильича. Брежнев Леонид Ильич, 1906 года рождения, страдал атеросклерозом аорты с развитием аневризмы ее брюшного отдела, стенодирующим атеросклерозом коронарных артерий, ишемической болезнью сердца с нарушением ритма, рубцовыми изменениями миокарда после перенесенных инфарктов. Между 8 и 9 часами 10 ноября 1982 года произошла внезапная остановка сердца. При патолого анатомическом исследовании диагноз полностью подтвердился.
– Гога, – спросила Александра, – а кто вместо него может быть?
– Кто нибудь из них. И снова лет на двадцать.
– Боже мой! – вздохнула Александра. – Какая тоска на двадцать лет! Я пошла к себе читать про другую, более интересную жизнь. Никита дал мне американский детектив. Спокойной ночи!
И Александра ушла. А Кириллов торжественным и печальным голосом читал обращение ЦК к партии и народу. Это был десятилетиями отработанный ритуал, который совершался не в церквах, а на всех телевизионных и радиостанциях страны.
Прагматичная Катерина, слушая привычные заклинания о том, что «партия и впредь будет проявлять всемерную заботу об упрочении союза рабочего класса, колхозного крестьянства и родной интеллигенции», думала о том, что уже завтра начнутся изменения в ЦК и правительстве.
Этого момента ждали все. Все ждали смерти больного, полупарализованного, с явными признаками маразма старика. После него должна начаться новая, другая жизнь.
– Будет большая заваруха, – вдруг сказал Гога.
– Но почему? – возразила Катерина. – Придет новый руководитель, наведет порядок.
– Я думаю, – объяснил Гога, – года два три оставшиеся наверху старики будут, вцепляясь в глотки, бороться друг с другом за первое место и умирать от инсультов и инфарктов, потому что борьба за выживание – не для стариков. А потом придет более молодой и попытается отремонтировать систему.
– И очень хорошо, – подтвердила Катерина.
– Я служил в авиации, и наш старшина эскадрильи всегда говорил: не трогай технику, и она не подведет. Система исчерпала себя, если ее начнут ремонтировать, она рухнет. Нас ждут большие перемены.
Ничего не рухнет, подумала Катерина. Будут, конечно, перестановки, кто то из старых уйдет, кто то придет из новых. Но аппарат, который все и всегда решал, останется, и останутся связи, которые она нарабатывала двадцать лет.
Катерина подошла к окну. В доме напротив светились все окна, хотя обычно в это время многие уже спали. В каждом доме в этот час обсуждали, предполагали, надеялись, что наступят изменения. Какие именно – не знали, но то, что они наступят, может быть и не сразу, были уверены все. Но никто не знал и даже не мог предположить, что всего через несколько лет все они будут жить в другом государстве, при другой системе и другой власти. И, отмечая десятилетие их свадьбы, Катерина скажет:
– Гоша, а ведь ты оказался прав!
– А я всегда прав, – ответит он.
– А что же будет дальше?
– Еще два три года заварушки.
– А потом?
– А потом мы будем богатыми и счастливыми.
– Ну, богатой я уже вряд ли буду, а счастливая я уже сейчас. А как ты думаешь, про что мы будем говорить еще лет через десять?
– Я думаю, о лекарствах: насколько они подорожали или подешевели.
– Грустный прогноз. А что нибудь повеселее?
– Я думаю, – ответит Гога, – мы будем говорить о том, как хорошо мы жили...

март, 1994 г.