Глава 22

- Мессир де Жермонтаз! - раздался вдруг голос.
Анжелика в ужасе узнала в мужчине, стоящем на верхней ступеньке лестницы, графа де Пейрака. Он поднял руку и сорвал с лица маску. Она увидела его искаженное гневом лицо, от которого могло бы бросить в дрожь даже самого мужественного человека. Медленно, нарочно подчеркивая свою хромоту, он стал спускаться, и, когда дошел до последней ступеньки, в руке его блеснула шпага, которую он вынул из ножен.
Жермонтаз, слегка покачиваясь, отступил. Вслед за Жоффреем де Пейраком по лестнице спускались Бернар д'Андижос и мессир де Кастель-Жалон, Племянник архиепископа повернул голову в сторону сада и увидел за своей спиной Сербало. Жермонтаз шумно запыхтел.
- Да это... это ловушка, - пробормотал он. - Вы хотите меня убить!
- Ты сам устроил себе ловушку, свинья! - бросил в ответ д'Андижос. - Ты вздумал обесчестить жену человека, который оказал тебе гостеприимство!
Анжелика дрожащей рукой тщетно пыталась стянуть на груди разорванный корсаж. Неужели они будут драться? Нет, это невозможно! Нужно вмешаться... Этот здоровенный детина может убить Жоффрея!
Граф продолжал наступать, и внезапно его нескладная фигура обрела гибкость, как у акробата. Подойдя к Жермонтазу, он ткнул его кончиком шпаги в живот и коротко бросил:
- Защищайся!
Тот молниеносно - сказалась военная выучка - выхватил свою шпагу, и они скрестили оружие. Несколько мгновений они сражались так ожесточенно, что чашки эфесов дважды стукнулись друг о друга, а лица противников оказывались совсем рядом.
Но граф де Пейрак каждый раз проворно увертывался от удара. Его ловкость с лихвой компенсировала физический недостаток. Когда Жермонтаз прижал его к лестнице и вынудил подняться на несколько ступеней, он внезапно перепрыгнул через перила, и шевалье едва успел обернуться, чтобы встретить противника лицом к лицу. Жермонтаз начал выдыхаться. Он мастерски фехтовал, но не мог выдержать такого бешеного темпа. Шпага графа разорвала ему правый рукав и поцарапала руку. Рана была неглубокая, но сильно кровоточила; рука, держащая шпагу, стала неметь. Шевалье становилось драться все труднее. В его больших круглых глазах появился панический ужас. Зато в глазах Жоффрея де Пейрака горел зловещий огонь и не было пощады. Анжелика прочла в них смертный приговор.
Она до боли кусала губы, но не осмеливалась шелохнуться. Внезапно она зажмурилась. Раздался глухой, протяжный вскрик, словно ухнул, опуская топор, лесоруб.
Когда она разжала веки, она увидела, что шевалье де Жермонтаз лежит распростертый на мозаичных плитах, а в боку у него торчит рукоятка шпаги. Великий лангедокский хромой с улыбкой склонился к нему.
- "Слащавые кривляки"! - тихо проговорил он.
Он схватил шпагу за рукоятку и резко рванул ее на себя. Что-то мягко всплеснуло, и Анжелика увидела на своем белом платье брызги крови. Ей стало нехорошо, и она прислонилась к стене. Жоффрей де Пейрак нагнулся к ней. По лицу его струился пот, а худая грудь тяжело, словно кузнечные мехи, вздымалась и опускалась под красным бархатным камзолом. Но его внимательный взгляд по-прежнему сохранял живой блеск и остроту. Медленная улыбка раздвинула его губы, когда он встретился с ее зелеными, затуманенными от волнения глазами.
И он повелительно сказал:
- Идем.
Лошадь, медленно ступая, шла вдоль реки, вздымая песок на извилистой узкой дорожке. Сзади, на некотором расстоянии, ехали три вооруженных лакея, охраняя своего сеньора, но Анжелика не замечала их. Ей казалось, что она одна под этим звездным небом, одна в объятиях Жоффрея де Пейрака, который, усадив ее себе в седло, вез теперь в домик на Гаронне, где супругов ждала их первая ночь любви.
***
В домике на Гаронне вышколенные строгим хозяином слуги оставались совершенно невидимыми. В спальне все было приготовлено. На балконе около кушетки стояли фрукты, в медном тазу охлаждались бутылки с вином, и тем не менее дом казался пустынным.
Анжелика и граф молчали. Они долго сидели в тишине. Потом, когда он, скрывая свое нетерпение, привлек ее к себе, она шепотом спросила:
- Почему вы не улыбаетесь? Вы все еще сердитесь? Клянусь вам, я не виновата в этом.
- Знаю, дорогая.
Он глубоко вздохнул и продолжал глухим голосом:
- Не могу сейчас улыбаться, слишком долго я ждал этой минуты, и сейчас мне больно от счастья. Ни одну женщину я никогда не любил так, как тебя, Анжелика, и мне кажется, что я любил тебя еще до того, как узнал. И когда я увидел тебя... Да, именно тебя я ждал. Но ты с надменным видом проходила мимо, близкая и недосягаемая, как болотные эльфы. И я делал тебе шутливые признания, боясь, что ты с ужасом оттолкнешь или высмеешь меня. Ни одну женщину я не ждал так долго, ни с одной не проявил столько терпения. А ведь ты принадлежала мне по закону. Раз двадцать я уже готов был взять тебя силой, но мне нужно не только твое тело, мне нужна твоя любовь. И вот сейчас, когда ты здесь, когда ты наконец моя, я не могу простить тебе те муки, которые ты мне причинила. Не могу простить, - повторил он с обжигающей страстью в голосе.
Она смотрела ему прямо в лицо, которое уже не пугало ее, и улыбалась.
- Отомсти мне, - прошептала она.
Он вздрогнул и тоже улыбнулся.
- Ты больше женщина, чем я предполагал. Ах, не подстрекайте меня. Вы еще попросите пощады, мой очаровательный противник!
С этого момента Анжелика перестала принадлежать себе. Губы, уже однажды опьянившие ее, снова повергли ее в водоворот неведомых прежде ощущений, память о которых оставила у нее смутную тоску. Все пробудилось в ней в предчувствии высшего блаженства, которому ничто теперь не могло помешать, упоение охватило ее с такой силой, что она испугалась.
Прерывисто дыша, она откидывалась назад, пытаясь ускользнуть от его ласк, которые открывали ей все новые и новые истоки наслаждения, и каждый раз, словно вынырнув из глубин всепоглощающей неги, она видела, как качались перед ее глазами звездное небо и покрытая туманом долина, по которой тянулась серебряная лента Гаронны.
Здоровое, крепкое тело Анжелики было создано для любви. Она словно заново ощутила его и была потрясена, она чувствовала себя во власти какой-то неведомой силы, которая жила не столько вне ее, сколько в ней самой и толкала в бездну страсти. Только позже, уже умудренная опытом, Анжелика смогла оценить ту сдержанность, которую проявил тогда Жоффрей де Пейрак, укрощая собственную страсть, чтобы утвердить свою победу.
Она почти не заметила, как он раздел ее и уложил на кушетку. С неутомимым терпением он снова и снова начинал ласкать ее, и с каждым разом она становилась все покорнее, все горячее в ответных ласках, и молящие глаза ее лихорадочно блестели. Она то вырывалась из его объятий, то приникала к нему, но, когда возбуждение, с которым она уже не могла совладать, достигло апогея, ее внезапно охватила истома. Анжелика погрузилась в блаженство, пронзительное и пьянящее; отбросив всякую стыдливость, она отдавалась самой смелой ласке; она закрыла глаза, ее уносил какой-то сладостный поток. Ее не возмутила боль, так как всем своим существом она жаждала господства над собой. И когда он овладел ею, она не закричала, а лишь невероятно широко раскрыла свои зеленые глаза, в которых отразились звезды весеннего неба.
- Уже, - прошептала Анжелика.
Вытянувшись на ложе, она постепенно приходила в себя. Мягкая индийская шаль защищала ее влажное тело от легкого ночного ветерка. Она смотрела на Жоффрея де Пейрака. Он стоя наливал в бокалы прохладное вино. В лунном свете его тело казалось совсем черным. Он рассмеялся.
- Да, душенька моя! Вы еще новичок, и я не могу сейчас продолжить урок. Придет время и для долгих наслаждений. А пока выпьем: сегодня мы потрудились и заслуживаем награды.
Она улыбнулась ему, сама не подозревая, как пленительна ее улыбка, улыбка новой, только что родившейся и расцветшей Анжелики, освобожденной от томивших ее оков. Де Пейрак, словно ослепленный, закрыл глаза. Когда он снова взглянул на Анжелику, он прочел в ее глазах тревогу.
- Шевалье де Жермонтаз, - пробормотала она. - О, Жоффрей, я совсем забыла! Ведь вы убили племянника архиепископа.
Он ласково успокоил ее.
- Не думайте об этом. Он сам вынудил меня, ведь есть же свидетели. Вот если бы я простил его, тогда бы меня осудили. Архиепископ принадлежит к знатному роду, и ему остается только примириться. Боже мой, дорогая, прошептал он, - вы еще прекраснее, чем я думал.
Он пальцем обвел округлость ее белого и упругого живота. Она улыбнулась и блаженно вздохнула. А ей всегда говорили, что мужчины, удовлетворив свою страсть, становятся грубыми и холодными...
***
Нет, Жоффрей решительно ни в чем не походил на других мужчин.
Он лег рядом с Анжеликой на кушетку, прижался к ней, и она услышала, как он тихо засмеялся.
- Подумать только, архиепископ сейчас смотрит со своей башни на Отель Веселой Науки и проклинает мое распутство! О, если бы он знал, что я в это время вкушаю "плоды преступной страсти" со своей собственной женой, союз с которой он сам благословил!
- Вы неисправимы. Он не зря относится к вам с подозрением. Ведь верно, если существует два способа делать что-то, вы обязательно изыскиваете третий. Вы могли, к примеру, или найти себе любовницу, или честно выполнять свой супружеский долг. Но вам нужно было так обставить нашу брачную ночь, чтобы я в ваших объятиях чувствовала себя грешницей.
- Приятнейшее чувство, не правда ли?
- Замолчите, Жоффрей! Вы просто дьявол! Признайтесь, что сами вы ловко увернулись от греха после своей проповеди, а гостям это вряд ли удалось. До чего же искусно вы вовлекли их в то, что его преосвященство называет "развратом"... И я совсем не убеждена, что вы человек... безопасный!..
- А вы, Анжелика, обольстительный голенький каноник. Не сомневаюсь, что благодаря вам моя душа получит отпущение грехов. Но не будем лишать себя прелестей жизни. У многих народов представления о нравственности совсем иные, чем у нас, но это не мешает им быть благородными и счастливыми. Под своими великолепными одеждами мы скрываем неотесанность души и грубость чувств, и я мечтаю увидеть на радость себе, как женщины и мужчины станут более утонченными, и наша Франция обретет славу самой любезной страны. Меня все это радует, ибо я люблю женщин, как и все прекрасное. Нет, Анжелика, мой ангел, меня не гложет совесть, и я не собираюсь каяться в грехах...
***
Только став женщиной, Анжелика по-настоящему расцвела. Раньше она была как бутон розы, которому тесно в его оболочке. Горячая мавританская кровь ее предков дала себя знать.
Все последующие дни, все то время, пока длились празднества в Отеле Веселой Науки, Анжелику не покидало ощущение, что она перенеслась в другой мир, мир полноты чувств и волшебных открытий. И ей казалось, что за его пределами не существует ничего, что вся жизнь замерла.
Любовь разгоралась в ней все сильнее. У нее порозовели щеки, и даже в смехе ее появилось что-то новое, дерзкое. Каждую ночь Жоффрей де Пейрак находил ее все более жадной до ласк, все более требовательной, и просыпавшаяся иногда в ней целомудренная Диана, отказывавшаяся подчиниться какой-нибудь новой фантазии мужа, очень скоро уступала, и Анжелика полностью отдавалась в его власть.
Гости тоже, казалось, жили в той же атмосфере полной непринужденности и легкости, царившей в замке.
Этим они были обязаны удивительной способности графа де Пейрака позаботиться о всех удобствах для своих гостей, предусмотреть все до мельчайших деталей.
Внешне беспечный, он все время мелькал среди гостей, но Анжелика чувствовала, что он думает только о ней, поет только для нее. Правда, иногда она видела, как взгляд его темных глаз встречается с дерзким взглядом какой-нибудь кокетки, расспрашивавшей его о карте Страны нежности, и ее обуревала ревность. Она прислушивалась к разговору, но всегда вынуждена была признать, что Жоффрей с честью выходил из положения и отделывался шутками, искусно, как умел он один, замаскировав их комплиментами.
Прошла неделя, и Анжелика со смешанным чувством облегчения и грусти провожала тяжелые, украшенные гербами экипажи, которые подкатывали к подъезду дворца, чтобы увезти своих хозяев в далекие имения. Отъезжающие, высунув в дверцы карет изящные руки в кружевных манжетах, посылали последний привет остающимся.
Всадники учтиво махали шляпами с перьями. Анжелика с балкона игриво одаривала их воздушными поцелуями.
Она была рада, что наконец побудет немного в тишине, что теперь муж будет принадлежать ей одной. И в то же время в глубине души она грустила, что кончились эти восхитительные дни. Такие счастливые мгновения бывают только раз в жизни. Никогда - Анжелику вдруг охватило мрачное предчувствие, - никогда больше не повторится эта ослепительно счастливая неделя.
***
В первый же вечер после отъезда гостей Жоффрей де Пейрак заперся в своей лаборатории, где он не был все то время, пока во дворце длился Праздник любви.
Это торопливое бегство привело Анжелику в бешенство, и, тщетно ожидая его, она в ярости металась на своей широкой кровати.
"Вот каковы мужчины! - с горечью думала она. - Они снисходят до того, чтобы мимоходом уделить нам немного времени, но, как только дело коснется их личных увлечений, их уже ничем не удержишь. У одних это дуэли, у других война. А у Жоффрея - его реторты. Раньше я любила, когда он рассказывал мне о своей работе, мне казалось, что он питает ко мне дружеские чувства, но теперь я ненавижу его лабораторию!"
Так, негодуя на мужа, она в конце концов и уснула.
Проснулась она отсвета свечи и увидела у своего изголовья Жоффрея. Он уже почти разделся. Резким движением она поднялась и села в постели, обхватив колени руками.
- Разве была такая уж необходимость вам приходить сюда? - спросила она. Я слышу, в саду уже просыпаются птицы. По-моему, вам лучше закончить так прелестно начатую ночь в вашей лаборатории, прижав к сердцу пузатую стеклянную реторту.
Не выразив ни малейшего раскаяния, граф рассмеялся.
- Я в отчаянии, дорогая, но я никак не мог оставить начатый опыт. А знаете, в этом немного виноват и наш ужасный архиепископ. Весть о смерти племянника он принял, как подобает дворянину. Но - будем осторожны - дуэли запрещены. Это для него лишний козырь в игре. Я получил ультиматум: раскрыть этому невежде, монаху Беше, секрет производства золота. Ну а так как о торговле с Испанией я рассказать не могу, то придется повезти его в Сальсинь, чтобы он увидел, как происходит добыча золотоносной руды и как из нее получают золото. Но прежде я вызову саксонца Сорица Хауэра и пошлю гонца в Женеву. Берналли мечтал присутствовать при этих опытах и наверняка приедет.
- Все это меня совершенно не интересует, - сердито прервала его Анжелика. - Я хочу спать.
Но она великолепно сознавала, что спадающие на лицо распущенные волосы и кружевная оборка ее ночной кофты, соскользнувшая с обнаженного плеча, производят на него гораздо большее впечатление, чем ее слова.
Жоффрей погладил нежное смуглое плечо Анжелики, а она молниеносно вонзила ему в руку свои острые зубки. Он шлепнул ее и, с наигранным гневом толкнув, опрокинул на постель. Началась борьба. И очень скоро Анжелика оказалась побежденной, чему она каждый раз удивлялась. Однако она продолжала строптиво вырываться из его объятий. Но в жилах у нее уже забурлила кровь. Где-то глубоко-глубоко в ней вспыхнула искра страсти и, сразу же разгоревшись, захлестнула все ее существо. Она еще продолжала сопротивляться и в то же время жаждала вновь изведать то поразительное ощущение, которое она только что испытала. Тело ее было объято пламенем. Сладостные волны одна за другой уносили ее все дальше в океан неведомого ей прежде исступления. Она лежала на краю постели, запрокинув голову, с полуоткрытыми губами, и неожиданно в памяти ее всплыли мечущиеся тени в алькове, позолоченном светом ночника, а в ушах прозвучал тихий, жалобный стон, который она услышала сейчас с необыкновенной четкостью. И вдруг она поняла, что это ее стон. В сером предрассветном сумраке она видела над собой улыбающееся лицо фавна. Полузакрыв блестящие глаза, он слушал порожденный им гимн жизни.
- О, Жоффрей - вздохнула Анжелика, - мне кажется, я сейчас умру. Почему с каждым разом это все чудеснее?
- Потому что любовь - это искусство, в котором постепенно совершенствуются, красавица моя, а вы - чудесная ученица.
Насытившись любовью, она захотела покоя и, засыпая, прижалась к нему. Каким темным кажется его тело в кружеве рубашки! Как пьянит ее запах табака!

Глава 24

Радостное настроение царило не только в доме Анжелики, но и во всем королевстве. Даже архиепископ Тулузский, озабоченный более важными делами, на время прекратил слежку за своим соперником графом де Пейраком.
И в самом деле, его преосвященство барон де Фонтенак, архиепископ Тулузский, вместе с архиепископом Байоннским был приглашен сопровождать кардинала Мазарини в его поездке к Пиренеям.
По всей Франции из уст в уста передавалась новость: с небывалой помпой, которая потрясла весь мир, кардинал Мазарини отправился в дальний путь. Он ехал к Пиренеям, в страну басков, где на Фазаньем острове, на реке Бидассоа, будет торговаться с испанцами о мире. Наконец прекратится эта бесконечная война, которая каждый год с первыми весенними цветами вспыхивала с новой силой. Но еще больше, чем эта долгожданная новость, всех, вплоть до самого скромного ремесленника королевства, радовала другая весть: в залог мира гордая Испания согласилась отдать свою инфанту в супруги юному королю Франции. И теперь, несмотря на кое-какие недомолвки, на подозрительные взгляды, которые еще бросали друг на друга недавние враги, люди, жившие по обе стороны Пиренеев, ликовали так, как нигде в нынешней Европе, во всех ее странах, - и в бунтующей Англии, и в жалких немецких и итальянских княжествах, и в землях этих грубых, неотесанных мореходов - фламандцев и голландцев, - не сыскать было более достойной пары, чем молодой король и юная инфанта.
И впрямь, какому иному королю могла предназначаться инфанта, единственная дочь Филиппа IV, истинная богиня с перламутровым цветом лица, в строгости воспитанная под сводами мрачных дворцов?
И какая иная принцесса, желавшая стать супругой двадцатилетнего короля, надежды одной из величайших наций мира, могла похвастаться столь благородной кровью и обеспечить столь выгодный союз?
И конечно же, в замках тулузской знати страстно обсуждали это событие, и дамы утверждали, что юный король пролил украдкой немало слез, Так как был безумно влюблен в свою подружку детства, черноглазую Марию Манчини, племянницу кардинала. Но интересы государства превыше всего. И в данном случае кардинал убедительно доказал, что слава его королевского питомца и процветание страны для него важнее всего.
Для кардинала заключение мира было торжеством его интриг, которые он плел своими итальянскими руками многие годы. Он безжалостно устранил с пути собственную родню. Людовик XIV женится на инфанте!
***
Итак, восемь карет кардинала, десять повозок с багажом, двадцать четыре мула, сто пятьдесят ливрейных лакеев, сто всадников и двести пехотинцев тянулись к изумрудному побережью, к Сен-Жан-де-Люзу.
По пути кардинал вытребовал к себе архиепископов Байоннского и Тулузского с их свитами, чтобы придать своему кортежу еще большее великолепие. А в это время по ту сторону Пиренеев дон Луис де Аро, посланец его католического величества, противопоставив всей этой роскоши надменную скромность, ехал по плато Кастилии, везя в своих сундуках одни лишь свернутые рулонами гобелены с изображением сцен, которые должны будут напомнить кое-кому о славном прошлом королевства Карла V.
Ни кардинал, ни представитель Испании не спешили, ибо никто не хотел прибыть первым и тем самым унизить себя ожиданием. В конце концов оба - и итальянец и испанец, - топчась буквально на каждом метре, совершили чудо этикета и прибыли на берег Бидассоа в один и тот же день и в один и тот же час. Некоторое время они пребывали в нерешительности. Кто первым спустит лодку на воду, чтобы отплыть на маленький Фазаний остров посредине реки, где должна состояться встреча? Наконец оба нашли выход, который удовлетворил их гордость. И кардинал и дон Луис де Аро одновременно объявили себя больными. Уловка оказалась неудачной, так как причины были слишком уж сходны, но тем не менее, чтобы все выглядело благопристойно, пришлось ждать, пока "больные" поправятся, но никто не желал "выздоравливать" первым.
Вся Европа сгорала от нетерпения. Будет ли заключен мир? Состоится ли свадьба? Каждая деталь страстно обсуждалась.
В Тулузе Анжелика следила за всем этим без особого интереса. Она была поглощена радостным событием в своей жизни, которое представлялось ей гораздо более важным, чем свадьба короля.
День ото дня они жили с мужем все в большем согласии, и Анжелика начала страстно мечтать о ребенке. Ей казалось, что только материнство сделает ее настоящей женой Жоффрея. Тщетно он без конца уверял ее, что никогда ни одну женщину до нее не любил настолько сильно, чтобы познакомить ее со своей лабораторией и беседовать с ней о математике; она относилась к его словам недоверчиво и, мало того, еще начинала ревновать его к прошлому. Он смеялся над ее ревностью, но в глубине души был от этого в восторге.
Она поняла, насколько чувствительным был этот дерзкий человек, какое мужество он проявлял, чтобы преодолеть свое несчастье. Она восхищалась мужем, одержанной им победой. Ей казалось, что будь он красив и неуязвим, она не любила бы его так страстно. И ей хотелось подарить ему ребенка. Но шло время, и Анжелика уже начала опасаться, что она бесплодна.
Наконец, в начале зимы 1658 года, она поняла, что беременна, и от счастья заплакала.
Жоффрей не скрывал своей радости, своей гордости. В ту зиму, когда все лихорадочно готовились к королевской свадьбе - хотя еще ничего не было решено, - на которой знатные сеньоры Лангедока надеялись быть в числе приглашенных, в Отеле Веселой Науки жизнь текла спокойно. Граф де Пейрак целиком посвятил себя работе и жене, прекратив шумные приемы, которые давал в своем замке. Кроме того, ничего не сказав Анжелике, он воспользовался отсутствием архиепископа, чтобы усилить свое влияние на жизнь тулузского общества, что с одобрением встретили некоторые капитулы и часть именитых горожан.
Незадолго до родов Анжелика переехала в маленький замок графа в Беарне, у подножия Пиренеев, где воздух был лучше, чем в Тулузе.
Будущие родители, естественно, долго обсуждали, какое имя они дадут своему сыну, наследнику графов Тулузских. Жоффрей хотел назвать его Кантором, в честь знаменитого лангедокского трубадура Кантора де Мармоиа, но так как мальчик появился на свет в разгар празднеств по случаю присуждения поэтических премий Тулузской академии, то решили дать ему имя Флоримон.
Малыш родился смуглый, с густыми черными волосами. Вначале Анжелика испытывала смутную неприязнь к нему за причиненные ей страх и муки. Правда, акушерка утверждала, что для первых родов все обошлось очень хорошо, но Анжелика редко болела и не привыкла к физическим страданиям. Несколько долгих часов боль не отпускала ее, разливаясь по всему телу, и Анжелику охватило чувство возмущения. Она была одна со своими страданиями, ни любовь, ни дружба ничем не могли ей помочь, и неведомый еще ребенок уже властвовал над нею. Лица окружавших ее людей казались ей чужими.
Этот час словно предвосхитил то страшное одиночество, которое ей пришлось испытать в дальнейшем. Она еще не знала, что оно ждет ее, но все ее существо как бы ощутило его, и граф де Пейрак с беспокойством гадал, почему она сутки лежала бледная, молчаливая и лишь натянуто улыбалась.
Но вот как-то вечером - это было на третий день - Анжелика с любопытством склонилась над колыбелью, где спал сын, и увидела такие же точеные черты, как у Жоффрея, если смотреть на него с той стороны, где лицо не изуродовано. Она представила себе, как жестокая сабля разрубает личико этого ангела, как беспомощное тельце выбрасывают через окно в Снег и на него падают горящие ветки.
Эта картина так ясно виделась ей, что она закричала от ужаса, схватила ребенка и судорожно прижала к себе. Груди у нее болели, наливались молоком, и акушерка туго забинтовала их. Знатные дамы не должны кормить своих детей. Молодая кормилица, крепкая и здоровая, увезет Флоримона в горы, где он проведет первые годы жизни.
Но когда вечером акушерка вошла в спальню роженицы, она всплеснула руками: Флоримон с наслаждением сосал грудь своей матери.
- Сударыня, это безумие! Как же теперь остановить молоко? У вас поднимется жар, грудь затвердеет!
- Я сама его выкормлю, - тоном, не терпящим возражений, сказала Анжелика. - Я не желаю, чтобы его выбросили в окно!
Решение Анжелики скандализировало тулузское общество: знатная дама ведет себя, как простая крестьянка. В конце концов было все же решено поселить в доме графини де Пейрак кормилицу, чтобы она подкармливала Флоримона, у которого, кстати, был замечательный аппетит.
Как раз в те дни, когда вопрос о кормлении Флоримона обсуждался всеми, вплоть до капитула беарнской деревушки, прилегавшей к замку, приехал Бернар д'Андижос. Граф де Пейрак наконец сделал его своим камергером и послал в Париж, чтобы тот подготовил дом графа к приезду хозяина - Жоффрей де Пейрак намеревался вскорости посетить столицу.
Из Парижа д'Андижос направился прямо в Тулузу, чтобы представлять графа на празднествах "Цветочных игр".
В Беарне его не ждали. Он приехал очень возбужденный. Кинув поводья слуге, он, перепрыгивая через ступеньки, взлетел по лестнице и ворвался в спальню Анжелики. Она лежала в постели, а Жоффрей де Пейрак, сидя на подоконнике, вполголоса пел, подыгрывая себе на гитаре.
Не обращая внимания на эту семейную идиллию, д'Андижос, задыхась, крикнул:
- Король приезжает!
- Куда?
- К вам, в Отель Веселой Науки, в Тулузу!..
После этого он плюхнулся в кресло и вытер пот с лица.
- Спокойнее, - проговорил Жоффрей де Пейрак, поиграв еще на гитаре, чтобы дать отдышаться д'Андижосу, - не надо впадать в панику. Я слышал, что король с матерью и двор выехали из Парижа и направляются к кардиналу в Сен-Жан-де-Люз, так каким же образом они попадут в Тулузу?
- О, это целая история! Говорят, дон Луис де Аро и кардинал Мазарини так увлеклись этикетом, что до сих пор еще не приступили к обсуждению вопроса о свадьбе. Кстати, ходят слухи, что отношения обострились. Камнем преткновения стал принц Конде. Испания настаивает, чтобы его приняли во Франции с распростертыми объятиями и забыли бы не только предательство Фронды, но и то, что этот принц французской крови в течение нескольких лет был испанским генералом. Такую горькую пилюлю трудно проглотить. В этой обстановке приезд короля будет выглядеть нелепо. Мазарини посоветовал ему попутешествовать. И вот весь двор путешествует. Они отправились в Экс, где присутствие короля, несомненно, усмирит вспыхнувшее там восстание. И все они проедут через Тулузу. А вас нет! И архиепископа тоже нет! Капитулы сходят с ума!..
- Но ведь они не впервые принимают у себя столь высоких особ.
- Вы должны быть там, - умоляюще сказал д'Андижос. - Я приехал за вами. Говорят, король, узнав, что они проедут через Тулузу, сказал: "Наконец-то я познакомлюсь с Великим лангедокским хромым, о котором мне все уши прожужжали".
- О, я хочу в Тулузу, - воскликнула Анжелика, подскочив на постели.
Но тут же, скривившись от боли, она откинулась на подушки. Она слишком долго пролежала в постели и слишком ослабела, чтобы немедленно пуститься в путь по плохим горным дорогам да еще выдержать утомительную роль хозяйки, принимая в своем доме короля. От огорчения она расплакалась.
- О, король в Тулузе! Король в Отеле Веселой Науки, а я этого не увижу!..
- Не плачьте, дорогая, - сказал Жоффрей. - Я вам обещаю, что буду таким предупредительным и любезным, что нас не смогут не пригласить на свадьбу. Вы увидите короля в Сен-Жан-де-Люзе, и не утомленным путешественником, а во всем его великолепии.
Граф вышел, чтобы распорядиться в связи со своим отъездом на заре следующего дня, а добряк д'Андижос тем временем пытался утешить Анжелику.
- Ваш муж прав, красавица моя! Двор! Король! Подумаешь! Ну и что из этого? Один обед в Отеле Веселой Науки куда великолепнее, чем праздник в Лувре. Поверьте мне, я был там и так замерз в приемной Королевского совета, что у меня потекло из носу. Можно подумать, что у короля Франции нет лесов и для него негде нарубить дров. А у придворных короля я сам видел такие дыры на штанах, что даже фрейлины королевы, которые не отличаются стыдливостью, опускали глаза.
- Говорят, что кардинал, наставник молодого короля, не хотел приучать своего воспитанника к чрезмерной роскоши, которая была бы не по средствам стране.
- Не знаю, к чему кардинал хотел приучить короля, но себе он ни в чем не отказывал и скупал брильянты во всех видах, картины, библиотеки, гобелены, гравюры. Однако мне кажется, что король, хотя он выглядит робким, мечтает отделаться от этого опекунства. Ему надоела бобовая похлебка и надоели наставления матери. Ему надоело своим жалким видом олицетворять собой разграбленную Францию, и, когда ты недурен и ко всему еще король, это вполне понятно. Близок час, когда он тряхнет своей львиной гривой.
- Как он выглядит? Опишите мне его! - нетерпеливо потребовала Анжелика.
- Недурен! Недурен! Представительный, величавый. Но из-за вечных скитаний по городам и весям во времена Фронды он пребывает в таком же невежестве, как если бы был слугой, и, не будь он королем, я бы сказал вам, что нахожу его немного неискренним. Кроме того, после оспы он рябой.
- О, вы просто стараетесь разочаровать меня, - вскричала Анжелика, - и сейчас в вас говорит кровь всех этих чертовых гасконцев, беарнцев или альбигойцев, которые до сих пор не могут понять, почему Аквитания не осталась независимой, а была присоединена к французскому королевству. Для вас ничего не существует, кроме вашей Тулузы и вашего солнца. А я сгораю от желания побывать в Париже и увидеть короля.
- Вы увидите его во время свадьбы. Возможно, это событие ознаменует истинную возмужалость нашего государя. Но если вы поедете в Париж, обязательно остановитесь в Во, чтобы нанести визит мессиру Фуке. Вот кто сейчас подлинный король. Какая там роскошь, друзья мои! Какое великолепие!
- Похоже, вы уже полебезили перед этим невежественным мошенником-финансистом, - сказал граф де Пейрак, входя в спальню.
- Дорогой мой, это было необходимо. Необходимо и для того, чтобы в Париже тебя всюду принимали, ибо принцы благоговеют перед ним, и еще потому, что я, признаюсь, сгорал от любопытства: мне хотелось увидеть великого казначея государства в его доме, ведь он сейчас, бесспорно, первое лицо в стране после Мазарини.
- Будьте смелее, не бойтесь сказать: перед Мазарини. Ни для кого не секрет, что кардинал не пользуется никаким доверием у заимодавцев, даже когда деньги нужны на благо государства, в то время как этому Фуке верят все.
- Но ловкий итальянец не завидует. Фуке обогащает королевскую казну и дает возможность вести войны, а большего от него и не требуют... пока что. Его не интересует, сколько процентов платят ростовщикам - двадцать пять или все пятьдесят. Двор, король, кардинал - все живут на деньги, полученные от ростовщиков на грабительских условиях. И Фуке не так-то скоро остановится, долго еще будет всюду красоваться его эмблема - белка и его девиз: "Quo non ascendam..." <"Каких вершин я не достигну..." (лат.)>.
Жоффрей де Пейрак и Бернар д'Андижос еще некоторое время обсуждали сказочное богатство Фуке, который начал свою карьеру с докладчика Королевского совета, а потом стал советником парижского парламента. А отец его был всего-навсего простым, бретонским магистратом. Анжелика задумчиво слушала их каждый раз, когда заходила речь о Фуке, она вспоминала ларец с ядом, и эти воспоминания были ей неприятны.
Разговор прервал мальчик-слуга, он принес на подносе завтрак маркизу.
- О! - воскликнул д'Андижос, обжигая пальцы горячей бриошью, в которой каким-то чудом удавалось сохранить ледяной шарик гусиного паштета. - Нигде больше тебя не угостят такой прелестью! Здесь и еще в Во. У Фуке необыкновенный повар, некий Ватель.
И вдруг он воскликнул:
- Да, это напомнило мне об одной встрече... странной встрече. Угадайте, кто вел там длительную беседу с мессиром Фуке, сеньором Бель-Иля и других владений, чуть ли не вице-королем Бретани... Угадайте...
- Трудно. У него столько знакомых.
- Постарайтесь. Это, можно сказать, некто из вашего дома...
Анжелика, подумав, предположила, что речь идет о ее зяте, муже Ортанс, который был судейским в Париже, совсем как некогда знаменитый суперинтендант.
Но д'Андижос отрицательно помотал головой.
- Ах, если бы я не боялся так вашего мужа, я бы назвал это имя только в обмен на поцелуй, потому что вам никогда не догадаться.
- Что ж, я согласна, ведь это даже принято, когда впервые приходишь к молодой матери. И не мучайте меня, скажите скорее.
- Так вот, я застал там вашего бывшего дворецкого, того самого Клемана Тоннеля, который несколько лет жил у вас в Тулузе, и он вел длительную беседу с суперинтендантом.
- Вы, наверно, ошиблись. Он уехал в Пуату, - с неожиданной поспешностью сказала Анжелика. - И потом, чего ради он вдруг окажется в доме столь важной персоны. Разве что только он пытался получить место в Во.
- Так мне и показалось, судя по их разговору. Они говорили о Вателе, поваре суперинтенданта.
- Ну вот видите, - заметила Анжелика с непонятным ей самой облегчением, он просто хотел служить под началом этого Вателя, который слывет большим искусником. Но все-таки, мне кажется, он мог бы нас предупредить, что не вернется больше в Ламгедок. Впрочем, можно ли рассчитывать на уважение этих простолюдинов, когда они в тебе больше не нуждаются?
- Да, да! - рассеянно согласился д'Андижос, явно думая о чем-то другом. И все же одна деталь показалась мне любопытной. Случилось так, что в комнату, где Фуке беседовал с этим самым Клеманом, я вошел внезапно. Я был с несколькими дворянами, мы слегка подвыпили... Ну, мы извинились перед суперинтендантом, но я успел заметить, что ваш дворецкий сначала довольно фамильярно разговаривал с Фуке, а когда мы вошли, сразу принял угодливую позу. Он меня узнал. Когда мы выходили, я услышал, как Клеман скороговоркой что-то сказал Фуке. Тот холодным, змеиным взглядом посмотрел на меня и ответил: "Не думаю, что это заслуживает внимания".
- Так это ты не заслуживаешь внимания, друг мой? - проговорил де Пейрак, небрежно перебирая струны гитары.
- Мне показалось...
- Какая здравая оценка!
Д'Андижос сделал вид, что вынимает шпагу, все засмеялись, и беседа потекла дальше.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
В ГАЛЕРЕЯХ ЛУВРА
Глава 26

- О боже, я и без того убита горем, а мне еще приходится терпеть вокруг себя всяких олухов! Если бы не обязательства, которые налагает на меня мой титул, я выбросилась бы с этого балкона, чтобы раз и навсегда покончить с такой жизнью, и ничто бы меня не удержало!
Эта горькая тирада заставила Анжелику выбежать на балкон своей комнаты. На балконе соседнего дома она увидела высокую даму в ночной кофте, которая, опустив голову на перила, уткнулась лицом в носовой платок.
К рыдающей даме подошла фрейлина, но та замахала на нее руками, словно ветряная мельница.
- Дура! Дура! Оставьте меня, я вам сказала! Из-за вашей глупости я никогда не буду одета. Впрочем, мне все равно. Я в трауре, и мне остается лишь заживо похоронить себя. Пусть я буду причесана, как чучело, - подумаешь, какая важность!
Она взлохматила свои пышные волосы и подняла мокрое от слез, красивое, с аристократическими чертами, хотя и чуть тяжеловатое лицо. Ей было лет тридцать.
- Если госпожа Вальбон больна, кто же меня причешет? - снова заговорила она трагическим голосом. - Ведь у вас у всех руки такие неловкие, хуже, чем лапы у медведя на ярмарке в Сен-Жермене!
- Сударыня! - вмешалась Анжелика.
На этой узкой улочке в Сен-Жан-де-Люзе, где тесно стояли небольшие дома, сейчас битком набитые придворными, балконы почти соприкасались. Поэтому каждый невольно был осведомлен о том, что происходит у соседей.
Хотя заря только занималась и небо было розоватым, словно анисовый ликер, город уже гудел как улей.
- Сударыня, - повторила Анжелика, - не могу ли я вам помочь? Я поняла, что вы в затруднении из-за прически. Со мной искусный цирюльник, у него есть и щипцы, и всевозможные пудры. Он в вашем распоряжении.
Дама вытерла скомканным платочком свой длинный покрасневший нос и глубоко вздохнула.
- Вы очень любезны, дорогая. Да, конечно, я принимаю ваше предложение. Сегодня я не могу добиться от своих людей никакого толку. Прибытие испанцев привело их в такую ажитацию, словно они попали на поле битвы во Фландрию. Ну скажите на милость, кто он такой, этот король Испании?
- Король Испании, - засмеялась Анжелика.
- Подумаешь! Если все взвесить, так его род не может по благородству сравниться с нашим! Ну, не буду спорить, золота у них много, но они питаются репой и сами скучнее ворон.
- О, сударыня, не разочаровывайте меня. Я в таком восторге, что увижу их. Говорят, король Филипп IV и его дочь - инфанта - прибудут сегодня на испанский берег.
- Возможно. Во всяком случае, я не смогу их приветствовать, так как мой туалет никогда не будет закончен.
- Наберитесь немного терпения, сударыня, я быстро оденусь и приведу к вам своего цирюльника.
Анжелика поспешно вернулась в комнату, где царил неописуемый беспорядок. Марго со служанками доглаживали великолепное платье своей госпожи. Сундуки и ларцы с драгоценностями были раскрыты, и Флоримон без штанишек ползал по полу, с вожделением разглядывая все эти сокровища.
"Надо будет, чтобы Жоффрей сам подобрал украшения к этому платью из золотой парчи", - подумала Анжелика, снимая пеньюар и надевая скромное платье, а поверх него - накидку.
Франсуа Бине она разыскала внизу, на первом этаже, где он всю ночь завивал тулузских дам, подруг Анжелики, и даже служанок, которые хотели выглядеть понаряднее. Бине взял медный тазик на случай, если придется брить кого-нибудь из сеньоров, ящичек, набитый гребенками, щипцами, мазями и накладными косами, и вместе с мальчиком, который тащил жаровню, вслед за Анжеликой вошел в соседний дом.
Здесь было еще теснее, чем в доме старушки - отдаленной родственницы графа де Пейрака, которая приютила их.
Анжелика обратила внимание на роскошные ливреи слуг и подумала, что заплаканная дама, должно быть, очень важная персона. Здороваясь с нею, она на всякий случай сделала глубокий реверанс.
- Вы очаровательны, - сказала дама томным голосом, пока цирюльник раскладывал на табурете свои принадлежности. - Если б не вы, я бы совсем испортила себе лицо слезами.
- О нет, сегодня плакать нельзя! - запротестовала Анжелика.
- Что вы хотите, дорогая моя, все эти увеселения не для меня!
Она скорчила грустную мину.
- Разве вы не заметили, что я в трауре? Я только что потеряла отца.
- О, я глубоко вам сочувствую...
- Мы так ненавидели друг друга и столько ссорились, что это еще больше усиливает мое горе. И как это ужасно - носить траур во время празднеств! Зная злобный характер моего отца, я подозреваю, что он...
Не договорив, она закрыла лицо картонным колпаком, который ей подал Бине, так как он стал обильно посыпать голову своей клиентки душистой пудрой. Анжелика чихнула.
- ...я подозреваю, - вынырнув из-под колпака, закончила дама, - что он сделал это мне назло.
- Назло? Что назло, сударыня?
- Умер, черт побери! Ну ладно, ничего не поделаешь! Я ему прощаю. Что бы обо мне ни болтали, но у меня всегда была нежная душа. И отец мой умер как добрый христианин... Это для меня большое утешение. Но меня возмущает, что его тело сопровождали в Сен-Дени всего лишь несколько гвардейцев и священников... никакой помпы, так убого... Вы считаете это пристойным?
- Конечно же, нет, - ответила Анжелика, боясь, как бы не попасть впросак. Если этого дворянина похоронили в Сен-Дени, значит, он принадлежал к королевской семье. Или она не совсем правильно поняла даму...
- Будь там я, все было бы по-иному, поверьте мне, - заключила дама, гордо вскинув голову. - Я люблю пышность и хочу, чтобы каждому воздавалось в соответствии с его рангом.
Она замолчала, чтобы оглядеть себя в зеркало, которое, стоя на коленях, держал веред ней Франсуа Бине, я лицо ее озарилось улыбкой.
- Великолепно! - воскликнула она. - Вот это прическа - и к лицу, и приятна. Милая моя, ваш цирюльник - настоящий артист. Тем более, что я знаю: волосы у меня трудные.
- У вашей светлости волосы тонкие, но пышные и послушные, - ответил цирюльник с глубокомысленным видом. - Именно из таких волос можно создавать самые прекрасные прически.
- Правда? Вы мне льстите! Я скажу, чтобы вам заплатили сто экю. Сударыни! Сударыни! Этот человек должен обязательно завить малышек.
Из соседней комнаты, где болтали фрейлины и горничные, с трудом вытащили "малышек", которые оказались двумя девочками-подростками.
- Это ваши дочери, сударыня? - поинтересовалась Анжелика.
- Нет, мои сестры. Они невыносимы. Посмотрите на младшую, у нее только и есть хорошего, что цвет лица, так она ухитрилась дать себя покусать мошкам, как их там... комарам... и вот, пожалуйста, вся опухла. И еще она без конца ревет.
- Наверно, тоже горюет по отцу?
- Ничего подобного! Просто ей слишком много твердили, что она выйдет замуж за короля, даже называли "маленькой королевой". А теперь она в обиде, что он женится на другой.
Цирюльник занялся девочками, а в это время с узкой лестницы донесся какой-то шум, и на пороге появился молодой человек. Он был очень маленького роста, со свежим, румяным лицом над пышным кружевным жабо. На манжетах и под коленями у него тоже было несколько кружевных воланов. Несмотря на ранний час, одет он был с большой тщательностью.
- Кузина, - сказал он жеманным голосом, - я слышал, что у вас есть цирюльник, который творит чудеса.
- Ах, Филипп, такие новости до вас доходят быстрее, чем до любой красавицы. Но скажите, по крайней мере, что я хороша.
Молодой человек скривил свои красные толстые губы и, прищурив глаза, оглядел кузину.
- Должен признать, что этот волшебник сумел сделать вас более красивой, чем можно было надеяться, - дерзко сказал он, смягчая свои слова кокетливой улыбкой.
Затем он вышел в прихожую и, перегнувшись через перила лестницы, крикнул:
- Де Гиш, дорогой мой, поднимайтесь. Это действительно здесь.
В статном и красивом молодом брюнете, который вошел в комнату, Анжелика узнала графа де Гиша, старшего сына герцога де Грамона, наместника Беарна. Тот, кого называли Филиппом, схватил графа под руку и нежно прижался к нему.
- О, я счастлив. Теперь уж наверняка мы с вами будем причесаны лучше всех при дворе. Пегилен и маркиз д'Юмьер побелеют от зависти. Я видел, как они в отчаянии метались в поисках своего цирюльника, которого с помощью тугого кошелька переманил Вард. Этим прославленным капитанам королевских телохранителей придется предстать перед королем с колючими, как кожура каштана, подбородками.
Он засмеялся немного визгливым смехом, провел рукой по своему свежевыбритому подбородку, затем ласковым жестом погладил по щеке графа де Гиша, без всякого стеснения прильнув к нему и глядя на него томным взглядом. Де Гиш самодовольно улыбался, принимая эти знаки почитания без всякого смущения.
Анжелика никогда не видела, чтобы так держались двое мужчин, и она испытывала даже какую-то неловкость. Видимо, и хозяйке дома это пришлось не по душе, потому что она вдруг воскликнула:
- Ах, Филипп, пожалуйста, не нежничайте друг с другом здесь. Ваша мать снова обвинит меня в том, что я потакаю вашим нездоровым инстинктам. С того праздника в Лионе, когда, помните, вы, я и мадемуазель де Вильруа переоделись бресскими крестьянками, она замучила меня своими упреками. И не говорите при мне, что юный Пегилен в отчаяньи, не то я пошлю человека, чтобы его отыскали и привели сюда. Ну-ка я взгляну, не видно ли его. Пегилен - самый блестящий юноша из всех, кого я знаю, и я обожаю его.
Шумно и стремительно, как она делала все, дама выбежала на балкон, но тут же попятилась назад, прижимая руку к своей пышной груди.
- Ох, боже мой, это он!
- Пегилен? - поинтересовался юный сеньор.
- Нет, тот дворянин из Тулузы, что наводит на меня такой страх.
Анжелика тоже вышла на балкон и увидела, что по улице в сопровождении Куасси-Ба идет ее муж, граф Жоффрей де Пейрак.
- Да это же Великий лангедокский хромой! - воскликнул Филипп, который, в свою очередь, присоединился к дамам. - Кузина, почему вы боитесь его? У него нежный взгляд, ласковые руки и блестящий ум.
- Вы говорите, как женщина, - с отвращением сказала дама. - Я слышала, все женщины от него без ума.
- Кроме вас.
- Я никогда не была чересчур чувствительной. Я вижу только то, что вижу. А разве вы не находите, что в этом мрачном хромом, да еще когда он рядом со своим черным, словно выскочившим из ада мавром, есть нечто такое, что наводит ужас?
Граф де Гиш в растерянности поглядывал на Анжелику и даже дважды пытался вставить слово, но Анжелика сделала ему знак молчать. Этот разговор очень забавлял ее.
- Нет, поистине вы не умеете видеть мужчин глазами женщины, - проговорил Филипп. - Вы просто не можете забыть, что этот сеньор отказался преклонить колени перед герцогом Орлеанским, вот и вся причина, отчего вы так взъелись на него.
- Но ведь он и впрямь проявил тогда неслыханную дерзость...
В этот момент Жоффрей де Пейрак обратил взгляд к балкону, остановился и, сняв шляпу с перьями, отвесил несколько глубоких поклонов.
- Вот видите, как несправедлива молва, - заметил Филипп. - О нем говорят, что он спесив, и однако... Кто еще может поклониться с такой грацией! А вы что думаете, мой дорогой?
- Совершенно верно, граф де Пейрак де Моран славится своей галантностью, поспешно согласился де Гиш, не зная, как прекратить этот бестактный разговор, свидетелем которого он стал. - А вы помните, какой великолепный прием он дал, когда мы были в Тулузе?
- О, даже сам король был несколько уязвлен такой роскошью. Впрочем, его величество проявляет живейший интерес к жене хромоногого. Он хочет знать, так ли она хороша, как гласит молва. Ему кажется непостижимым, что можно любить...
Анжелика тихонько вернулась в комнату и, отведя в сторону Франсуа Бине, ущипнула его за ухо.
- Твой хозяин вернулся и сейчас потребует тебя. И не вздумай польститься на экю этих господ, не то я прикажу задать тебе хорошую трепку.
- Будьте покойны, госпожа. Я причешу эту юную мадемуазель и тихонько улизну.
Анжелика спустилась вниз и пошла к себе. Она думала о Бине, он ей очень нравился, и не только потому, что он мастер своего дела и у него безупречный вкус, но и потому, что у этого опытного хитрого слуги была своя философия. Ко всем аристократам, чтобы невзначай не обидеть кого-нибудь, он обращался "ваша светлость".
В комнате Анжелика застала еще больший беспорядок. Жоффрей, повязав салфетку вокруг шеи, уже ждал своего брадобрея.
- Ну, сударыня моя, вы времени зря не теряете, - вскричал он. - Вы были еще совершенно заспанной, когда я вышел разузнать о новостях и о порядке церемоний. А час спустя я уже нахожу вас в дружеской беседе с герцогиней де Монпансье и братом короля.
- Герцогиня де Монпансье! Великая Мадемуазель! - воскликнула Анжелика. Боже мой! Как же я не догадалась, ведь она сказала, что ее отца похоронили в Сен-Дени.
Раздеваясь, Анжелика рассказала, каким образом она совершенно случайно познакомилась со знаменитой фрондеркой, старой девой королевской крови, которая после недавней смерти своего отца, Гастона Орлеанского, стала самой богатой наследницей Франции.
"Значит, эти две девочки - ее сводные сестры де Валуа и д'Алансон, те самые, что понесут шлейф королевы во время свадебной церемонии. Бине причесал и их", - подумала Анжелика.
В комнату, запыхавшись, влетел цирюльник и сразу же принялся намыливать подбородок своему хозяину. Анжелика стояла в одной рубашке, но сейчас это никого не смущало. Пора было отправляться на аудиенцию к королю, который потребовал, чтобы все приглашенные дворяне явились приветствовать его сегодня же утром. Потом, когда все будут поглощены встречей испанцев, французам будет недосуг представляться друг другу.
Маргарита, зажав во рту булавки, надела на Анжелику первую юбку из тяжелой золотой парчи, потом вторую, тонкую, как паутина, из золотого кружева, рисунок которого оттеняли драгоценные камни.
- Так вы говорите, что этот женственный молодой человек - брат короля? спросила Анжелика. - Он так странно держался с графом де Гишем, словно влюблен в него. О, Жоффрей, вы и в самом деле думаете, что... они...
- Это называется любовью по-итальянски, - смеясь, сказал граф. - Наши соседи по ту сторону Альп настолько утонченные люди, что их уже не удовлетворяют естественные наслаждения. Мы обязаны им, правда, возрождением литературы и искусства, да еще вдобавок плутом министром, ловкость которого порою оказывается весьма полезной Франции, но зато от них проникли к нам эти странные нравы. Жаль, что они пришлись по душе единственному брату короля.
Анжелика нахмурилась.
- Принц сказал, что у вас ласковые руки. Интересно, когда он успел это заметить.
- Боже мой, маленький брат короля вечно липнет к мужчинам, и, возможно, он попросил меня поправить ему воротник или манжеты. Он не упустит случая, чтобы за ним поухаживали.
- Он говорил о вас так, что во мне чуть не проснулась ревность.
- Душенька моя, если вы только позволите себе волноваться, то очень скоро интриги захлестнут вас с головой. Двор - это огромная липкая паутина. Вы погибнете, если будете все принимать близко к сердцу.
Франсуа Бине, который, как и все брадобреи, любил поговорить, вмешался в разговор:
- Я слышал, что кардинал Мазарини потакал склонностям маленького брата короля, чтобы он не вызывал подозрений у Людовика XIV. По распоряжению кардинала Мазарини мальчика одевали девочкой, и его друзей заставляли одеваться так же. Раз он брат короля, значит, всегда будут бояться, что он начнет устраивать заговоры, как покойный герцог Гастон Орлеанский, который был просто невыносим.
- Уж слишком сурово ты судишь о своих принцах, цирюльник, - заметил Жоффрей де Пейрак.
- У меня, мессир граф, нет иного богатства, кроме собственного языка и права болтать им.
- Лгун! Я сделал тебя богаче королевского брадобрея!
- Истинная правда, мессир граф, но этим я не хвастаюсь. Пробуждать к себе зависть было бы неблагоразумно.
Жоффрей де Пейрак окунул лицо в тазик с розовой водой, чтобы освежить горящую после бритья кожу. Из-за многочисленных шрамов эта процедура у него всегда длилась долго и требовала осторожности, и здесь незаменима была легкая рука Бине. Граф сбросил халат и начал одеваться с помощью камердинера и Альфонсо.
Анжелика тем временем уже надела корсаж из золотой парчи и теперь стояла неподвижно, пока Маргарита прикрепляла шемизетку, - настоящее произведение искусства из шелка и филигранного золота. Золотые кружева сверкающей пеной окутывали ее обнаженные плечи, придавая нежной коже прозрачность фарфора. Щеки, горевшие мягким румянцем, чуть подкрашенные ресницы и брови, волнистые, отливавшие, как и платье, золотом волосы, безмятежная, ясная глубина зеленых глаз - вот что увидела Анжелика в зеркале, и она сама себе показалась каким-то необыкновенным божеством, созданным только из драгоценных материалов: золота, мрамора, изумрудов.
Вдруг Марго, вскрикнув, бросилась к Флоримону - малыш уже тянул в рот бриллиант в шесть карат...
- Жоффрей, что мне надеть из украшений? Жемчуг, пожалуй, слишком скромен, бриллиант - резок.
- Изумруды, - ответил он. - Они подходят к вашим глазам. Одно лишь золото - крикливо, да и блеск его несколько холоден. Ваши глаза смягчают его, вдыхают в него жизнь. Наденьте серьги и изумрудное ожерелье. А вот из колец одно-два, может быть, и с бриллиантами.
Анжелика склонилась к футлярам с драгоценностями, поглощенная выбором украшений. Она до сих пор еще не пресытилась ими, и каждый раз это изобилие приводило ее в восторг.
Когда она подняла голову, граф де Пейрак прикреплял шпагу к своей усыпанной бриллиантами перевязи.
Анжелика долго смотрела на него, и неожиданно словно дрожь пробежала по ее телу.
- А знаете, герцогиня де Монпансье отчасти права. В вас действительно есть что-то, наводящее ужас, - сказала она.
- Мне все равно не скрыть своего уродства, - ответил граф. - Если я стану одеваться, как все королевские франты, у меня будет смешной и жалкий вид. Поэтому я подбираю туалет, который мне подходит.
Анжелика посмотрела на его лицо. Оно принадлежало ей. Она ласкала его, она знала на нем каждую морщинку. Она улыбнулась и прошептала: "Любовь моя!"
В костюме графа сочетались цвета черный и серебра. Под плащом из черного муара, отделанным серебряными кружевами, которые были прикреплены брильянтовыми застежками, виднелся камзол из серебряной парчи с изысканными черными кружевами. Из тех же кружев были воланы, тремя рядами спускавшиеся до самых колен из-под черных бархатных рингравов. Пряжки на туфлях были с бриллиантами. Шейный платок не свисал в виде жабо, а был завязан широким бантом и тоже расшит крошечными бриллиантиками. Пальцы графа украшали перстни с бриллиантами, и только один перстень был с огромным рубином.
Граф надел мягкую шляпу с белыми перьями и осведомился, взял ли Куасси-Ба подарки, предназначенные королевской невесте, которые он должен вручить королю.
Куасси-Ба стоял на улице у дверей, вызывая восхищение зевак: на нем был бархатный камзол вишневого цвета, широкие турецкие шаровары из белого атласа и такой же тюрбан. Все пальцами показывали на его кривую саблю. На подушечке он держал великолепную красную сафьяновую шкатулку, обитую золотыми гвоздиками.
***
Два портшеза ждали графа и Анжелику.
Их быстро доставили в особняк, где остановились король, его мать и кардинал. Как и все особняки Сен-Жан-де-Люзе, это был небольшой дом в испанском стиле со множеством балюстрад и перил с фигурными столбиками из позолоченного дерева. Придворные запрудили площадь перед домом, и порывы ветра, доносившего соленый запах океана, шевелили перья на их шляпах.
Едва Анжелика переступила порог, сердце ее затрепетало.
"Сейчас я увижу короля! - подумала она. - Увижу королеву-мать! Кардинала!"
Как он всегда был близок ей, юный король, о котором рассказывала кормилица, юный король, преследуемый разъяренной толпой Парижа, вынужденный, скитаться по разоренной Фрондой Франции, переезжать из города в город, из замка в замок; король, по воле принцев всеми преданный, покинутый. И вот, наконец, он победил. Теперь он вкушает плоды своей победы. Но еще больше, чем сам король, упивалась этой победой женщина под черной вуалью, которую Анжелика увидела в глубине залы, - королева-мать. У нее было матовое лицо испанки, надменное и в то же время приветливое, ее маленькие прекрасные руки покоились на темном платье.
Анжелика и ее муж по сверкающему паркету прошли через всю залу. Два арапчонка держали шлейф ее верхнего платья из золотой травчатой парчи, в отличие от блестящей гладкой парчи, из которой были сшиты юбка и корсаж. Гигант Куасси-Ба следовал за ними. В зале было сумрачно и очень душно из-за обилия ковров и толпы придворных.
Старший камергер короля объявил:
- Граф де Пейрак де Моран д'Иристрю.
Анжелика присела в глубоком реверансе. Сердце у нее отчаянно билось. Она видела перед собой только черную и красную фигуры: королеву-мать и кардинала.
"Жоффрею следовало бы поклониться ниже, - мелькнуло у нее в голове. - Ведь только что он так красиво приветствовал герцогиню де Монпансье. А перед высочайшими он лишь слегка отставил ногу... Бине прав... Бине прав..."
Это, конечно, было глупо вдруг вспомнить о добряке Бине, глупо твердить, что он прав. Да и в чем он прав, кстати?
Она услышала чей-то голос:
- Мы счастливы снова видеть вас, граф, и приветствовать... полюбоваться графиней, о красоте которой столько наслышаны. Обычно молва преувеличивает, но мы должны признать, что на сей раз действительность превзошла все ожидания.
Анжелика подняла голову и встретилась взглядом с блестящими карими глазами, весьма внимательно разглядывавшими ее, встретилась взглядом с королем.
Король был одет роскошно и, несмотря на то, что роста был среднего, держался так прямо, что выглядел куда представительнее всех окружавших его придворных. Его лицо несколько портили оспинки - память о болезни, которую он перенес в детстве. Нос у него был довольно длинный, губы - крупные, улыбчивые, а над ними - тонкая, еле заметная линия темных усиков. Густые каштановые волосы, судя по всему не накладные, были завиты. Ноги были стройные, руки изящные. Под кружевами и бантами угадывалось сильное, гибкое тело, натренированное охотой и верховой ездой.
"Кормилица сказала бы: отменный мужчина. Правильно делают, что женят его", - подумала Анжелика.
И снова упрекнула себя за низменные мысли в столь торжественный момент своей жизни.
Королева-мать попросила открыть шкатулку, которую, упав на колени и уткнувшись лбом в пол, словно волхв, преподнес Куасси-Ба.
Общий возглас восхищения вызвал маленький несессер с различными коробочками, гребенками, ножницами, крючками, печатками, все из литого золота и черепахового панциря с островов. Набожных дам из свиты королевы восхитила миниатюрная дорожная часовенка. Королева улыбнулась и перекрестилась. Распятие и две статуэтки испанских святых, а также лампадка и крошечное кадило были из золота и позолоченного серебра. Жоффрей де Пейрак заказал итальянскому художнику деревянный позолоченный триптих с изображением страстей господних. Миниатюры были выполнены тонко и отличались свежестью красок. Анна Австрийская заявила, что инфанта слывет очень набожной и, конечно же, будет в восторге от такого подарка.
Королева повернулась к кардиналу, чтобы и он полюбовался триптихом, но тот разглядывал вещицы из несессера и медленно крутил их между пальцами, чтобы золото переливалось на солнце.
- Говорят, мессир де Пейрак, золото течет вам в руки, как источник из скалы, - с улыбкой сказал он.
- Образ правильный, ваше высокопреосвященство, - мягко ответил граф, именно как источник из скалы... но из скалы, которую предварительно взорвали с помощью фитилей и пороха, в которую глубоко вгрызлись, которую перетряхнули, измельчили, почти сровняли с землей. Вот тогда, если трудиться не покладая рук, до седьмого пота, не щадя себя, действительно золото, может быть, потечет. И даже в изобилии.
- Прекрасная притча о труде, который приносит свои плоды. Мы не привыкли слышать подобные слова из уст человека вашего ранга, но, признаться, мне они по душе.
Мазарини продолжал улыбаться. Он поднес к лицу зеркальце из несессера и мельком взглянул в него. Сквозь румяна и пудру, под которыми он пытался скрыть желтизну лица, он увидел, что на висках проступила испарина, отчего волосы, спадавшие из-под красной кардинальской шапочки, слиплись.
Болезнь изнуряла его долгие месяцы, и когда он, ссылаясь на боли в почках, заявил, что не может первым нанести визит испанскому посланцу Луису де Аро, он-то как раз не лгал. Анжелика перехватила взгляд вдовствующей королевы, брошенный на кардинала, - встревоженный взгляд женщины, которую снедает беспокойство. Казалось, она умоляла: "Не говорите много, это утомляет вас. И потом, вам уже пора выпить настой из трав".
Правда ли, что королева, которой слишком целомудренный супруг столько времени пренебрегал, любила своего итальянца? Об этом говорили все, но достоверно никто ничего не знал. Потайные переходы Луврского дворца надежно хранили тайны. И возможно, лишь один человек знал все - ее сын, король, которого она так рьяно защищала. И разве в письмах, которыми обменивались кардинал и королева, не его называли они своим доверенным лицом? Что же ему доверено?
- При случае я с удовольствием побеседовал бы с вами о ваших трудах, проговорил кардинал.
Юный король с живостью поддержал его:
- И я тоже. То, что я слышал о них, пробудило во мне любопытство.
- Я в вашем распоряжении, ваше величество и ваше высокопреосвященство.
На этом аудиенция закончилась.
Анжелика с мужем подошли поздороваться с архиепископом Тулузским, бароном де Фонтенаком, которого они заметили в числе окружавших кардинала духовных лиц.
Затем они раскланялись с другими знатными особами и со своими знакомыми. У Анжелики от реверансов ныла спина, но она была так возбуждена, так счастлива, что не чувствовала усталости. Комплименты, которыми осыпали ее со всех сторон, не оставляли сомнений в ее успехе. Да, слов нет, она и граф привлекли всеобщее внимание.
Пока граф беседовал с маршалом де Грамоном, к Анжелике подошел невысокий молодой человек с приятным лицом.
- Узнаете ли вы меня, о богиня, сошедшая с солнечной колесницы?
- О, разумеется, вы - Пегилен! - радостно воскликнула она и тут же извинилась:
- Простите мою фамильярность, мессир де Лозен, но что делать, если повсюду я только и слышу: Пегилен, Пегилен. Пегилен здесь, Пегилен там! Все так вас обожают, что я, хотя уже давно не видела вас, невольно поддалась общему порыву.
- Вы обворожительны и радуете не только мой взор, но и мое сердце. Знаете ли вы, что из всех присутствующих дам вы - самая очаровательная? Некоторые завистницы уже ломают от досады свои веера и рвут в клочья носовые платки, настолько поразил их ваш туалет. Если вы так начинаете, что же будет в день свадьбы?
- О, тогда я померкну перед пышностью свадебного кортежа. Но сегодня у меня особенный день - меня представили королю. Я до сих пор не могу прийти в себя от волнения.
- Вы нашли его приятным?
- Как же можно не найти приятным короля? - рассмеялась Анжелика.
- Я вижу, вы уже усвоили, что следует и чего не следует говорить при дворе. А я вот удивлен, каким чудом до сих пор еще не изгнан отсюда. Мало того, даже назначен капитаном королевских телохранителей.
- В вашем мундире вы неотразимы.
- Пожалуй, он мне идет... Да, конечно, король очаровательный друг, но осторожно! - играя с ним, упаси вас бог царапнуть его слишком сильно.
И он добавил, склонившись к ее уху:
- Вы знаете, что я чуть не угодил в Бастилию?
- Что же вы натворили?
- Даже не припомню сейчас. Кажется, слишком нежно обнял крошку Марию Манчини, в которую король был безумно влюблен. Королевский приказ о моем заточении без суда и следствия уже был готов, но меня вовремя предупредили. Я в слезах бросился в ноги королю и так его насмешил, что он простил меня и не только не запер в темницу, но даже назначил капитаном. Как видите, он очаровательный друг... если только он не враг.
- Зачем вы мне говорите все это? - неожиданно спросила Анжелика.
Пегилен де Лозен широко раскрыл светлые глаза, которыми он превосходно кокетничал.
- Да просто так, дорогая мой.
Он фамильярно подхватил ее под руку и куда-то потащил.
- Идемте, я должен представить вам моих друзей, они сгорают от желания познакомиться с вами.
Друзьями Пегилена оказались молодые люди из королевской свиты. Анжелика была в восторге, что сразу же попала в окружение самых близких к королю людей. Сен-Тьери, Бриенн, Кавуа, Ондедей, маркиз д'Юмьер, которого де Лозен представил как своего извечного врага, Лувиньи, второй сын герцога де Грамона, - все они показались ей очень веселыми, галантными, все блистали нарядами. Был среди них и де Гиш, на котором по-прежнему вис брат короля. Принц задержал на Анжелике враждебный взгляд.
- О, вот она опять... - пробормотал он.
И повернулся к ней спиной.
- Не обращайте на него внимания, дорогая, - прошептал Пегилен. - Маленький брат короля в каждой женщине видит соперницу, а де Гиш имел неосторожность приветливо взглянуть на вас.
- А знаете, теперь, после смерти своего дяди Гастона Орлеанского, он хочет, чтобы его называли не маленьким братом, а просто братом короля, вмешался маркиз д'Юмьер.
В толпе придворных возникло какое-то движение, она всколыхнулась, и несколько услужливых рук торопливо протянулись к Анжелике, чтобы поддержать ее.
- Берегитесь, мессиры, - воскликнул Лозен, с важным видом подняв палец, не забывайте о знаменитой шпаге Лангедока!
Но Анжелику так теснили со всех сторон, что она, смеющаяся и немного сконфуженная, невольно то и дело оказывалась прижатой к украшенным бантами и приятно пахнущим ирисовой пудрой и амброй камзолам.
Королевские стольничие расчищали путь для вереницы лакеев с серебряными блюдами и сотейниками. По зале пробежал слух: их величества и кардинал, утомленные аудиенцией, удалились на короткое время перекусить и отдохнуть.
Де Лозен и его друзья тоже ушли - их призывала служба.
Анжелика поискала глазами своих тулузских знакомых. Собираясь сюда, она страшилась встречи с пылкой Карменситой, но здесь узнала, что незадачливый мессир де Мерекур, испив горькую чашу до дна, неожиданно в порыве гнева за поруганную честь запер жену в монастырь, но жестоко расплатился за эту оплошность - он впал в немилость.
Анжелика стала пробираться сквозь толпу к выходу. Запах жаркого, смешанный с ароматом духов, вызвал у нее мигрень. Жара была нестерпимая.
Анжелика порядком проголодалась. "Должно быть, день уже в разгаре!" подумала она и решила, что если не сумеет быстро отыскать своего мужа, то вернется домой одна и прикажет подать себе окорок и вино.
По-видимому, ее знакомые - тулузцы тоже все вместе собрались у кого-нибудь, чтобы позавтракать. Кругом были чужие лица. А их речь, не окрашенная южным акцентом, казалась ей сейчас необычной. А может, и она сама за годы, проведенные в Лангедоке, стала говорить так же быстро и певуче? Она даже огорчилась немного.
Наконец она добралась до какого-то закоулка под лестницей и присела на банкетку, чтобы перевести дух и обмахнуться веером. Нелегко выбраться из этих построенных а испанском стиле домов с бесконечными коридорами и потайными дверями.
Как бы в подтверждение этой мысли в нескольких шагах от себя она увидела в стене между двумя коврами щель, через которую, раздвинув ковры, вылезла из соседней комнаты собака с куриной костью в зубах.
Анжелика заглянула в эту щель и увидела сидящую вокруг стола королевскую семью вместе с кардиналом, архиепископами Тулузским и Байоннским, маршалом де Грамоном и мессиром де Льонном. Стольничие, подававшие блюда, входили и выходили через другую дверь.
Король несколько раз тряхнул головой, откидывая назад волосы, и обмахнулся салфеткой.
- Здешняя жара испортит любое торжество.
- На Фазаньем острове свежее. Там с моря дует ветер, - заметил мессир де Льонн.
- Мне им не наслаждаться, ведь по испанскому этикету я не должен видеть своей невесты до дня свадьбы.
- Но вы поедете на Фазаний остров, чтобы встретиться там со своим дядей, королем Испании, который теперь станет и вашим тестем, - объяснила сыну королева. - Вот тогда и будет подписан мир.
И повернувшись к своей фрейлине, госпоже де Мотвиль, она добавила:
- Я так взволнована! Я очень любила брата, часто писала ему! Подумайте только, мне было всего двенадцать лет, когда я простилась с ним на этом самом берегу, и с тех пор мы ни разу не виделись.
Все вокруг сочувственно заахали. Никто, казалось, и не вспомнил, что этот брат, король Филипп IV, был самым лютым врагом Франции и что его переписка с Анной Австрийской дала повод кардиналу Ришелье заподозрить королеву в заговоре и измене. Но теперь все это было далеким прошлым. Новый союз между Францией и Испанией вселял в души людей такие же надежды, как и пятьдесят лет назад, когда на этой самой реке Бидассоа две страны обменялись своими принцессами, совсем юными, с пухлыми щечками, неуклюжими в огромных гофрированных воротниках: Анна Австрийская была отдана в жены Людовику XIII, а Елизавета Французская - юному инфанту Филиппу IV. Инфанта Мария-Терезия, которую ожидали здесь сегодня, была дочерью той самой Елизаветы.
Анжелика со страстным любопытством наблюдала этих великих мира сего в своем кругу. Король ел жадно, но с чувством собственного достоинства. Пил он мало и несколько раз просил, чтобы вино ему разбавили водой.
- Черт возьми! - воскликнул он вдруг. - Самое поразительное из всего, что я видел сегодня, - это весьма странная чета из Тулузы в черном и в золоте. Какая женщина, друзья мои! Роскошь! Мне говорили о ней, но я не верил. И знаете, похоже, что она и впрямь влюблена в него. По правде говоря, этот колченогий меня смущает.
- Он смущает всех, с кем бы ему ни пришлось встретиться, - кислым тоном вставил архиепископ Тулузский. - Я знаю его уже многие годы, и я отказываюсь понимать его. В нем есть что-то дьявольское.
"Ну вот, опять он понес этот вздор", - с огорчением подумала Анжелика.
У нее так сладко застучало сердце от слов короля, но реплика архиепископа вновь пробудила в ней тревогу. Нет, он не сложил оружия!
Один из придворных королевской свиты, усмехнувшись, сказал:
- Быть влюбленным в собственного мужа! Вот уж смешно! Этой юной особе полезно немного побыть при дворе. Тут ее живо заставят расстаться с этим глупым предрассудком.
- Судя по вашим словам, сударь, можно подумать, что двор - это место, где законом является адюльтер, - сурово проговорила Анна Австрийская. - А между тем, ведь это же хорошо и так естественно, когда супруги любят друг друга. И тут нет ничего смешного.
- Но любовь между супругами так редка! - вздохнула госпожа де Мотвиль.
- А все потому, что редко женятся по любви, - разочарованным тоном сказал король.
Наступило неловкое молчание. Королева обменялась с кардиналом огорченным взглядом. Архиепископ Тулузский умиротворяюще поднял руку:
- Не печальтесь, сир. Сколь неисповедимы пути провидения, столь же неисповедимы и пути юного бога Эроса. А уж коли вас, судя по всему, взволновал пример этого дворянина и его жены, то могу вас заверить, что они никогда не виделись до дня бракосочетания, и их союз был благословлен мною в тулузском соборе. И тем не менее после нескольких лет супружеской жизни, увенчавшейся рождением сына, их взаимная любовь бросается в глаза даже непосвященным людям.
Королева-мать благодарно улыбнулась архиепископу, и тот самодовольно выпятил грудь.
"Лицемерит он или искренен?" - подумала Анжелика.
И тут она услышала немного шепелявый голос кардинала:
- Сегодня утром было у меня такое ощущение, будто я присутствую на каком-то спектакле. Казалось бы, безобразный урод, калека, но когда рядом с ним появилась ослепительная красавица жена, а за ними огромный мавр в белом атласном одеянии, я подумал: "О, как они прекрасны!"
- Есть хоть на ком взгляду отдохнуть от всех этих постных физиономий, сказал король. - А правда, что у него чудесный голос?
- Да, об этом все твердят.
Придворный, который уже раз вмешался в разговор, снова язвительно проговорил:
- Ах, какая трогательная история, просто волшебная сказка. Только на Юге можно услышать подобное!
- О, вы невыносимы со своими насмешками, - снова протестующе воскликнула королева. - Ваш цинизм мне не по душе, сударь!
Придворный почтительно склонил голову и, поскольку разговор вернулся в свое русло, сделал вид, будто заинтересовался собакой, которая грызла в дверях кость. Увидев, что он направляется в ее сторону, Анжелика торопливо встала, чтобы уйти.
Она сделала несколько шагов, но зацепилась своим тяжелым платьем за завитки какой-то консоли.
В то время как она нагнулась, чтобы отцепить подол, молодой человек отшвырнул ногой собаку, вышел и притворил за собой скрытую ковром дверцу. Почувствовав неудовольствие королевы-матери, он счел благоразумным ретироваться.
С беспечным видом он прошел мимо Анжелики, но потом обернулся и посмотрел на нее.
- О, да это же дама в золотом!
Она высокомерно взглянула на него и хотела было уйти, но он преградил ей путь.
- К чему так спешить! Дайте и мне полюбоваться чудом. Значит, вы и есть та самая дама, которая влюблена в собственного мужа? И в какого мужа! Истинный Адонис!
Она смерила его спокойным и презрительным взглядом. Он был выше ее и хорошо сложен. Лицо его было бы довольно красивым, если бы не узкий злой рот и миндалевидные рыжеватые глаза в коричневую крапинку. Эти неопределенные, очень невыразительные глаза несколько портили его. Одет он был со вкусом, весьма изысканно. Светлый, почти седой парик особенно подчеркивал свежесть его молодого лица.
Анжелика не могла не признать, что он недурен, но холодно сказала:
- Да, вы едва ли выдержите сравнение с ним. В наших краях такие глаза, как у вас, называют "червивыми яблоками". Вы меня поняли? Что же касается волос, то у моего мужа они хотя бы собственные.
Самолюбие молодого дворянина явно было задето, потому что лицо его омрачилось.
- Не правда, он носит парик, - воскликнул он.
- Если у вас хватит смелости, попробуйте его сдернуть.
Судя по всему, она коснулась его больного места, и она заподозрила, что он носит парик потому, что начал лысеть. Но он быстро взял себя в руки. Сощурив глаза так, что видны были лишь две блестящие щелочки, он сказал:
- Значит, мы пытаемся кусаться? Право же, что-то слишком много талантов для маленькой провинциалочки.
Он быстро оглянулся и, схватив ее за запястья, толкнул в угол под лестницу.
- Оставьте меня! - сказала Анжелика.
- Сейчас, красавица. Но прежде мы сведем с вами счеты.
И, не дав Анжелике опомниться, он закинул назад ее голову и больно укусил за губу. Анжелика закричала. Рука ее проворно взлетела и опустилась на щеку оскорбителя. Великосветские манеры, которые она столь успешно усваивала долгие годы, не заглушили в ней природную необузданность чувств здоровой деревенской девушки. Если в ней пробуждали ярость, она вела себя точно так же, как много лет назад, когда с кулаками набрасывалась на своих сельских дружков. От увесистой звонкой пощечины у молодого дворянина, наверное, искры из глаз посыпались, потому что он отскочил от нее, схватившись рукой за щеку.
- Черт побери, только прачка может так драться!
- Дайте мне пройти, - повторила Анжелика - Иначе я так разукрашу вам физиономию, что вы не сможете показаться на глаза королю.
Он понял, что она выполнит свое обещание, и отступил.
- О, попадись вы мне в руки на всю ночь, - прошептал он, стиснув зубы, клянусь, к утру вы бы стали мягкой как воск!..
- Вот-вот, - рассмеялась она, - продумайте как следует свою месть... держась рукой за щеку.
Она ушла и быстро пробралась к выходу, так как толпа уже поредела - многие отправились завтракать.
Чувствуя себя оскорбленной и униженной, Анжелика прижимала к укушенной губе платочек.
"Только бы было не очень заметно... - думала она. - Что я скажу Жоффрею, если он спросит? Он проткнет мерзавца шпагой, этого нельзя допустить. А может, просто посмеется... Уж Жоффрей-то, во всяком случае, не питает иллюзий в отношении нравов этих блестящих сеньоров-северян... Теперь я начинаю понимать, что имеет он в виду, когда говорит, что двору необходимо привить светские манеры... но лично у меня нет ни малейшей охоты заниматься этим..."
В толпе, заполнившей площадь, она стала высматривать свой портшез и носильщиков.
Кто-то взял ее под руку, и Анжелика увидела рядом высокую фигуру герцогини де Монпансье.
- Душенька, я вас искала, - сказала ей герцогиня. - Я так терзаюсь, вспоминая глупости, которые я наговорила при вас утром, не зная, кто вы. Но что вы хотите, такой торжественный день, а я лишена привычных удобств, и нервы, естественно, расшалились, а язык несет всякий вздор.
- Пусть ваша светлость не беспокоится, ведь все сказанное - истина, хотя и не слишком приятная. В моей памяти сохранятся лишь эти ваши слова.
- Вы - само очарование. Я счастлива, что мы с вами оказались соседями... Вы еще одолжите мне своего цирюльника? Вы не торопитесь? Пойдемте в тень, там можно пощипать немножко винограда. Хотите? Эти испанцы, верно, никогда не прибудут...
- Я в вашем распоряжении, ваша светлость, - приседая в реверансе, ответила Анжелика.
***
На следующее утро все отправились на Фазаний остров, чтобы присутствовать при завтраке испанского короля. Сеньоры, толкаясь, лезли в лодки, не боясь замочить свои нарядные туфли, дамы поднимали подолы юбок и то и дело вскрикивали.
Анжелика в зеленом платье, а поверх него - в белом атласном, расшитом серебром, с помощью Пегилена оказалась в лодке между какой-то принцессой с одухотворенным лицом и маркизом д'Юмьером. Здесь же сидел и Филипп Орлеанский, он много смеялся, вспоминая огорченное лицо старшего брата, которому пришлось остаться в своей резиденции. Людовик XIV не должен видеть инфанту, пока она, обвенчавшись по доверенности на испанском берегу, не станет королевой. Только тогда он собственной персоной прибудет на Фазаний остров, чтобы дать клятву жить в мире с Испанией и увезти свою блистательную победу. А настоящая свадьба будет в Сен-Жан-де-Люзе, где новобрачных благословит архиепископ Байоннский.
Лодки с ослепительно нарядными пассажирами скользили по неподвижной глади реки. Когда подплыли к берегу и Анжелика ожидала своей очереди, чтобы выйти из лодки, один из придворных, ставя ногу на скамейку, где она сидела, наступил высоким каблуком ей на пальцы. Она с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть от боли. Подняв глаза, она узнала того самого молодого дворянина, который так нагло вел себя с нею накануне.
- Это маркиз де Вард, - сказала сидевшая рядом с Анжеликой юная принцесса. - И конечно же, он сделал это нарочно.
- Настоящая скотина! - жалобно сказала Анжелика. - Как можно терпеть таких грубиянов в свите короля?
- Он забавляет короля своим бесстыдством. Впрочем, в присутствии его величества он свои коготки прячет. Его репутация при дворе всем известна. Даже песенку о нем сочинили.
И она вполголоса запела:
Осел, хоть шкуры нет на нем, Но без нее ясна картина:
Ни плащ, ни шпага, ни камзол Не утаят, что Вард - скотина.
- Замолчите, Генриетта! - крикнул брат короля. - Если вас услышит госпожа де Суассон, она придет в ярость и нажалуется королю, что высмеивают его любимца.
- Чепуха! Госпожа де Суассон уже не пользуется таким доверием у его величества. Теперь, когда король женится...
- Но почему вы решили, сударыни, что жена, будь она даже инфанта, может иметь больше влияния на мужа, чем его давняя возлюбленная? - вмешался в разговор де Лозен.
- О господа! О сударыни! - запричитала госпожа де Мотвиль. - Умоляю вас! Разве сейчас время для подобных разговоров, когда испанские гранды едут нам навстречу?
Какая-то почерневшая, высохшая, с лицом, изборожденным морщинами, она своим темным туалетом и чересчур целомудренным видом странно выделялась среди разряженных дам и болтливых красавцев мужчин. Кто знает, может быть, фрейлина Анны Австрийской оказалась здесь не совсем случайно? Скорее всего, королева-мать поручила ей следить, как бы эти неразумные молодые дамы и кавалеры, привыкшие к злословию и сплетням, не задели чем-нибудь обидчивых испанцев.
Анжелика начинала уже уставать от этих пустых, злых сплетников, у которых за показным лоском скрывались развращенные души.
Она услышала, как темноволосая графиня де Суассон сказала одной из своих подруг:
- Дорогая, я нашла двух скороходов и ужасно горжусь ими. Мне так расхваливали басков, говорили, будто они бегают быстрее ветра. И вы знаете, они действительно могут проделать за день больше двадцати лье. Не правда ли, когда впереди кареты, выкрикивая ваше имя, мчатся скороходы с собаками, а собаки лают, разгоняя чернь, - это великолепное зрелище?
Слова графини напомнили Анжелике, что Жоффрей, хотя он и любит роскошь, тем не менее противник того, чтобы скороходы бежали перед его экипажами.
Кстати, куда запропастился Жоффрей?
Она не видела его со вчерашнего дня. Он заходил домой переодеться и побриться, но она в это время сидела у герцогини де Монпансье. Анжелике тоже пришлось раза три или четыре в спешке, нервничая, менять туалеты. Спала она всего несколько часов, но хорошее вино, которое все пили по любому поводу, придавало ей бодрости. Она даже как-то забыла про Флоримона: дня через три или четыре она узнает, кормила ли его служанка вовремя или же бегала любоваться экипажами и любезничать с королевскими пажами и лакеями. Впрочем, Марго следила за порядком. Как истая гугенотка, она осуждала празднества и, хотя с усердием помогала своей госпоже наряжаться, прислугу, которая была подчинена ей, держала в строгости.
Когда Анжелика вместе с придворными вошла в дом, стоявший в центре острова, она, наконец, увидела в толпе Жоффрея.
Она пробралась к нему и тронула его веером. Он бросил на нее рассеянный взгляд.
- Ах, это вы!
- Жоффрей, мне ужасно вас недостает. Но вы, кажется, не слишком рады видеть меня. Неужели и вы поддались предрассудку, что супружеская любовь смешна? Вы меня стыдитесь как будто?
Он нежно улыбнулся и обнял ее за талию.
- Нет, любовь моя. Но я видел вас в столь знатной и приятной компании...
- О, приятной... - Анжелика провела пальцем по синяку на руке. - Боюсь, что я покину ее серьезно покалеченной. А что делали вы со вчерашнего дня?
- Встретился кое с кем из друзей, поболтал с одним, с другим. Вы уже видели короля Испании?
- Нет еще.
- Идемте в ту залу. Там накрывают на стол. По испанскому этикету король должен есть один, следуя весьма сложному церемониалу.
На стенах зала висели гобелены приглушенных тонов коричневато-золотистые, с красными и серовато-синими пятнами, изображающие сцены из истории испанского королевства. Народу в зале было полным-полно, все стояли, тесно прижатые друг к другу.
Испанский и французский дворы состязались в роскоши и великолепии. Испанцы превзошли французов количеством золота и драгоценных камней, зато французы затмили испанцев элегантностью своих туалетов. Молодые сеньоры из свиты Людовика XIV облачились в этот день в плащи из серого муара, отделанные золотыми кружевами с огненно-красными маленькими рубинами. Подкладка плащей была из тонкой золотой парчи, камзолы - из более плотной. Широкие поля шляп с белыми перьями по бокам были загнуты и заколоты бриллиантовыми булавками.
Французы откровенно посмеивались над вышедшими из моды длинными усами испанских грандов и их обильно разукрашенными вышивкой костюмами, что тоже давно устарело.
- Вы видели, какие на них плоские шляпы, какие там маленькие, жиденькие перышки? - прошептал, фыркая от смеха, Пегилен.
- А дамы? Это просто вереница старых скелетов, у них под мантильями кости выпирают!
- Испания - страна, где красивые жены сидят дома за решеткой.
- Инфанта, говорят, до сих пор носит фижмы и такой широкий кринолин, что проходит в дверь боком.
- И так затянута в корсет, что можно подумать, будто у нее совсем нет бюста, хотя, говорят, он у нее великолепен, - вставила госпожа де Мотвиль, взбивая кружева на своей плоской груди.
Жоффрей де Пейрак бросил на нее язвительный взгляд.
- Вот уж поистине, - сказал он, - как бездарны должны быть мадридские портные, чтобы так обезобразить то, что прекрасно, и как искусны парижские, если они умеют показать то, чего нет.
Анжелика ущипнула его сквозь бархатный рукав. Он засмеялся и с видом заговорщика поцеловал ей руку. На мгновение ей показалось, будто он скрывает от нее какую-то заботу, но внимание ее было рассеянно, и она тут же забыла об этом. Внезапно воцарилась тишина - в залу вошел король Испании. Анжелика, которая была невысокого роста, вскарабкалась на скамеечку.
- Он похож на мумию, - шепнул ей Пегилен.
И действительно, лицо у Филиппа IV было пергаментное, мертвенно-бледное, прозрачное, с неестественным румянцем на щеках. Он шагал к столу, как марионетка. Его большие тусклые глаза смотрели вперед, не мигая. Резко очерченный подбородок, выступающие челюсти, красные губы, жидкие, с медным оттенком светлые волосы придавали ему особенно болезненный вид.
Несмотря на это, он был настолько преисполнен чувства своего почти божественного величия, что не сделал ни единого жеста, который выходил бы за рамки требований этикета. Парализованный своим могуществом, он в одиночестве сидел за столом и ел так, словно совершал священный обряд.
Толпа придворных бурлила, как водоворот, продолжала расти, и передние ряды, не выдержав натиска, неожиданно подались вперед. Столик короля чуть не опрокинули.
В зале было душно, и Филиппу IV стало нехорошо. Все увидели, как он вдруг поднес руку к горлу и оттянул кружевное жабо, чтобы глотнуть воздуху. Но почти тотчас же он снова принял свою торжественную позу, как честный актер, готовый на любые жертвы.
- Кто бы мог сказать, что этот призрак плодит детей так же легко, как петух? - сказал неисправимый Пегилен де Лозен, когда завтрак кончился и все вышли на улицу. - Его внебрачные дети наполняют своими криками мрачные коридоры дворца, а вторая жена продолжает производить на свет тщедушных младенцев, которые, едва покинув колыбель, отправляются в гробницы Эскуриала.
- Последний умер как раз в то время, когда мой отец был послан в Мадрид просить руки инфанты, - сказал де Лувиньи, второй сын герцога де Грамона. Правда, после этого родился еще один сын, но он тоже на ладан дышит.
Восторженный маркиз д'Юмьер воскликнул:
- Он умрет, и кто же тогда станет наследником трона Карла V? Инфанта французская королева.
- Вы слишком смело и далеко заглядываете в будущее, маркиз, - возразил настроенный пессимистически герцог де Буйон.
- А почему вы полагаете, что его высокопреосвященство кардинал, а может, даже и его величество не подумали и об этом?
- Да, возможно, возможно, но слишком честолюбивые мечты никогда не служат делу мира.
Втягивая длинным носом морской воздух, словно ему почудились в нем какие-то подозрительные запахи, герцог де Буйон проворчал:
- Мир! Ох уж этот мир! Не пройдет и десяти лет, как он пошатнется!
Но он пошатнулся через два часа. Неожиданно все рухнуло, прошел слух, будто свадьба не состоится.
Дон Луис де Аро и кардинал Мазарини слишком долго оттягивали урегулирование последних деталей мирного договора и уточнение некоторых щекотливых пунктов, касающихся деревень, дорог и границ, так как каждый надеялся, воспользовавшись праздничной суматохой, добиться своего. Теперь же ни один из них не желал пойти на уступки. Война продолжалась. Полдня прошло в тревоге. И тогда решили призвать на помощь бога любви, чтобы он соединил жениха и невесту, которые никогда даже не видели друг друга. Одному из придворных удалось передать инфанте записку о том, что король сгорает от нетерпения, ожидая встречи с ней. Дочь всевластна над сердцем отца. А инфанта, хотя и слыла послушной дочерью, не имела ни малейшего желания возвращаться в Мадрид теперь, когда перед ней открывалось такое блестящее будущее... И она дала понять Филиппу IV, что желает получить своего мужа, после чего нарушенная было церемония пошла своим чередом.
Церемония бракосочетания по доверенности состоялась на испанском берегу, в Сан-Себастьяне. Герцогиня де Монпансье, пригласив с собой Анжелику, отправилась туда, хотя дочери Гастона Орлеанского, носившей траур по отцу, не полагалось присутствовать на подобном торжестве. Но она решила появиться на нем "инкогнито", то есть повязав голову атласным платком и не напудрив волосы.
Процессия, двигавшаяся по улицам города, произвела на французов впечатление какой-то странной вакханалии. Впереди шли сто танцоров в белых костюмах, с колокольчиками на ногах, жонглируя шпагами, а за ними пятьдесят мальчиков в масках били в тамбурины. Следом несли трех сплетенных из ивовых прутьев великанов, наряженных мавританскими королями, таких огромных, что они достигали второго этажа домов, гигантского святого Христофора, чудовищного дракона, превосходящего длиною огромного кита, и, наконец, под балдахином святые дары в громадном золотом потире, перед которым толпа преклоняла колени.
Эта странная пантомима, пронизанная мистикой, ошеломила гостей.
В соборе, позади дарохранительницы, к самому своду поднималась лестница, украшенная множеством свечей.
Анжелика, ослепленная, смотрела на эту неопалимую купину. Тяжелый, густой запах ладана дополнял эту непривычную атмосферу собора, построенного в мавританском стиле. В полумраке сводов и приделов блестели позолоченные витые столбики трехъярусных хоров, где теснились по одну сторону мужчины, а по другую - дамы.
Ждать пришлось долго. Священники от нечего делать беседовали с француженками, а госпожа де Мотвиль опять ужасалась дерзостям, которые ей наговорили, воспользовавшись темнотой.
- Perdone, dejeme pasar <Разрешите пройти, пожалуйста (исп.).>, - хриплым голосом неожиданно проговорил кто-то по-испански рядом с Анжеликой.
Она оглянулась и, опустив глаза, увидела какое-то странное существо. Это была карлица, такая маленькая и широкая в плечах, что она казалась квадратной, с лицом, которое пугало своим уродством. Ее пухлая ручка лежала на шее огромной черной борзой.
За ней в таком же пестром костюме с большим жабо следовал карлик, но у него было такое лукавое выражение лица, что при взгляде на него невольно хотелось смеяться. Толпа расступилась, пропуская карликов и собаку.
- Это карлица инфанты и ее шут Томазини, - сказал кто-то. - Говорят, она повезет их с собой во Францию.
- А зачем ей нужны эти уроды? Во Франции у нее будет чем поразвлечься.
- Она говорит, что только ее карлица умеет сварить для нее шоколад с корицей.
Анжелика увидела наверху чью-то величественную фигуру в светлом одеянии. Его преосвященство архиепископ Тулузский в сутане из сиреневого атласа с короткой горностаевой пелериной поднялся на хоры из позолоченного дерева. Он стоял, перевесившись через перила. Глаза его горели испепеляющим огнем. Он разговаривал с кем-то, кого Анжелика не видела.
И вдруг, охваченная тревогой, она начала пробираться сквозь толпу в ту сторону. Внизу, у лестницы, стоял Жоффрей де Пейрак и, задрав голову, с насмешкой смотрел на архиепископа.
Помните о "тулузском золоте", - вполголоса говорил де Фонтенак. - Сервилий Сципион, который ограбил тулузские храмы, был покаран за свое святотатство. Вот почему поговорка о "тулузском золоте" заставляет думать о несчастье, которое неизбежно следует в расплату за богатство, нажитое сомнительным путем.
Граф де Пейрак продолжал улыбаться.
- Я вас люблю, - проговорил он тихо, - я восхищаюсь вами. Вы наивны и жестоки, как все праведники. Я вижу в ваших глазах пламя костров инквизиции. Итак, вы меня не пощадите?
- Прощайте, сударь, - сказал архиепископ, поджав губы.
- Прощайте, Фульк из Нейи <Кюре из Нейи, проповедник четвертого крестового похода.>.
Отблеск свечей падал на лицо Жоффрея де Пейрака. Его взор был устремлен в пространство.
- Что опять произошло? - шепотом спросила Анжелика.
- Ничего, моя красавица. Наши вечные ссоры...
Король Испании, бледный как смерть, одетый без всякой пышности, шел к алтарю, держа за правую руку инфанту.
У инфанты была удивительной белизны кожа, выхоленная в сумраке суровых мадридских дворцов, голубые глаза, очень светлые шелковистые волосы, которым придавали пышность накладные локоны, и покорный, безмятежный вид. Она напоминала скорее фламандку, чем испанку.
Ее наряд из белой шерстяной материи, слегка приукрашенный вышивкой, французы нашли чудовищным.
Король подвел дочь к алтарю, она преклонила колени. Дон Луис де Аро, который - неизвестно почему - должен был обвенчаться с нею вместо короля Франции, стал слева от нее, на довольно почтительном расстоянии.
Когда наступил момент клятвы в верности, инфанта и дон Луис протянули друг другу руки, но пальцы их не соприкоснулись. Другую руку инфанта подала отцу и поцеловала его. По пергаментным щекам короля покатились слезы. Герцогиня де Монпансье шумно высморкалась.

Глава 28

Проезжая через деревни и цветущие сады, двор возвращался в Париж.
Среди полей, покрытых весенними всходами, тянулся длинный караван: кареты шестериком, фуры, нагруженные кроватями, сундуками и коврами, навьюченные мулы, лакеи и телохранители верхом на лошадях.
Из городских ворот навстречу им выходили по пыльной дороге депутации магистратов, которые несли к королевской карете на серебряном блюде или бархатной подушечке ключи от города.
Так этот шумный караван проехал Бордо, Сент и Пуатье, на который Анжелика, оглушенная и растерянная, едва обратила внимание.
Она тоже ехала в Париж вместе со всем двором.
- Уж коли вас держат в неведении, ведите себя так, словно ничего не произошло, - посоветовал ей Пегилен.
Он все чаще повторял свое "Тс-с!" и вздрагивал при малейшем шорохе.
- Ваш муж собирался в Париж, - поезжайте туда. Там все прояснится. В конце концов, может, это просто недоразумение.
- Пегилен, но что известно вам?
- Ничего, ничего... я ничего не знаю.
Он встревоженно оглядывался и уходил разыгрывать шута перед королем.
В конце концов Анжелика, попросив д'Андижоса и Сербало сопровождать ее, отослала в Тулузу часть своего багажа. Она оставила только карету и одну повозку с вещами и взяла с собой лишь Марго, молоденькую служанку - няню Флоримона, трех лакеев и двух кучеров. В последний момент парикмахер Бине и юный скрипач Джованни упросили ее взять их с собой.
- Если мессир граф ждет нас в Париже, а я не приеду, он будет разгневан, уверяю вас, - сказал Франсуа Бине.
- Увидеть Париж, о, увидеть Париж! - твердил юный музыкант. - Если мне удастся встретиться там с придворным композитором Батистом Люлли, о котором столько говорят, я уверен, он наставит меня на путь истинный и я стану великим артистом.
- Ну хорошо, хорошо, великий артист, - сдалась Анжелика.
Она старалась улыбаться, чтобы не уронить достоинства, утешая себя словами Пегилена: "Это просто какое-то недоразумение". И действительно, если не считать того, что граф де Пейрак вдруг бесследно исчез, ничто, казалось, не изменилось, не было никаких слухов о его опале.
Герцогиня де Монпансье пользовалась любым поводом, чтобы дружески побеседовать с Анжеликой. Притворяться она не смогла бы, она была до предела наивна и бесхитростна.
Многие спрашивали о графе де Пейраке, но это было совершенно естественно. В конце концов Анжелика стала отвечать, что он уехал в Париж заранее, чтобы все подготовить к ее прибытию.
Перед отъездом из Сен-Жан-де-Люза она попыталась было встретиться с бароном де Фонтенаком, но тщетно. Его преосвященство вернулся в Тулузу.
Бывали минуты, когда Анжелике казалось, что все это приснилось ей, и она тешила себя невероятными надеждами: а может быть, Жоффрей просто уехал в Тулузу?
Когда они проезжали по раскаленным ландам, неподалеку от Дакса, одно мрачное происшествие вернуло ее к трагической действительности. Навстречу каравану вышли жители одной из деревень и попросили дать им несколько стражников: они устраивают облаву на какое-то страшное черное чудовище, которое держит в страхе всю округу.
Д'Андижос подскакал к карете Анжелики и шепотом сообщил ей, что, видимо, речь идет о Куасси-Ба.
Она сказала, что хотела бы видеть этих людей. Это оказались пастухи, которые пасли овечьи гурты, они подошли к ней на ходулях - по зыбучим песчаным дюнам иначе не пройдешь.
Их рассказ подтвердил опасения Анжелики.
Да, два дня назад пастухи услышали крики и стрельбу на дороге. Они бросились туда и увидели карету, на которую напал, размахивая кривой, как у турок, саблей, всадник с черным лицом. К счастью, у сидевших в карете был пистолет. По-видимому, они ранили черного всадника, и он убежал.
- А что за люди сидели в карете? - спросила Анжелика.
- Этого мы не знаем, - ответили пастухи. - Занавески были задернуты. А сопровождали их только два всадника. Они нам дали денег, чтобы мы похоронили того, которому чудовище отрубило голову.
- Отрубило голову! - проговорил ошеломленный д'Андижос.
- Да, да, мессир, и еще так ловко, что она скатилась в канаву, мы ее оттуда и вытащили.
***
Ночью, когда большинство путешественников принуждены были остановиться на отдых в деревнях в окрестностях Бордо, Анжелике снова почудился во сне зловещий зов:
- Каспаша! Каспаша!
Она заметалась и проснулась. Ее кровать стояла в единственной комнате этого дома, хозяева ушли спать в конюшню. Колыбель Флоримона находилась у очага. Марго и молодая служанка спали вдвоем на соломенном тюфяке.
Анжелика увидела, что Марго поднялась и надевает юбку.
- Ты куда?
- Это Куасси-Ба, я уверена, - прошептала Марго.
В одно мгновение Анжелика выскользнула из-под простыни.
Они осторожно открыли расшатанную дверь. Ночь, к счастью, была очень темная.
- Куасси-Ба, входи, - тихо позвали они. Что-то шевельнулось, и огромный мавр, шатаясь, перевалился через порог. Они усадили его на скамью. При свете свечи они увидели его посеревшее, изможденное лицо. Одежда его была в крови. Раненый, он три дня бродил по ландам.
Марго, порывшись в сундуках, дала ему выпить глоток спиртного, после чего он заговорил.
- Только одну голову, хозяйка, только одну я смог отрубить.
- Этого вполне достаточно, уверяю тебя, - горько усмехнулась Анжелика.
- Я потерял свою большую саблю и коня.
- Я тебе дам и то и другое. И помолчи, тебе не надо сейчас разговаривать. Ты нас нашел, это главное. Когда господин увидит тебя, он скажет: "Молодец, Куасси-Ба".
- А мы увидим нашего господина?
- Увидим, обещаю тебе.
Разговаривая, Анжелика разорвала на полоски простыню. Она боялась, не застряла ли пуля под ключицей, где была рана, но, обнаружив второе отверстие под мышкой, поняла, что пуля вышла. Анжелика полила обе раны спиртом и туго забинтовала их.
- Что же мы будем делать с ним, сударыня? - испуганно спросила Марго.
- Возьмем с собой, ясно. Он поедет в повозке, как обычно.
- А что будут говорить?
- Кто будет говорить? Неужели ты думаешь, что кому-нибудь из окружающих есть дело до того, чем занят мой мавр... Сладко поесть, получить хороших лошадей на почтовой станции, спокойно переночевать - вот и все их заботы. В повозке его никто не увидит, а в Париже, когда мы будем у себя дома, все уладится само собой.
И твердым голосом, чтобы убедить самое себя, она добавила:
- Ты пойми, Марго, все это просто недоразумение.
***
Теперь карета катила по лесу Рамбуйе. Стояла чудовищная жара, и Анжелика задремала. Флоримон спал на коленях у Марго. Внезапно их разбудил странный сухой звук. Карету сильно тряхнуло. Анжелика увидела, что они на краю глубокой рытвины. Окутанная облаком пыли карета с ужасным треском опрокинулась туда. Прижатый упавшей на него служанкой, отчаянно завопил Флоримон. Слышно было, как звонко ржали лошади, кричал, щелкая кнутом, кучер.
Потом снова повторился тот же сухой звук, и на стекле кареты Анжелика увидела какую-то странную звездочку, похожую на морозный узор, с дырочкой посередине. Анжелика попыталась подняться, вытащить Флоримона.
Вдруг кто-то рванул над ее головой дверцу, и показалась голова Пегилена де Лозена.
- Никто не пострадал, надеюсь?
Последнее слово он от волнения произнес мягко, с певучим южным акцентом.
- Все кричат, значит, похоже, все живы, - ответила Анжелика.
Осколком стекла она слегка поранила руку, но царапина была неглубокая.
Она передала малыша Пегилену. Подоспевший в это время шевалье де Лувиньи подал ей руку и помог выбраться из экипажа. Очутившись на твердой земле, она порывисто схватила Флоримона и, прижав к груди, стала успокаивать. Малыш так пронзительно кричал, что заглушал всех, и невозможно было сказать ни слова.
Успокаивая мальчика, Анжелика увидела, что к ее карете подъехал и остановился экипаж герцога де Лозена, а за ним экипаж сестры де Лозена Шарлотты, графини де Ножан, а также экипажи обоих братьев де Грамон. Со всех сторон к месту происшествия спешили придворные дамы, друзья, слуги.
- Что же все-таки произошло? - спросила Анжелика, едва Флоримон немного утих.
У кучера был испуганный вид. Он вообще был человек не очень надежный: хвастун и болтун, вечно что-то напевает, а главное - не прочь приложиться к бутылке.
- Ты выпил и заснул?
- Нет, госпожа, право слово. Я от жары мучился, это верно, но поводья держал крепко. И лошади шли спокойно. А потом вдруг из-за деревьев выскочили двое мужчин. У одного был пистолет. Он выстрелил в воздух, и это испугало лошадей. Они сразу на дыбы, рванулись назад. Вот тут-то карета и опрокинулась в яму. Один из мужчин схватил лошадей под уздцы. Я его кнутом как хлестанул изо всей мочи! А второй в это время перезаряжал свой пистолет. Потом он подошел и выстрелил в оконце. Но тут подъехала повозка, а потом и вот эти господа верхом... Те двое голубчиков и удрали...
- Странная история, - заметил де Лозен. - Лес надежно охраняется. К приезду короля стража выловила всех бродяг. А как выглядели эти негодяи?
- Не могу сказать, мессир герцог. Но мне думается, это не разбойники. Они были хорошо одеты, чисто выбриты. Я бы сказал, что они больше похожи на лакеев.
- Двое уволенных слуг решили заняться грабежом? - высказал предположение де Гиш.
Чья-то тяжелая карета проехала мимо стоявших экипажей и остановилась. Из нее выглянула герцогиня де Монпансье.
- Опять эти гасконцы подняли тарарам! Вы что, хотите распугать своими трубными голосами всех птиц Иль-де-Франса?
Пегилен де Лозен подбежал к ней, несколько раз поклонившись на ходу. Он объяснил, что с графиней де Пейрак только что произошло неприятное происшествие и понадобится некоторое время, пока ее карету поднимут и починят.
- Так пусть она идет сюда, пусть сядет к нам! - воскликнула герцогиня. Пегилен, милый, сходите за ней. Идите сюда, дорогая, у нас свободна целая скамья. Вам и вашему малышу здесь будет очень удобно. Бедный ангелочек! Бедный малютка!
Герцогиня сама помогла Анжелике войти в карету и устроиться поудобнее.
- Вы же ранены, бедный мой дружок. Как только будет остановка, я пошлю за своим доктором.
Анжелика в смятении заметила, что дама, сидящая в глубине кареты рядом с герцогиней де Монпансье, не кто иная, как сама королева-мать.
- Да простит меня ваше величество...
- Вам незачем извиняться, сударыня, - очень любезно ответила Анна Австрийская, - герцогиня де Монпансье поступила совершенно правильно, предложив вам воспользоваться нашей каретой. Скамья удобная, и здесь вы отдохнете и оправитесь от волнений. Но меня тревожит, что это за вооруженные люди, которые на вас напали.
- Боже мой, а вдруг они замышляли что-то против короля или королевы! всплеснула руками герцогиня.
- Их кареты окружены телохранителями, и думаю, что за них можно не опасаться. Но я все же поговорю с начальником стражи.
Только теперь у Анжелики наступила реакция после перенесенного потрясения. Она почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица, и, закрыв глаза, откинула голову на мягкую спинку сиденья. Незнакомец в упор выстрелил в стекло. Это просто чудо, что никто из сидевших в карете не пострадал. Она крепко прижала к себе Флоримона. Сквозь легкую ткань одежды она заметила, как похудел он за последние дни, и упрекнула себя: "Его измучила эта бесконечная поездка". С тех пор как мальчика разлучили с его кормилицей и арапчонком, он часто хныкал, отказывался пить молоко, которое Марго покупала для него в деревнях. Сейчас он тяжело вздыхал во сне, и на его длинных ресницах, от которых падала тень на побледневшие щечки, застыли слезинки. Ротик у него был крошечный, круглый и красный, как вишенка. Анжелика осторожно вытерла платком капли пота на его выпуклом белом лбу. Герцогиня де Монпансье громко вздохнула.
- Такая жара, что кровь в жилах свертывается.
- Когда мы ехали по лесным дорогам, было легче, - заметила Анна Австрийская, обмахиваясь большим черным черепаховым веером, - а здесь повсюду лес вырублен.
Наступило молчание, потом герцогиня де Монпансье шумно высморкалась и утерла глаза. Губы у нее дрожали.
- Как жестоко с вашей стороны, сударыня, колоть мне глаза тем, от чего у меня и так разрывается сердце. Да, этот лес принадлежит мне, но только теперь я увидела, что герцог Орлеанский, мой покойный отец, в погоне за деньгами почти полностью уничтожил его. Я потеряла не меньше ста тысяч экю, на которые могла бы приобрести великолепные бриллианты и красивейший жемчуг!
- Дорогая моя, поступки вашего отца никогда не отличались рассудительностью.
- Не правда ли, ужасное зрелище - эти торчащие из земли пни? Если бы я не сидела в вашей карете, я бы решила, что меня обвинили в преступлениях против вашего величества - ведь существует обычай вырубать леса непокорных подданных.
- Но это и впрямь чуть не произошло, - сказала королева-мать.
Герцогиня залилась краской до самых ушей.
- Ваше величество столько раз заверяли меня, что все вычеркнуто из памяти! Я не осмеливаюсь даже принять это за намек.
- Пожалуй, я не должна была так говорить с вами. Но что делать, если сердце вспыльчиво, даже когда разум хочет быть милосердным. И все-таки я всегда вас любила. Но было время, когда вы вызывали мое негодование. Я бы могла еще простить вам Орлеан, но битву у Сент-Антуанских ворот и пушку Бастилии... О! Попадись вы тогда мне в руки, я бы вас задушила.
- И вполне заслуженно, ведь я прогневала ваше величество. Мое несчастье состояло в том, что я оказалась с людьми, которые вынудили меня так действовать, уверяя, что именно к этому призывают меня долг и честь.
- Не всегда легко разобраться, что является делом чести, в чем состоит твой долг, - сказала королева.
Они обе глубоко вздохнули. Слушая их, Анжелика думала, что ссоры сильных мира сего и простых смертных мало чем отличаются. Просто одни бьют по физиономии, а другие бьют из пушки. У одних остается только глухая вражда, у других - тяжелая память о прошлом, полном опасных интриг. Говорят, что все забыто, улыбаются народу, в угоду испанцам принимают принца Конде, ради денег обласкивают Фуке, но в глубине души каждый помнит все.
Если бы письма, лежащие в ларце, спрятанном в башенке замка дю Плесси, всплыли бы сейчас на свет божий, разве не явилось бы это поводом для того, чтобы из тлеющих угольков, готовых в любую минуту разгореться, снова вспыхнул страшный пожар?
У Анжелики было такое ощущение, точно этот ларец запрятан в ней самой и теперь он, словно свинцом, придавил ее жизнь. Она сидела с закрытыми глазами. Она боялась, что сидящие рядом с ней увидят проходящие перед ее мысленным взором странные картины: принца Конде, склонившегося над пузырьком с ядом или перечитывающего письмо, которое он перед этим подписал: "Заверяю мессира Фуке... всегда буду верен только ему и никому другому..."
Анжелика чувствовала себя очень одинокой. Никому не могла она довериться. Эти приятные светские знакомства ничего не стоят. Каждый жаждет только покровительства и милостей, и все немедленно отвернутся от нее, едва почуют, что она в опале. Правда, Бернар д'Андижос предан ей, но он такой легкомысленный! Едва они приедут в Париж, он сразу же исчезнет: подхватив под руку свою любовницу мадемуазель де Монмор, он будет веселиться на придворных балах или ночами пропадать с гасконцами в тавернах и игорных домах.
А впрочем, какое это имеет значение! Главное - поскорее добраться до Парижа. Там она вновь обретет под ногами твердую почву. Она поселится в прекрасном доме графа де Пейрака, в квартале Сен-Поль. И она тотчас же начнет поиски и хлопоты, чтобы узнать, что случилось с ее мужем.
***
- Мы приедем в Париж еще до полудня, - сообщил Анжелике д'Андижос, когда она с Флоримоном на следующее утро пересела в его карету, поскольку ее экипаж после вчерашнего инцидента был сильно поврежден.
- Может быть, муж уж ждет меня там и все разъяснится, - сказала Анжелика. - А почему вдруг вы повесили нос, маркиз?
- Потому что вчера вас просто чудом не убили. Если бы карета не опрокинулась, вторая пуля этого негодяя попала бы в вас. Она пробила стекло, и я нашел ее под чехлом, в спинке сиденья, как раз в том месте, где должна была находиться ваша голова.
- Ну, вот видите, судьба на нашей стороне! Возможно, это счастливое предзнаменование - все будет в порядке!
***
Они проезжали предместья, но Анжелика думала, что это уже Париж. Когда миновали ворота Сент-Оноре, она была разочарована узкими и грязными улицами. В их шуме не было звучности, свойственной Тулузе, он был какой-то резкий, пронзительный. Крики торговцев и, в особенности, кучеров и лакеев, которые возвещали о приближении экипажей, крики носильщиков портшезов прорезали глухой гул, похожий на отдаленный гром. Воздух был душный и зловонный.
Анжелика в карете, сопровождающий ее верхом Бернар д'Андижос, повозка с вещами и оба лакея на лошадях больше двух часов тащились по улицам, прежде чем добрались до квартала Сен-Поль.
Наконец они въехали на улицу Ботрей и замедлили ход.
***
Карета остановилась у высоких светлых деревянных ворот с фигурными бронзовыми молоточками и запорами. За белокаменной оградой виднелись двор и дом, построенный в современном стиле из тесаного камня, с высокими окнами, застекленными не разноцветными, а прозрачными стеклами, с новой черепичной крышей, со слуховыми окошками, которые блестели на солнце.
Лакей распахнул дверцу кареты.
- Приехали, сударыня, - сказал маркиз д'Андижос.
Он еще не спешился и удивленно смотрел на ворота. Анжелика спрыгнула на землю и подбежала к маленькому домику, где, должно быть, жил привратник, охранявший отель.
Она в гневе рванула звонок. Ее возмущало, что до сих пор не открыли ворота. Но на трезвон колокольчика никто не отозвался. Окна в домике были грязные. И все вокруг словно вымерло.
И тут Анжелика вдруг заметила на воротах что-то непонятное, на что, словно громом пораженный, смотрел д'Андижос.
Она подошла поближе.
Створки ворот опутывал красный шнур, на концах которого были толстые печати из цветного воска. Рядом белел листок, тоже прикрепленный восковыми печатями.
Анжелика прочла:
Королевская судебная палата Париж
1 июля 1660 года
Застыв в оцепенении, она смотрела и ничего не понимала. В этот момент дверь домика приотворилась и оттуда высунулось встревоженное лицо слуги, одетого в помятую ливрею. Увидев карету, он торопливо захлопнул дверь, но потом, спохватившись, снова открыл ее и неуверенно вышел на улицу.
- Вы привратник отеля? - спросила Анжелика.
- Да, госпожа... да, это я, Батист... и я узнал карету... карету моего... моего... моего господина.
- Да перестань же ты заикаться, болван! - топнув ногой, крикнула Анжелика. - Скажи лучше, где мессир граф де Пейрак?
Слуга боязливо огляделся. Никого из соседей поблизости не было, и он, кажется, успокоился. Подойдя к Анжелике, он посмотрел ей прямо в глаза и неожиданно упал перед ней на колени, продолжая испуганно озираться.
- О, бедная моя молодая госпожа! - простонал он. - Бедный мой господин!.. О, какое ужасное несчастье!
- Да говори же ты! Что случилось?
Охваченная безумной тревогой, она трясла его за плечо.
- Встань, болван! Я ничего не слышу, что ты там бубнишь? Где мой муж? Он умер? Слуга с трудом поднялся.
- Говорят, его бросили в Бастилию, - прошептал он. - Отель опечатан. За его сохранность я отвечаю головой. А вы, госпожа, бегите отсюда, бегите, пока не поздно.
Упоминание знаменитой крепости-тюрьмы Бастилии не только не привело Анжелику в отчаяние, но, напротив, даже как будто успокоило, потому что у нее уже зародились было самые ужасные предположения.
Из тюрьмы можно выйти. Она знала, что самая страшная тюрьма в Париже - это тюрьма парижского архиепископства, расположенная ниже уровня Сены, где зимой можно утонуть, знала, что Шатле предназначен для простого люда. Бастилия же была тюрьмой аристократической. Какие бы мрачные легенды ни ходили о неприступных камерах ее восьми башен, всем известно, что пребывание в этой тюрьме не считается позорным.
Анжелика тихонько вздохнула, силясь собраться с мыслями.
- Я думаю, нам здесь лучше не задерживаться, - сказала она маркизу д'Андижосу.
- Да-да, госпожа, уезжайте поскорее, - настаивал привратник.
- Нужно еще решить куда. Впрочем, у меня в Париже сестра. Правда, адреса я не знаю, но ее муж, мэтр Фалло, - королевский прокурор. Мне помнится, после женитьбы он носит имя Фалло де Сансе.
- Отправимся во Дворец правосудия и там уж наверняка все разузнаем.
И Анжелика со своей свитой снова двинулась в путь по улицам Парижа. Но теперь она уже не смотрела по сторонам. Город, встретивший ее так враждебно, больше не интересовал ее. Флоримон плакал. У него резались зубки, и Марго тщетно пыталась облегчить его страдания, втирая ему в десны снадобье из меда и укропа.
Они в конце концов узнали адрес королевского прокурора, который, как и большинство судейских чиновников, жил неподалеку от Дворца правосудия, на острове Сите, в приходе Сен-Ландри.
Улица называлась улицей Ада, и Анжелика сочла это зловещим предзнаменованием. Здесь еще сохранились старинные серые дома с остроконечными крышами, редкими окнами, лепными украшениями и водосточными трубами с головами чудовищ.
Дом, около которого остановилась карета, был не менее мрачен, чем соседние, хотя на каждом этаже было по три довольно высоких окна. На первом этаже находилась контора, на дверях которой висела дощечка:
Мэтр Фалло де Сансе. Королевский прокурор.
Не успела Анжелика выйти из кареты, как к ней бросились два клерка, праздно стоявшие у порога. Они буквально оглушили ее потоком слов на каком-то непонятном ей жаргоне. В конце концов она догадалась, что они восхваляют контору мэтра де Сансе, утверждая, что это единственное место в Париже, где клиент, желающий выиграть процесс, может получить советы.
- Я совсем не по поводу судебного процесса, - сказала Анжелика. - Мне нужна госпожа Фалло.
Разочарованные клерки указали ей на дверь слева, которая вела в жилище прокурора.
Анжелика ударила в дверь бронзовым молотком и с волнением стала ждать, когда ей откроют.
Аккуратно одетая толстая служанка в белом чепчике провела ее в прихожую, и почти тотчас же на лестнице появилась Ортанс. Она увидела карету в окно.
Анжелике показалось, что в первое мгновение сестра хотела броситься ей на шею, но спохватилась, и лицо ее приняло отчужденное выражение. Впрочем, в прихожей царила такая темень, что сестрам даже трудно было разглядеть друг друга. Они расцеловались довольно холодно.
Ортанс выглядела еще более сухопарой и длинной, чем прежде.
- Несчастная моя сестра! - воскликнула она.
- Почему "несчастная"? - спросила Анжелика.
Госпожа Фалло, кивнув в сторону служанки, провела Анжелику в спальню. Это была большая комната, служившая одновременно и гостиной, потому что вокруг кровати с красивым пологом, покрытой стеганым одеялом из желтой камчатой ткани, стояли кресла, табуреты, стулья и скамеечки. Анжелика подумала, уж не принимает ли ее сестра гостей лежа, как парижские "жеманницы". Ортанс и в самом деле когда-то слыла умной и острой на язык девушкой.
Цветные стекла окна создавали в комнате полумрак, но, поскольку на улице стояла жара, это оказалось даже приятным. На плитах пола для аромата были разбросаны пучки зеленой травы. Анжелика с наслаждением вдохнула деревенский запах лугов.
- Как у тебя хорошо! - сказала она Ортанс. Но сестра оставалась все такой же хмурой.
- Не пытайся обмануть меня своим беспечным видом. Я все знаю.
- Что ж, тебе повезло, а вот я, признаюсь, нахожусь в полном неведении, что случилось.
- Какая неосмотрительность с твоей стороны - так открыто появиться в центре Парижа! - сказала Ортанс, закатив глаза к небу.
- Послушай, Ортанс, оставь свои гримасы. Не знаю, как твой муж, но я, помнится, никогда не могла видеть их спокойно, не залепив тебе оплеуху. Лучше я расскажу все, что знаю, а потом ты расскажешь, что известно тебе.
И Анжелика поведала сестре, как во время их пребывания в Сен-Жан-де-Люзе, по случаю бракосочетания короля, граф де Пейрак неожиданно исчез. Кое-кто из друзей высказал предположение, что его схватили и увезли в Париж, поэтому она тоже приехала в столицу. Но тут выяснилось, что их отель опечатан, а граф, по-видимому, находится в Бастилии.
- В таком случае, - сурово заметила Ортанс, - ты могла бы подумать, не скомпрометирует ли твое появление здесь средь бела дня королевского сановника. А ты прикатила прямо сюда!
- Да, это действительно странно, - ответила Анжелика, - но моей первой мыслью было искать помощи у родных.
- Насколько я помню, это единственный случай, когда ты о них вспомнила! Я не сомневаюсь, что не увидела бы тебя здесь, если бы ты могла задирать нос в своем новом отеле в квартале Сен-Поль. Что же ты не попросила приюта у блистательных друзей твоего такого богатого и такого красивого мужа, у всех этих принцев, герцогов и маркизов, а предпочла своим появлением здесь навлечь неприятности на нас?
Анжелика уже готова была подняться и уйти, хлопнув дверью, но в этот момент ей послышалось, что с улицы доносится плач Флоримона, и она пересилила себя.
- Я не обманываюсь на твой счет, Ортанс. Как воистину любящая и преданная сестра, ты меня выставляешь за дверь. Но со мной мой сын, которому всего год и два месяца, его нужно выкупать, переодеть, накормить. А сейчас уже поздно. Если я отправлюсь искать пристанище, то может случиться, что мы заночуем на улице. Приюти нас на одну ночь.
- И одной ночи вполне достаточно, чтобы поставить под угрозу благополучие моей семьи.
- Но разве у меня такая скандальная репутация?
Госпожа Фалло поджала свои тонкие губы, и ее живые карие глазки заблестели.
- И у тебя репутация небезупречна, а уж у твоего мужа - просто чудовищна.
Трагические нотки в голосе сестры вызвали у Анжелики улыбку.
- Уверяю тебя, мой муж - превосходный человек. Ты бы сама убедилась в этом, если бы познакомилась с ним.
- Упаси меня боже! Я бы умерла от страха. Если все, что мне говорили, правда, то я не понимаю, как ты могла столько лет прожить с ним под одной крышей. Не иначе как он околдовал тебя.
И, немного подумав, она добавила:
- Правда, у тебя с самого детства явная склонность ко всяким порокам.
- Ты сама любезность, дорогая! А вот у тебя поистине с самого детства явная склонность к желчности и злословию!
- Час от часу не легче? Теперь ты уже оскорбляешь меня в моем собственном доме!
- Но почему ты не хочешь поверить мне? Я же тебе говорю, что мой муж попал в Бастилию по недоразумению.
- Если он в Бастилии, значит, есть на свете справедливость!
- Если есть справедливость, то он скоро будет на свободе!
- Вы великолепно рассуждаете о справедливости, сударыни, но позвольте мне вмешаться, - раздался за спиной Анжелики степенный мужской голос.
В комнату вошел мужчина. Ему было лет тридцать, но держался он крайне солидно. Каштановый парик окаймлял его полное, тщательно выбритое лицо, на котором были написаны важность и в то же время внимание - лицо духовного пастыря. Голову он держал слегка склоненной набок, как человек, который в силу своей профессии привык выслушивать исповеди.
По его черному суконному костюму, добротному, но украшенному лишь черным галуном и роговыми пуговицами, по белоснежным скромным брыжам Анжелика догадалась, что перед ней ее зять - прокурор. Желая смягчить его, она присела в реверансе Он подошел к ней и торжественно расцеловал в обе щеки, как полагается близкому родственнику.
- Не надо подвергать сомнению существование справедливости, сударыня. Справедливость есть. И во имя ее, во имя того, что она существует, я даю вам приют в своем доме.
Ортанс подскочила, словно ошпаренная:
- Да что с вами, Гастон, вы совсем сошли с ума! С первого дня нашего супружества вы только и твердили мне, что ваша карьера для нас превыше всего и что она зависит исключительно от короля.
- И от справедливости, моя дорогая, - мягко, но решительно прервал ее прокурор - Однако она не мешает вам вот уже несколько дней без конца повторять о своих опасениях, как бы моя сестра не стала искать пристанища у нас. Ведь то, что вам известно об аресте ее мужа, говорили вы, дает вам основание предполагать, что это было бы для нас погибельным.
- Замолчите, сударыня, вы заставляете меня горько сожалеть о том, что я разгласил, если можно так сказать, профессиональную тайну, поведав вам кое-что, узнанное случайно.
Анжелика решила поступиться своим самолюбием.
- Вы что-то узнали? О, сударь, умоляю, расскажите мне. Вот уже несколько дней я нахожусь в полном неведении.
- Сударыня, я не буду ни ссылаться на то, что обязан хранить служебную тайну, ни рассыпаться в утешениях. Признаюсь вам сразу, что мои сведения увы! - весьма скудны. Я узнал об аресте мессира де Пейрака из официальных источников во Дворце правосудия и, не скрою, был этим весьма поражен. Вот почему я вас прошу в ваших собственных интересах и в интересах вашего мужа до поры до времени нигде не ссылаться на то, что я вам сообщу. Впрочем, повторяю, мои сведения весьма скудны. Так вот, ваш муж был арестован по королевскому указу третьей категории о заточении без суда и следствия, то есть по так называемому "королевскому письму". Обвиняемого чиновника или дворянина король этим письмом приглашает отправиться тайно, но свободно, хотя и в сопровождении королевского эмиссара, в предписанное ему место. Что же касается вашего мужа, то он сперва был препровожден в Фор-Левек, а затем по приказу, подписанному канцлером Сегье, его перевели в Бастилию.
- Благодарю вас, вы подтвердили те, в общем, успокоительные сведения, которые я имела. Многие знатные дворяне были заключены в Бастилию, но затем оправданы и выпущены на свободу, как только удавалось разоблачить клевету, из-за которой они попали туда.
- Я вижу, вы из тех женщин, что умеют владеть собой, - сказал мэтр Фалло, одобрительно кивая головой, - но мне бы не хотелось вводить вас в заблуждение, утверждая, будто все с легкостью уладится, ибо я узнал также, что в приказе об аресте, подписанном королем, было оговорено, чтобы в тюремную книгу не заносились ни имя заключенного, ни преступление, в котором он обвиняется.
- Видимо, король не желает бесчестить одного из своих верных подданных, прежде чем сам не разберется, в чем его вина. Он хочет иметь возможность без огласки оправдать...
- Или же забыть.
- Как это... забыть? - переспросила Анжелика, и дрожь пробежала у нее по спине.
- В тюрьмах томится много людей, о которых забыли, - проговорил мэтр Фалло, прищуривая глаза и устремив взгляд вдаль, - совсем забыли, словно они уже умерли. Конечно, заключение в Бастилию само по себе не является позором, это тюрьма для знатных людей, и в ней побывало немало принцев крови, что отнюдь не унизило их. Однако - я хочу обратить на это ваше внимание безымянный заключенный, да еще в одиночной камере, - дело чрезвычайно серьезное.
Некоторое время Анжелика молчала. Она вдруг почувствовала страшную усталость, и у нее засосало под ложечкой от голода. А может быть, от ужаса? Она подняла глаза на прокурора, надеясь найти в нем союзника.
- Если уж вы так добры, сударь, что ввели меня в курс дела, то посоветуйте, что мне предпринять?
- Еще раз повторяю, сударыня, дело не в доброте, а в справедливости. Именно это чувство побудило меня дать вам приют под моей крышей, а вот за советом я направлю вас к другому законнику. Я боюсь, как бы мое вмешательство в ваше дело не послужило поводом для обвинения меня в пристрастности, в заинтересованности, хотя до сих пор между нашими семьями, по существу, не было родственной близости.
Ортанс, которая с трудом сдерживала себя, визгливым голосом - так она кричала в детстве - вмешалась в разговор:
- Вот именно! Пока у нее были замки и деньги ее колченогого мужа, она нами не интересовалась. Ведь вы же сами прекрасно понимаете, что граф де Пейрак он же был советником тулузского парламента! - наверняка мог бы помочь вашему продвижению по службе, рекомендовав вас парижским сановникам из Дворца правосудия.
- У Жоффрея почти не было связей в столице, - сказала Анжелика.
- Ну конечно же, - с иронией заметила сестра. - Лишь такие незначительные знакомства, как наместник Лангедока и Беарна, как кардинал Мазарини, королева-мать и ее сын - король!
- Ты преувеличиваешь...
- Но разве вы не были приглашены на свадьбу короля?
Ничего не ответив, Анжелика вышла из гостиной. Этот спор может продолжаться до бесконечности. Раз муж Ортанс согласился их приютить, надо принести сюда Флоримона. Спускаясь по лестнице, Анжелика поймала себя на том, что улыбается. До чего же быстро они поссорились, совсем, как в детстве... Итак, Монтелу жив... Уж лучше оттаскать друг друга за волосы, чем держаться отчужденно.
Она вышла на улицу. Франсуа Бине сидел на подножке кареты со спящим Флоримоном на руках. Молодой цирюльник сказал, что видя, как страдает малыш, он дал ему лекарство собственного изготовления - смесь опия и тертой мяты, которое у него оказалось при себе, - ведь, как и все люди его профессии, он был еще немножко и аптекарем, и хирургом. Анжелика поблагодарила его. Потом она спросила, куда делись Марго и няня Флоримона. Ей ответили, что Марго, истомившись долгим ожиданием, соблазнилась баней, в которую зазывал слуга банщика, распевая на всю улицу немудреную песенку:
По примеру святой Жанны, Мойтесь, дамы, только в бане, К нам скорей спешите в гости Попарить ваши кости.
Как и все гугеноты. Марго была очень чистоплотной, и Анжелика поощряла эту ее страсть.
- Я бы тоже не прочь последовать примеру святой Жанны, - вздохнула Анжелика.
Лакеи и оба кучера, сидя в тени повозки, ели вяленую рыбу, поскольку была пятница, и запивали ее легким вином.
Анжелика с грустью посмотрела на свое пропыленное платье, на запачканное, перемазанное медом до самых бровей личико Флоримона. Какой жалкий вид у семьи графа!
Но жене неимущего прокурора все это, видимо, показалось роскошным, так как Ортанс, спустившаяся вслед за Анжеликой, злобно усмехнулась:
- Да, дорогая моя, хоть ты и плачешься, что вынуждена будешь ночевать на улице, но, как я вижу, дела твои не так уж плохи - карета, повозка, шесть лошадей, человек пять слуг да еще две служанки, которые ходят в баню!
- У меня есть кровать... может, сказать, чтобы ее подняли наверх? спросила Анжелика.
- Не нужно. У нас есть, на что тебя уложить. Но всю твою челядь мне девать некуда.
- Может, в мансарде у тебя найдется место для Марго и няни? А слугам я дам денег на трактир.
Поджав губы, Ортанс с возмущением смотрела на этих слуг-южан, которые считали, что ради жены прокурора нечего нарушать свой обед, и продолжали закусывать, разглядывая ее жгучими глазами.
- Знаешь, твои слуги сильно смахивают на разбойников, - проговорила она приглушенным голосом.
- Ты наделяешь их достоинствами, которых у них нет. Их можно упрекнуть лишь в одном - они любят поспать на солнышке.
***
Анжелику провели в большую комнату на третьем этаже, и она испытала истинное блаженство, когда села в лохань и освежилась прохладной водой. Она даже вымыла голову и с грехом пополам причесалась, глядя в металлическое зеркальце, висящее над камином. Комната была мрачная, обставленная уродливой мебелью, но все необходимое было. В кроватке на чистых простынях лежал Флоримон, который благодаря снадобью цирюльника все еще спал.
Чуть подрумянив щеки - она подозревала, что зять не любит женщин, которые сильно румянятся, - Анжелика принялась раздумывать, какое же платье ей надеть. Даже самое скромное покажется чересчур нарядным по сравнению с туалетом бедняжки Ортанс, серый суконный корсаж которой был украшен лишь несколькими бантиками и бархатной лентой.
Анжелика остановила свой выбор на домашнем платье кофейного цвета с довольно скромной золотой вышивкой, а вместо тонкой кружевной пелерины накинула на плечи черный атласный платок. Она уже заканчивала свой туалет, когда, прося прощения за опоздание, появилась Марго.
Горничная ловкими движениями красиво уложила волосы своей госпожи, сделав ее обычную прическу, и, не удержавшись, надушила ее.
- Не переусердствуй. Я не должна выглядеть слишком нарядной. Мне нужно внушить доверие моему зятю-прокурору.
- Увы! Столько знатных сеньоров было у ваших ног, а теперь вы должны думать, как прельстить какого-то прокурора!
Их разговор прервал пронзительный крик, донесшийся снизу. Они выбежали на лестничную площадку.
На первом этаже душераздирающе кричала женщина. Анжелика быстро сбежала вниз и в прихожей увидела своих слуг. С недоумевающим видом они теснились на пороге. Вопли продолжались, но теперь они звучали как-то глухо и исходили, казалось, из высокого сундука под красное дерево, который украшал переднюю.
Прибежавшая на крик Ортанс откинула крышку сундука и выволокла оттуда толстую служанку, ту самую, которая впустила Анжелику в дом, и двух ребятишек лет восьми и четырех, которые вцепились в ее юбку. Госпожа Фалло сначала отвесила толстухе пощечину, а уж потом спросила, что с нею стряслось.
- Там! там! - вопила служанка, указывая пальцем в сторону двери.
Анжелика посмотрела туда и увидела беднягу Куасси-Ба. Он смущенно прятался за спинами слуг.
При виде мавра Ортанс невольно вздрогнула, но взяла себя в руки и сухо сказала:
- Ну и что? Это чернокожий, мавр, и нечего вопить. Разве вы никогда не видели мавров?
- Н-не... нет, сударыня, нет.
- В Париже нет человека, который бы не видел мавра. Сразу видно, деревенщина! Вы просто дура!
И, подойдя к Анжелике, она тихо сказала сквозь зубы:
- Поздравляю, дорогая. Ты сумела переполошить весь мой дом. Даже привезла дикаря с островов. Возможно, служанка тотчас же сбежит от меня. А мне стоило таких трудов ее найти!
- Куасси-Ба, - позвала Анжелика. - Эти дети и девушка боятся тебя. Покажи-ка им, как ты умеешь веселить людей.
- Карашо, каспаша.
Одним прыжком мавр оказался на середине прихожей. Служанка снова завопила и в ужасе прижалась к стенке, словно пытаясь втиснуться в нее. Но Куасси-Ба, сделав несколько сальто, достал из карманов разноцветные шарики и с поразительной ловкостью принялся ими жонглировать. Недавнее ранение, казалось, ничуть ему не мешало. Когда дети заулыбались, мавр взял у Джованни гитару, сел на пол, скрестив ноги, и принялся петь мягким, приглушенным голосом.
Анжелика подошла к своим слугам.
- Я дам вам денег, чтобы вы могли ночевать и питаться в трактире, сказала она.
Кучер, который правил каретой, вышел вперед и, теребя свою шляпу с красным пером - непременное дополнение к роскошной ливрее лакеев графа де Пейрака, проговорил:
- Простите, госпожа, но мы хотели попросить вас выплатить нам все жалованье. Ведь мы в Париже, а Париж требует больших расходов.
Поколебавшись немного, Анжелика решила выполнить просьбу слуг Она велела Марго принести шкатулку и выдала каждому, что положено. Слуги поблагодарили и попрощались. Джованни сказал, что завтра придет, чтобы получить распоряжения госпожи графини. Остальные ушли молча. Они были уже в дверях, когда Марго с лестницы крикнула им что-то на лангедокском наречии, но они ничего не ответили.
- Что ты им сказала? - задумчиво спросила Анжелика.
- Сказала, если они не придут завтра, хозяин наведет на них порчу.
- Ты думаешь, они не вернутся?
- Боюсь, что да.
Анжелика устало провела рукой по лбу.
- Не надо было говорить, Марго, что хозяин наведет на них порчу. Их эти слова вряд ли напугают, а нам принесут вред. Возьми шкатулку, отнеси в мою комнату и позаботься о кашке для Флоримона, чтобы он мог поесть, когда проснется.
- Сударыня, - раздался тоненький голосок рядом с Анжеликой, - папа просил передать вам, что ужин подан, и мы вас ждем в столовой, чтобы вместе прочесть молитву.
Это был тот самый восьмилетний мальчуган, который прятался в сундуке.
- Ты больше не боишься Куасси-Ба? - спросила она его.
- Нет, сударыня, я очень рад, что познакомился с мавром. Все мои приятели будут мне завидовать.
- Как тебя зовут?
- Мартен.
В столовой раскрыли окна, чтобы было светлее и не пришлось бы зажигать свечи. Над крышами виднелось чистое, розовое от заката небо. Как раз в это время в церквах начали звонить к вечерней молитве. Величественный перезвон больших колоколов ближней церкви выделялся на фоне других и, казалось, уносил вдаль молитву самого города.
- В зашей церкви прекрасные колокола, - заметила Анжелика, чтобы нарушить напряженное молчание, которое наступило после того, как все, прочитав молитву, сели за стол.
- Наша приходская церковь - Сен-Ландри, - сказал мэтр Шалло, - а это колокола Собора Парижской богоматери, он совсем рядом. Если выглянуть в окно, то можно увидеть две его высокие башни и шпиль апсиды.
На противоположном конце стола с ученым видом молча сидел старик, дядя прокурора, бывший магистрат.
В начале ужина он и его племянник деловито бросили в свои стаканы по кусочку рога нарвала. Это напомнило Анжелике, что она забыла в это утро принять пастилку яда, к которому Жоффрей де Пейрак хотел приучить ее.
Служанка принесла суп. Белая накрахмаленная скатерть еще хранила ровные квадратные складки от утюга.
Столовое серебро было довольно красивое, но вилками в семье Фалло не пользовались, они вообще были еще мало распространены. Анжелика привыкла к вилке в доме Жоффрея, и она вспомнила, как неловко чувствовала себя в день своей свадьбы, в Тулузе, когда у нее в руках оказались эти маленькие вилы. Подали несколько блюд из рыбы, яиц и молочных продуктов. Анжелика заподозрила, что два или три из них были приготовлены в соседней харчевне, куда сестра послала слуг, чтобы пополнить меню.
- Только, пожалуйста, ничего в доме не меняй из-за меня, - попросила Анжелика.
- Ты, верно, воображаешь, что семья прокурора питается только ржаной кашей да супом из капусты, - ядовито ответила Ортанс.
В этот вечер, несмотря на усталость, Анжелика долго не могла уснуть. Она прислушивалась к доносящемуся с узких сырых улочек шуму незнакомого города.
Прошел маленький торговец вафельными трубочками, постукивая игральными костями. Бездельники, которые засиживались допоздна, зазывали его к себе, надеясь выиграть корзину трубочек.
Чуть позже Анжелика услышала, как глашатай выкрикивал имена умерших:
Слушайте все спящие, Молитесь богу за усопших...
Анжелика вздрогнула и уткнулась лицом в подушку. Как ей недоставало сейчас рядом Жоффрея. Как ей недоставало его веселых шуток, остроумия, его чудесного голоса, его ласковых рук.
Когда они встретятся? О, какое это будет счастье! Она замрет в его объятиях, и пусть он ее целует, пусть прижимает к себе еще крепче... Она заснула, крепко обняв подушку в грубой полотняной наволочке, пахнущей лавандой.

Глава 30

Анжелика ушла от герцогини де Монпансье немного успокоенной. Они условились, что герцогиня пошлет за ней, как только что-нибудь выяснит. Чтобы доставить Анжелике удовольствие, герцогиня согласилась даже взять к себе на службу музыкантом юного Джованни и при случае представить его Батисту Люлли, придворному композитору.
- Но все равно до въезда короля в Париж всякие хлопоты лишены смысла, сказала она на прощание. - Сейчас все поглощены подготовкой к праздникам. Правда, королева-мать уже в Лувре, но король с молодой женой должны пока оставаться в Венсене. Это не облегчает нашей задачи. Но вы не отчаивайтесь. Я вас не забуду и, когда нужно будет, позову.
***
Расставшись с герцогиней, Анжелика побродила немного по галереям дворца в надежде встретить Пегилена де Лозена, который, как она знала, часто бывал у герцогини де Монпансье. Пегилена она не нашла, но зато натолкнулась на уныло бродившего по дворцу Сербало. Он тоже не знал, чем вызван арест графа де Пейрака, и мог только сообщить Анжелике, что никаких разговоров об этом не слышал и, похоже, никто об этом даже не подозревает.
- Скоро все узнают, - сказала Анжелика, так как была уверена, что герцогиня де Монпансье раззвонит об этом повсюду.
Ничто так не пугало ее, как заговор молчания, который окружал исчезновение Жоффрея. Если бы об аресте пошли толки, волей-неволей все прояснилось бы.
Анжелика справилась о маркизе д'Андижосе. Сербало ответил, что он в Пре-о-Клер, на дуэли.
- Как, он дерется на дуэли? - в ужасе воскликнула Анжелика.
- Нет, дерутся де Лозен я д'Юмьер.
- Проводите меня туда, я хочу их повидать.
Когда она спускалась по мраморной лестнице, ее остановила какая-то дама с огромными черными глазами. Анжелика узнала в ней герцогиню Олимпию де Суассон, одну из Манчини, племянницу кардинала.
- Графиня де Пейрак, я счастлива вновь видеть вас, - сказала красавица. Но даже больше, чем вы, меня привел в восторг ваш телохранитель, черный, как эбеновое дерево. Еще в Сен-Жан-де-Люзе у меня мелькнула мысль попросить его у вас. Вы не уступите его мне? Я вам хорошо заплачу.
- Куасси-Ба не раб, - возразила Анжелика. - Правда, мой муж купил его в Нарбонне, когда тот был совсем маленьким, но он никогда не считал этого мавра рабом и платил ему жалованье наравне с остальными слугами.
- Я тоже буду платить ему, и немало.
- Очень сожалею, сударыня, но я вынуждена вам отказать. Куасси-Ба мне нужен, и мой муж был бы крайне огорчен, если бы, вернувшись, не нашел его.
- Ничего не поделаешь, - с разочарованной улыбкой ответила герцогиня де Суассон.
Она еще раз окинула восхищенным взглядом черного исполина, который с невозмутимым видом стоял за спиной Анжелики.
- Просто невероятно, как этот черный слуга поразительно подчеркивает красоту и хрупкость женщины, белизну ее лица, не правда ли, дорогой мой?
И только тут Анжелика заметила, что к ним подходит маркиз де Вард. У нее не было ни малейшего желания встречаться с этим человеком, который вел себя с ней столь гнусно и грубо. У нее и сейчас еще болела губа, которую он прокусил.
Анжелика поспешила распрощаться с герцогиней де Суассон и вышла в парк.
- Мне кажется, красавица Олимпия с вожделением поглядывает на вашего Куасси-Ба, - заметил Сербало. - Ей мало Варда, ее официального любовника. Она жаждет любви мавра.
- Лучше поторопитесь, чем болтать всякий вздор, - в нетерпении прикрикнула на него Анжелика. - Потому что лично я жажду узнать, не продырявили ли уже друг друга де Лозен и д'Юмьер.
О, как надоели ей эти легкомысленные, безмозглые и бессердечные люди! Ей казалось, будто она, как это бывает во сне, устремляется в погоню за чем-то недосягаемым, тщетно пытается соединить какие-то разрозненные факты. Но все ускользает от нее, исчезает при ее приближении.
Анжелика и Сербало уже вышли на набережную, когда кто-то окликнул их, и им пришлось остановиться.
Какой-то высокий сеньор, которого Анжелика не знала, подошел к ней и попросил разрешения сказать ей несколько слов.
- Хорошо, но только поскорее.
Он отвел ее в сторону.
- Сударыня, меня послал его королевское высочество Филипп Орлеанский, брат короля. Он хотел бы побеседовать с вами о графе де Пейраке.
- Боже мой! - прошептала Анжелика, и сердце ее отчаянно заколотилось.
Неужели она наконец что-то узнает? Правда, брат короля, этот коротышка с угрюмыми, холодными глазами, не вызывал у нее симпатии, но она вспомнила его лестный, хотя и весьма двусмысленный отзыв о графе де Пейраке. Так что же узнал он о заключенном в Бастилию графе?
- Его высочество ждет вас сегодня у себя к пяти часам дня, - продолжал вполголоса придворный. - Вы придете в Тюильри и встретитесь с его высочеством в Павильоне Флоры - теперь это апартаменты брата короля. Никому об этом ни слова.
- Со мной будет моя служанка.
- Как вам угодно.
Он поклонился и ушел, позвякивая шпорами.
- Кто это? - спросила Анжелика у Сербало.
- Шевалье де Лоррен, новый фаворит брата короля. Да, де Гиш впал в немилость. Он не проявлял достаточного интереса к извращенным любовным забавам и слишком увлекался прекрасным полом. Впрочем, брат короля тоже не пренебрегает дамами. Говорят, что после въезда короля его женят. И знаете, на ком? На принцессе Генриетте Английской, дочери бедного Карла I, которому англичане отрубили голову...
Анжелика слушала его краем уха. Она немного проголодалась. Аппетит у нес никогда не пропадал. Она даже стыдилась этого, особенно теперь. Что ест в своей темнице несчастный Жоффрей, ведь он привык к изысканным блюдам!
И тем не менее она огляделась в надежде увидеть продавца вафель или горячих пирожков и подкрепиться.
Они перешли на другой берег Сены и оказались у старых ворот Нельской башни. Знаменитый луг Пре-о-Клер, где некогда развлекались студенты, давно уже был застроен но между аббатством Сен-Жермен-де-Пре и древним рвом сохранился небольшой пустырь, теперь поросший деревьями, куда могли прийти обидчивые молодые люди, чтобы защитить свою честь вдали от недремлющего ока стражи.
Приближаясь к рощице, Анжелика и Сербало услышали крики и увидели, что Пегилен де Лозен и маркиз д'Юмьер в расстегнутых на груди рубахах, как и подобает дуэлянтам, дружно набросились на д'Андижоса. Они рассказали, что, вынужденные драться друг с другом, они тайком попросили д'Андижоса прийти во время дуэли в рощу и помирить их во имя старой дружбы. Но предатель спрятался за кустом и, смеясь как сумасшедший, наблюдал, как оба "врага" в тоске тянули время, придираясь то к тому, что одна шпага короче другой, то к тому, что кому-то из них жмут туфли, и все в том же духе. Кончилось дело тем, что когда их "примиритель" появился, они с возмущением набросились на него.
- Если бы мы не были такими добряками, мы бы уже сто раз успели продырявить друг друга! - кричал Пегилен де Лозен.
Анжелика, разделяя их негодование, тоже накинулась на д'Андижоса с упреками.
- Неужели мой муж пятнадцать лет содержал вас для того, чтобы вы развлекались такими идиотскими шутками, в то время как он находится в тюрьме? - крикнула она ему. - Ох уж эти южане...
Она схватила д'Андижоса, отвела его в сторону и, вонзив ногти в его руку, приказала немедленно ехать в Тулузу и как можно скорее привезти ей денег. Д'Андижос с виноватым видом признался, что вчера вечером у принцессы Генриетты проиграл в карты все, что у него было. Анжелика дала ему пятьсот ливров и в провожатые Куасси-Ба.
Когда д'Андижос и Куасси-Ба ушли, Анжелика обнаружила, что де Лозен с д'Юмьером, ровно как и их секунданты, уже исчезли.
Она прижала руку ко лбу.
- Я должна вернуться в Тюильри к пяти часам, - сказала она Марго. Переждем в какой-нибудь таверне, там, кстати, чего-нибудь съедим и выпьем.
- В таверне! - возмутилась служанка. - Сударыня, вам там не место!
- А ты думаешь, тюрьма - место для моего мужа? Я хочу пить и есть. Как, впрочем, и ты. Не привередничай, пойдем отдохнем немного.
Она непринужденно взяла Марго под руку и оперлась на нее. Ростом Анжелика была ниже своей горничной, и, наверно, поэтому Марго долгое время как бы подавляла ее своим присутствием. Но теперь Анжелика хорошо узнала ее. Живая, горячая, обидчивая, Маргарита, или, как все ее называли. Марго, была бесконечно предана семье де Пейрак.
- Может, и ты хочешь уйти от меня? - спросила вдруг Анжелика. - Ведь я понятия не имею, чем все это кончится. Ты же видела, как сразу перепугались слуги, и, кто знает, может, они правы.
- А я никогда не брала примера с лакеев, - презрительно ответила Марго, и глаза ее вспыхнули, словно горящие угольки.
Она о чем-то задумалась, потом не спеша заговорила:
- Вся моя жизнь связана с одним воспоминанием. Крестьянин-католик спрятал в своей корзине меня и графа и вез к родителям графа в Тулузу. Это было после резни в нашей деревне, тогда поубивали всех жителей, и мою мать, кормилицу графа, тоже. Мне было всего четыре года, но я помню все до мелочей... Крошка граф, весь израненный, беспрерывно стонал. Я, как могла, вытирала его окровавленное личико и, так как он все время просил пить, всовывала ему в рот кусочки талого снега. Так и теперь, я ни за что не брошу его, пусть даже мне придется умереть в темнице на соломе...
Анжелика ничего не ответила, только крепче прижалась к ней и прильнула щекой к ее плечу.
Они нашли таверну у Нельских ворот перед горбатым мостиком, перекинутым через бывший крепостной ров. Хозяйка приготовила им на очаге фрикасе.
В зале было почти пусто, лишь несколько солдат с любопытством глазели на богато одетую даму, сидевшую за простым деревянным столом.
Через открытую дверь Анжелика смотрела на зловещую Нельскую башню с фонарем под самой крышей. Некогда с этой башни сбрасывали в Сену взятых на одну ночь любовников развратной французской королевы Маргариты Бургундской, которая, скрыв под маской лицо, выискивала на улочках города молоденьких студентов.
Теперь полуразрушенную башню нанимали городские власти для прачек, которые развешивали белье на зубцах стены и на бойницах.
Место здесь было тихое, прохожих мало, чувствовалась близость лугов и полей. Несколько лодочников втаскивали на покрытый тиной берег свои лодки. Во рву детишки удили рыбу...
***
Когда солнце начало клониться к горизонту, Анжелика снова перешла мост через Сену и очутилась в парке Тюильри. В аллеях было многолюдно - вечерняя прохлада привлекла сюда не только дворян, но и целые семьи богатых горожан, которым тоже был разрешен вход в парк.
В Павильоне Флоры навстречу Анжелике вышел сам шевалье де Лоррен, усадил ее и Марго на диванчик в нише галереи и, сказав, что его высочество скоро придет, удалился.
В галерее, связывающей Тюильрийский дворец с Лувром, царило оживление. Среди проходивших мимо Анжелика увидела много знакомых лиц, которые помнила по Сен-Жен-де-Люзе. Анжелика вся сжалась - ей не хотелось, чтобы ее заметили. Впрочем, мало кто обращал на них внимание. Одни торопились на ужин к герцогине де Монпансье. Другие сговаривались поиграть в карты у принцессы Генриетты. Третьи сетовали, что им придется снова ехать в Венсенский замок - такой неудобный! - где король должен был находиться до торжественного въезда в Париж.
Постепенно галерею окутал полумрак. Появилась вереница лакеев с канделябрами, они расставляли их на столиках с гнутыми ножками, стоящих между высокими окнами.
- Сударыня, - сказала вдруг Марго, - нам надо уходить. За окнами совсем ночь. Если мы сейчас не уйдем, мы заплутаемся или, того и гляди, нас убьет какой-нибудь злоумышленник.
- Я не тронусь с места, пока не увижу брата короля, - упрямо ответила Анжелика. - Даже если мне придется просидеть на этом диванчике всю ночь напролет.
Служанка промолчала. Но через некоторое время она снова проговорила вполголоса:
- Боюсь, сударыня, уж не хотят ли вас лишить жизни.
Анжелика вздрогнула:
- Ты сошла с ума. Как такая мысль могла прийти тебе в голову?
- Да очень просто. Разве четыре дня назад вас не пытались убить?
- О чем ты?..
- О том, что произошло в лесу Рамбуйе. Ведь им нужен был не король и не королева, а именно вы, сударыня. Не опрокинься карета, пуля, которой в упор выстрелили в оконце, угодила бы вам прямо в голову, это уж наверняка.
- Придумываешь ты всякие ужасы. Это были просто беглые слуги, которые хотели поживиться, и им было все равно, чья это карета.
- Да? А почему же тогда в вас стрелял ваш бывший дворецкий Клеман Тоннель?
Анжелика огляделась, в пустынной галерее в неподвижном пламени восковых свечей уже не мелькали больше ничьи тени.
- Ты уверена в этом?
- Клянусь своей жизнью! Я его сразу узнала, хотя он и надвинул на глаза шляпу. Наверно, это поручили ему потому, что он хорошо вас знает и не спутал бы ни с кем другим.
- Кто поручил?
- Откуда же мне знать? - пожала плечами горничная. - Я знаю только одно: Тоннель - шпион, он никогда не внушал мне доверия. Во-первых, он не из наших мест. Потом, он не умел смеяться. И еще у него вечно был такой вид, словно он подкарауливает кого-то. Что бы он ни делал, всегда казалось, будто он к чему-то прислушивается... А вот почему он хотел вас убить - этого уже я не могу вам объяснить, как и того, за что мой хозяин сидит в тюрьме. Но надо быть слепой, глухой и вообще просто дурой, чтобы не понять, что у вас есть враги, которые дали себе зарок убить вас.
Анжелика вздрогнула и плотнее закуталась в свою широкую накидку из коричневого шелка.
- Но я не вижу причины так упорно преследовать меня. За что они хотят моей смерти?
И вдруг ее словно озарило - перед ее глазами всплыл ларец с ядом. Но ведь она доверила свою тайну только Жоффрею. И потом, неужели эта давняя история еще могла кого-то интересовать?
- Уйдемте, сударыня, - настойчиво повторила Марго.
Но в этот момент в галерее послышались чьи-то шаги. Анжелика не смогла сдержать нервную дрожь. Кто-то приближался к ним. Она узнала шевалье де Лоррена, он нес в руке канделябр с тремя свечами.
Пламя освещало его красивое лицо. Приветливая улыбка не могла скрыть лицемерное и даже жестокое выражение, застывшее на нем.
- Его королевское высочество приносят свои глубочайшие извинения, проговорил он, кланяясь, - но их задержали, и они не смогут прийти на свидание, которое вам назначили. Желаете ли вы перенести этот разговор на завтра на тот же час?
Анжелика была жестоко разочарована, но все же ответила согласием.
Шевалье де Лоррен сказал ей, что ворота Тюильри уже заперты и он проводит Анжелику в противоположный конец большой галереи, откуда они выйдут в сад, называемый Садом инфанты, это в нескольких шагах от Нового моста.
Шевалье де Лоррен шел впереди, высоко подняв канделябр. Стук его деревянных каблуков по каменным плитам пола звучал как-то зловеще. В темных зеркалах галереи отражалась эта маленькая процессия, и Анжелика невольно подумала, что она чем-то напоминает похоронную. Несколько раз навстречу им попадались караульные, иногда вдруг распахивалась какая-нибудь дверь, и в галерею, смеясь, выходила парочка. В этот момент можно было увидеть ярко освещенную гостиную и нарядных дам и кавалеров, играющих крупно и по маленькой. Из-за одной двери слышались звуки скрипок, и мягкая, грустная мелодия долго еще неслась им вслед.
Наконец эта бесконечная галерея, кажется, кончилась, шевалье де Лоррен остановился.
- Вот лестница, по ней вы спуститесь в сад. Внизу, справа, есть маленькая дверца, а там еще несколько ступеней - и вы на улице.
Анжелика не решилась сказать ему, что она без кареты, а шевалье об этом не справился. Он вежливо поклонился, как человек, честно выполнивший свой долг, и ушел.
Анжелика снова схватила под руку горничную.
- Пойдем скорее, дорогая Марго. Хотя я и не трусиха, но эта ночная прогулка ничуть не увлекает меня. И они стали торопливо спускаться по каменным ступеням.
***
Анжелику спасла ее туфелька. Несчастная женщина так много ходила в этот день, что тоненький кожаный ремешок лопнул и она, выпустив локоть попутчицы, остановилась на середине лестницы, пытаясь закрепить его. Марго продолжала спускаться.
Внезапно темноту прорезал отчаянный крик, крик женщины, сраженной смертельным ударом.
- На помощь, сударыня, меня убивают... Спасайтесь... Бегите...
Крик оборвался, сменившись душераздирающим хрипом, но постепенно и он затих.
Похолодев от ужаса, Анжелика тщетно вглядывалась в темноту колодца, в котором тонули смутно белевшие ступени лестницы.
- Марго! Марго! - позвала она.
Ее голос эхом отозвался в полной тишине. Из сада на нее пахнуло свежим ночным воздухом, напоенным ароматом апельсиновых деревьев, но она не услышала ни единого звука.
Охваченная паникой, Анжелика живо взбежала по лестнице и снова очутилась в галерее. Навстречу ей шел какой-то человек. Анжелика кинулась к нему.
- Сударь! Сударь! Помогите! Только что убили мою служанку!
В ту же минуту она узнала в офицере маркиза де Варда, но сейчас, когда она была охвачена таким ужасом, ей показалось, будто он ниспослан ей самим провидением.
- Эге, да это же дама в золотом, - усмехнулся он. - Дама, которая дает волю рукам.
- Сударь, сейчас не время для шуток. Я же вам говорю, только что убили мою служанку.
- Ну и что же? Уж не хотите ли вы, чтобы я оплакивал ее?
Анжелика в отчаянии ломала себе руки.
- Умоляю вас, надо что-то сделать, надо прогнать этих негодяев, они прячутся под лестницей. Может, она только ранена?
Маркиз, продолжая улыбаться, смотрел на нее.
- Решительно, сегодня вы мне кажетесь уже не такой спесивой, как в первый раз, когда мы с вами познакомились. И волнение вам к лицу.
Она уже готова была вцепиться ему в физиономию, ударить его, обозвать трусом, но тут услышала звук вынимаемой из ножен шпаги и небрежный голос маркиза:
- Ну что ж, пойдемте посмотрим.
Анжелика последовала за ним, стараясь унять дрожь, и тоже спустилась на несколько ступенек.
Маркиз перегнулся через перила.
- Ничего не видно, но так и бьет в нос этими канальями. Здесь не ошибешься: лук, табак да дешевое вино из таверны. Там, внизу, их не меньше четырех или пяти.
Он вдруг схватил ее за руку:
- Слышите?
В мрачной тишине ясно раздался всплеск, сопровождаемый легким шумом брызг, словно в воду упало что-то тяжелое.
- Ну вот, они бросили труп в Сену.
Повернувшись к Анжелике и прищурившись, словно змея, завораживающая свою жертву, он продолжал:
- О, лучше места не сыскать! Тут есть дверца, которую частенько забывают закрыть, а иногда нарочно не закрывают. Это пустяки для тех, кому нужно подослать туда наемных убийц. Сена в двух шагах, все происходит молниеносно. Вот прислушайтесь, и вы услышите, как они шепчутся. Видно, догадались, что прикончили не того, кого им приказали. Так, выходит, красавица моя, у вас есть серьезные враги?
Анжелика стиснула зубы, чтобы они не стучали.
Наконец она с трудом выдавила:
- Что вы думаете предпринять?
- Пока ничего. У меня нет ни малейшего желания скрещивать шпагу с ржавыми рапирами этих бродяг. Но через час там встанут на караул швейцарские гвардейцы. Убийцы удерут, а может, их зацапают. Но так или иначе, вы сможете спокойно выйти. А пока что...
Продолжая держать Анжелику за руку, маркиз привел ее обратно в галерею. Она машинально шла за ним, думая только об одном: "Марго мертва... Меня хотели убить... Это уже во второй раз... А я ничего, ничего не знаю... Марго мертва..."
Вард остановился у ниши, где стоял столик с гнутыми ножками и табуреты по-видимому, она служила прихожей чьих-то апартаментов. Он неторопливо всунул шпагу обратно в ножны, снял перевязь и вместе со шпагой положил ее на столик. Потом подошел к Анжелике.
Она вдруг поняла, что он замыслил, и с отвращением оттолкнула его.
- Как, сударь, у меня буквально на глазах только что убили служанку, к которой я была так привязана, и вы думаете, что я соглашусь...
- А мне наплевать, согласитесь вы или нет. Меня не интересует, что у женщины в голове. Мне важно только то, что у нее ниже талии. Любовь - это формальность. Разве вам не известно, что именно так расплачиваются красавицы за право пройти через галереи Лувра?
Она попробовала оскорбить его:
- Ах да, я и забыла. "Ни плащ, ни шпага, ни камзол не утаят, что Вард скотина".
Маркиз до крови впился ногтями ей в руку.
- Маленькая дрянь! Если бы вы не были так соблазнительны, я бы с радостью отдал вас на растерзание тем молодчикам, что поджидают под лестницей. Но мне было бы грустно видеть, как пустят кровь такому нежному цыпленочку. Хватит, будьте умницей.
Она не видела своего мучителя, но угадывала на его красивом лице самодовольную и злую улыбку. Рассеянный свет из галереи освещал его напудренный парик.
- Если вы прикоснетесь ко мне, я позову на помощь, - задыхаясь, проговорила она.
- Это вам не поможет. Здесь редко кто проходит. Ваши крики могут взволновать только господ с ржавыми рапирами. Не устраивайте скандала, дорогая. Я хочу вас, и Я вас получу. Я уже давно решил это, и судьба пошла мне навстречу. Вы предпочитаете возвращаться домой одна?
- Я попрошу кого-нибудь проводить меня.
- Но кто поможет вам в этом дворце, где все было великолепно подготовлено к тому, чтобы отправить вас на тот свет? Кто привел вас к этой знаменитой лестнице?
- Шевалье де Лоррен.
- Вот как! Значит, в этом деле замешан брат короля? Впрочем, он уже не в первый раз отделывается от нежелательной "соперницы". Так что сами видите, в ваших интересах молчать...
Анжелика ничего не ответила и, когда он снова приблизился к ней, не шелохнулась.
Не торопясь, с наглым спокойствием он приподнял ее шуршащие длинные юбки из тафты, и она почувствовала на спине прикосновение его рук.
- Очаровательна, - проговорил он вполголоса.
Анжелика не помнила себя от унижения и страха. В ее помутневшем сознании мелькали несвязные картины: шевалье де Лоррен с канделябром в руке, Бастилия, вопль Марго, ларец с ядом. Потом все исчезло, и ее обуял ужас, физический ужас женщины, которая знала лишь одного мужчину. Близость с другим вызывала у нее отвращение, чувство гадливости. Она извивалась, пытаясь вырваться из его объятий. Она хотела закричать, но из горла не вырвалось ни звука. Совершенно парализованная, дрожащая, почти не понимая, что с ней происходит, она перестала сопротивляться...
Сноп света неожиданно осветил нишу. Но придворный, что проходил мимо, тут же отвел в сторону канделябр и, уходя, сквозь смех крикнул: "Я ничего не видел!" Наверно, подобные сцены были привычными для обитателей Лувра...
Маркиза де Варда посторонний нимало не смутил. В темноте было слышно только его тяжелое дыхание, и Анжелика в отчаянии ждала, когда же наконец кончится этот ужас.
Когда Вард выпустил ее из объятий, она закрыла лицо руками. Ей хотелось умереть, никогда больше не увидеть дневного света.
Молча, еще тяжело дыша, маркиз надевал перевязь.
- Стража, должно быть, уже на месте; - сказал он. - Идем.
Анжелика не шелохнулась, тогда он взял ее за руку и вытащил из ниши. Она вырвала руку, но покорно пошла за ним. Стыд продолжал жечь ее раскаленным железом. Никогда больше не осмелится она взглянуть в глаза Жоффрею, поцеловать Флоримона. Вард все разрушил, все втоптал в грязь. Она лишилась единственного, что у нее еще оставалось: сознания незыблемой верности своей любви.
На нижней площадке лестницы швейцарский гвардеец в камзоле с желто-красными разрезными рукавами и с белым отложным воротником что-то насвистывал, поставив фонарь на пол и опершись на алебарду.
Увидев своего капитана, он вытянулся.
- Никаких мерзавцев поблизости не видел? - спросил маркиз.
- Я никого не видел, господин капитан. Но похоже, до моего прихода здесь произошло что-то скверное.
Подняв фонарь, он показал на большую лужу крови на полу.
- Калитка, ведущая из Сада инфанты на набережную, была открыта. Я прошел по кровавому следу до конца. Думаю, они вышвырнули труп в воду.
- Ладно, гвардеец. Будь настороже.
Ночь была безлунная. С берега доносился зловонный запах тины. Слышно было, как зудят комары и плещется Сена. Анжелика подошла к самой воде и тихо позвала:
- Марго!
Ей хотелось раствориться в ночи, самой кинуться в эту черную воду.
Она услышала голос маркиза де Варда.
- Где ты живешь? - сухо спросил он.
- Я запрещаю вам говорить мне "ты"! - крикнула она с неожиданной яростью.
- Я всегда на "ты" с женщинами, которые мне принадлежали.
- А мне наплевать на ваши привычки. Оставьте меня в покое.
- Ого! Совсем недавно ты была не такой гордой.
- Я вас ненавижу.
Анжелика несколько раз сквозь зубы повторила:
"Я вас ненавижу", - и плюнула в его сторону.
Потом, спотыкаясь, зашагала вдоль пыльной набережной.
Вокруг была кромешная тьма. Лишь кое-где фонарь освещал вывеску какой-нибудь лавки или ворота дома богатого горожанина.
Анжелика знала, что Новый мост где-то справа от нее. Она без особого труда разглядела белый парапет, но только вступила на мост, как какой-то сидевший на корточках бродяга, жалкое подобие человека, подскочил к ней. По зловонию, которое ударило ей в нос, она поняла, что это один из тех нищих, что так напугали ее днем. Она отпрянула и пронзительно закричала. За спиной она услышала быстро приближающиеся шаги и голос маркиза де Варда.
- Прочь отсюда, негодяй, не то я тебя продырявлю!
Но бродяга не двинулся с места.
- Пожалейте меня, о благородный господин! Я несчастный слепой!
- Не настолько слепой, чтобы не суметь срезать мой кошелек!
Кончиком шпаги маркиз ткнул бродягу в живот, тот подскочил и со стоном бросился прочь.
- Теперь вы, наконец, скажете, где живете? - резко спросил маркиз.
Анжелика едва слышно назвала адрес своего зятя-прокурора. Ночной Париж пугал ее. Он кишмя кишел какими-то невидимыми существами, которые, как мокрицы, таились во всех щелях. Казалось, все стены разговаривали, перешептывались, зубоскалили. Иногда Анжелика и де Вард проходили мимо какого-нибудь кабачка или притона, из открытой двери которого на улицу вырывался сноп света и визгливое пение, а сквозь завесу табачного дыма можно было разглядеть сидевших за столиками мушкетеров с голыми девками на коленях. Потом Анжелика с маркизом снова погружались в темный лабиринт извилистых улочек.
Де Вард то и дело оглядывался. От группы оборванцев, толпившихся около фонтана, отделился один и осторожным, неслышным шагом пошел за ними.
- Далеко еще?
- Нет, уже пришли, - сказала Анжелика. Она узнала причудливые водосточные трубы и шпили крыш улицы Ада.
- Тем лучше, потому что я предчувствую, мне придется проткнуть несколько животов. Послушайте меня, крошка. Не приходите больше в Лувр. Спрячьтесь, пусть о вас забудут.
- Едва ли таким образом я смогу добиться освобождения из тюрьмы моего мужа.
- Что ж, дело ваше, о верная и добродетельная супруга! - насмешливо проговорил маркиз.
Анжелика почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо. Она готова была вцепиться в него зубами, задушить его.
Из темноты улочки вынырнул еще один бродяга.
Маркиз оттеснил Анжелику к стене дома и, заслонив ее собой, выхватил шпагу.
Анжелика расширенными от ужаса глазами смотрела на двух оборванцев, освещенных большим фонарем, висевшим у двери дома мэтра Фалло де Сансе. Один из них держал в руках палку, другой - кухонный нож.
- Кошельки! - проговорил первый хриплым голосом.
- О, вы, бесспорно, кое-что получите, господа, а именно - хороший удар шпагой.
Анжелика схватила бронзовый дверной молоточек и изо всех сил принялась колотить им в дверь. Наконец дверь приоткрыли, и Анжелика скользнула в дом, в то время как де Вард с помощью шпаги удерживал на почтительном расстоянии бродяг, которые, рыча, как волки, рвались к добыче.

Глава 32

В последующие дни Анжелика старалась быть терпеливой. Нужно дождаться торжественного въезда короля в Париж. Ходили слухи, что он состоится в последних числах июля, но подготовка к празднеству затягивалась, день за днем отодвигая эту дату. По случаю столь знаменательного события толпы провинциалов наводнили Париж и уже начинали проявлять нетерпение.
Анжелика занялась продажей своей кареты, лошадей и некоторых драгоценностей. Она вела скромный образ жизни обитателей своего квартала. Помогала на кухне, играла с Флоримоном - мальчик был очень живой и бегал по всему дому, путаясь в длинном платьице. Маленькие кузены обожали малыша. Избалованный ими, Барбой и молоденькой служанкой, которую Анжелика привезла из Беарна, он был вполне счастлив, и щечки у него снова округлились. Анжелика вышила ему красный чепчик, и его очаровательная мордашка, обрамленная темными кудрями, вызывала восхищение всего семейства. Даже Ортанс просветлела и заметила, что в этом возрасте дети - прелестные существа! Но - увы! - она не могла себе позволить держать в доме кормилицу и знакомилась со своими детьми только, когда они, уже четырехлетние, возвращались домой. Но ведь не всем же дано выйти замуж за колченогого, уродливого сеньора, который разбогател, продав душу дьяволу, и лучше уж быть женой прокурора, чем погубить свою душу.
Анжелика пропускала все это мимо ушей. Чтобы доказать свое смирение, она каждое утро ходила в церковь в скучном обществе своего зятя и сестры. Она уже свыклась со своеобразным обликом Ситэ, который все больше и больше заселялся судейскими чиновниками.
Около здания Дворца правосудия. Собора Парижской богоматери, церквей Сент-Аньян и Сен-Ландри, на набережных - всюду можно было встретить судебных приставов, прокуроров, судей, советников.
В черных костюмах с брыжами, в плащах, а иногда в судейских мантиях, они сновали взад и вперед, держа в руках свои мешки, а под мышкой - связки документов, которые они называли "нужными бумагами". Они наводняли лестницы Дворца правосудия и все близлежащие улочки. Кабачок "Черная голова" был излюбленным местом их встреч. Там, за столиками, на которых дымилось рагу и стояли пузатые бутылки с вином, можно было увидеть пьяные физиономии магистратов.
А на другом конце острова, на Новом мосту, под самым носом у вершителей правосудия, вызывая их негодование, бурной жизнью жил совсем иной Париж. Если случалось послать в ту сторону лакея с поручением и его спрашивали, когда он вернется, он отвечал: "Смотря какие песенки будут петь сегодня на Новом мосту".
В толпе вокруг лавчонок, которая никогда не редела, рождались песенки, множество стихов, пасквилей и памфлетов. На Новом мосту было известно все, и великие мира сего по горькому опыту знали, что следует опасаться замусоленных листков, которые разносил дувший с Сены ветерок.
Как-то вечером в доме прокурора Фалло, когда все за столом попивали айвовую и малиновую наливки, Анжелика, встав из-за стола, машинально вытащила из кармана какой-то листок. Она с удивлением взглянула на него, но потом вспомнила, что купила его за десять су у какого-то горемыки на Новом мосту в то утро, когда шла в Тюильри.
Анжелика начала читать вполголоса:
А потом войдем мы вместе в суд И увидим, что Рабле не плут.
Проходимцы там и аферисты, Прощелыги и авантюристы.
Так пойдемте, поглядим на давку...
Возмущенные крики заставили ее прервать чтение. Старый дядюшка прокурора Фалло поперхнулся наливкой, а сам прокурор с проворством, которого она не ожидала от этого чопорного человека, вырвал у нее листок, скомкал его и выбросил в окно.
- Какой стыд, сестра! - воскликнул он. - Как осмеливаетесь вы приносить в наш дом такую пакость! Готов поклясться, вы купили это у какого-нибудь голодного писаки на Новом мосту!
- Да. Мне просто сунули бумажку в руку и потребовали десять су. Я не осмелилась отказать.
- Наглость этих людей переходит все границы! Их перо не щадит даже неподкупных блюстителей закона! И подумать только, их сажают в Бастилию, словно они аристократы, хотя даже Шатле, самая мрачная тюрьма Парижа, и та была бы для них слишком хороша!
Муж Ортанс пыхтел, как бык. Анжелика никогда бы не подумала, что он способен разволноваться до такой степени.
- Все эти памфлеты, пасквили, песенки нас просто замучили! Они не щадят ни короля, ни двор, никого, они не останавливаются даже перед богохульством.
- В мои времена, - сказал старый дядюшка, - племя писак только зарождалось. А теперь это настоящее бедствие, они позорят нашу столицу Обычно старик был немногословен и раскрывал рот лишь для того, чтобы попросить рюмочку наливки или свою табакерку. Судя по этой длинной фразе, памфлет потряс его.
- Ни одна уважающая себя женщина не рискнет пойти пешком через Новый мост, - отрезала Ортанс.
Прокурор выглянул в окно.
- Ручей унес эту пакость. А было бы любопытно узнать, не стоит ли там подпись Отверженного поэта?
- Наверняка. Судя по озлобленности - это он.
- Отверженный поэт... - мрачно пробормотал мэтр Фалло, - он осуждает все общество в целом. Это прирожденный бунтарь и дармоед. Я однажды мельком видел его - он стоял на подмостках и разглагольствовал перед толпой. Его зовут Клод Ле Пти. При мысли, что эта длинная жердь с желтым, как репа, лицом ухитряется вызывать зубовный скрежет у принцев и у самого короля, я прихожу в уныние. В какое время я живу! Когда же наконец полиция избавит нас от этих бродячих шутов?
Все повздыхали еще некоторое время, и на этом инцидент был исчерпан.
***
Въезд короля в Париж завладел всеми умами. Это событие несколько сблизило Анжелику с сестрой. Однажды Ортанс вошла к Анжелике с самой сладкой улыбкой на устах, на какую только была способна.
- Ты не представляешь себе, как нам повезло! - воскликнула она. - Помнишь Атенаис де Тонне-Шарант, мою давнюю подругу по пансиону, с которой я была так дружна в Пуатье?
- Нет, совсем не помню.
- Ну, это неважно. Атенаис сейчас в Париже, а так как она всегда была интриганкой, то уже умудрилась войти в доверие к некоторым знатным особам. Короче, в день въезда короля она сможет находиться в отеле де Боне, расположенном как раз на улице Сент-Антуан, по которой будет двигаться кортеж. Нам, конечно, придется смотреть через чердачное окно, но мы увидим все и даже лучше, чем другие.
- Почему ты говоришь "мы"?
- Потому что она пригласила нас воспользоваться такой удачей. С нею будут ее сестра и брат и еще одна подруга, тоже из Пуатье. Таким образом, наберется полная карета пуатьевенцев. Очень мило, не правда ли?
- Если ты рассчитывала на мою карету, я с сожалением должна уведомить тебя, что продала ее.
- Да я знаю, знаю. Карета - пустяки. У Атенаис собственный экипаж. Он, правда, имеет довольно жалкий вид, ведь их семья разорилась, да к тому же еще Атенаис страшная транжира. Мать снарядила ее в Париж, дала ей горничную, лакея и старую карету и наказала найти себе мужа, да поскорее. О, Атенаис его найдет, уж она-то не промахнется. Но вот... дело в том, что... для въезда короля... она дала мне понять... у нее нет подходящего туалета. А ты понимаешь, эта госпожа де Бове, которая разрешила нам пристроиться у одного из чердачных окон в своем доме, она дама с положением. Говорят даже, что вдовствующая королева, кардинал и другие вельможи во время шествия собираются пообедать у нее. В общем, у нас будут отличные ложи. Но нельзя же, чтобы нас приняли за каких-нибудь камеристок или жалких бедняков, а то, чего доброго, прикажут лакеям выставить нас за дверь.
Анжелика молча открыла один из своих больших сундуков.
- Посмотри, может, здесь что-нибудь подойдет для нее и для тебя тоже. Ты, правда, выше меня, но юбку легко удлинить кружевом или оборкой.
Ортанс с горящими глазами подошла к сестре. Она не могла скрыть своего восхищения роскошными туалетами, которые Анжелика раскладывала на постели. Увидев платье из золотой парчи, она даже восторженно вскрикнула.
- Мне кажется, что для нашего чердачного окна оно будет неуместно, опередила ее Анжелика.
- Конечно, ты присутствовала на свадьбе короля и к этому торжеству можешь относиться с пренебрежением.
- Уверяю тебя, что я очень рада. Никто не ждет въезда короля в Париж с таким нетерпением, как я. Но это платье я хочу сохранить, чтобы продать, если д'Андижос не привезет мне денег, чего я начинаю опасаться. А всеми остальными можешь распоряжаться как угодно. Ведь я живу у тебя и должна как-то возместить твои расходы.
В конце концов, после долгих колебаний, Ортанс взяла для подруги атласное платье небесно-голубого цвета, а для себя - ансамбль цвета неспелого яблока, который освежал невыразительное лицо этой брюнетки.
Наступило утро двадцать шестого августа. Взглянув на тощую фигуру сестры, которой фижмы верхнего платья придали некоторую округлость, на ее матовое лицо, оживленное зеленым платьем, на ее негустые, но мягкие и тонкие каштановые волосы, Анжелика, покачав головой, сказала:
- Право, Ортанс, мне кажется, ты была бы прелестной, если бы не твой желчный характер.
К ее великому удивлению, Ортанс не рассердилась. Она вздохнула, продолжая крутиться перед большим металлическим зеркалом.
- И мне тоже так кажется, - проговорила она. - Но подумай сама, я не создана для того, чтобы прозябать в безвестности, а живу именно так. Мне нравится общество блестящих и хорошо одетых людей, я люблю светскую беседу, обожаю зрелища. Но домашние заботы совсем закабалили меня. Этой зимой мне удалось побывать на званых вечерах у одного поэта-сатирика, у Скаррона. Это ужасный, злой калека, но какой ум, дорогая моя! О, я никогда не забуду этих вечеров! Как жаль, что Скаррон недавно умер. Придется снова прозябать.
- Но сейчас ты не вызываешь жалости. Уверяю, вид у тебя блестящий.
- Конечно, будь я просто женой прокурора, это платье никогда не выглядело бы на мне так шикарно. Благородство нельзя купить. Оно в крови.
Склонившись над ларцами, чтобы выбрать себе украшение, сестры вновь ощутили дух клана, гордость за свое дворянское происхождение. Они забыли и о полутемной комнате, и о безвкусной мебели, и о столь же безвкусных бергамских гобеленах на стенах, которые ткали в Нормандии специально для людей среднего достатка.
В этот день господин прокурор на рассвете уехал в Венсен, где собирались высшие сановники государства, чтобы встретить короля приветственными речами.
Залпы пушек перекликались с колокольным звоном. Городская стража в парадной форме, ощетинившаяся пиками, алебардами и мушкетами, заняла свои места на улицах, где оглушительно кричали глашатаи, раздавая листочки с программой торжества, маршрутом королевского кортежа и описанием триумфальных арок.
Около восьми часов утра карета с облезлой позолотой, принадлежащая мадемуазель Атенаис де Тонне-Шарант, остановилась у дома прокурора. Подруга Ортанс оказалась красивой, яркой девицей: золотистые волосы, розовые щеки, перламутровый лоб, украшенный мушкой. Голубое платье, которое ей дала Анжелика, удивительно сочеталось с ее немного навыкате, но живыми и умными глазами цвета сапфира.
Она мельком поблагодарила Анжелику, хотя на ней было не только ее платье, но и великолепное бриллиантовое ожерелье, тоже одолженное Анжеликой.
Мадемуазель Атенаис де Тонне-Шарант де Мортемар жила в убеждении, что все - ее должники и оказать ей услугу - для каждого большая честь. Семья ее была бедной, но Атенаис считала, что их старинный дворянский род стоит любого богатства. Брат и сестра ее, судя по всему, были о себе столь же высокого мнения. Все трое обладали бьющей через край энергией, насмешливым умом, страстным характером и тщеславием, что делало их весьма приятными и в то же время весьма опасными собеседниками.
Все жизнерадостное общество уселось в карету, которая покатила по запруженным людьми улицам, мимо домов, украшенных цветами и гобеленами. Всадники и вереницы экипажей с трудом пробивали себе путь сквозь толпу, которая становилась все гуще, к Сент-Антуанским воротам, откуда должно было начаться торжественное шествие.
Придется сделать крюк, чтобы заехать за бедняжкой Франсуазой, - сказала Атенаис. - Сейчас это будет нелегко.
- О боже, избавь нас от вдовы скрюченного Скаррона! - воскликнул ее брат.
Он сидел рядом с Анжеликой и бесцеремонно прижимался к ней. Сославшись на жару, она попросила его отодвинуться.
- Я обещала Франсуазе взять ее с собой, - настаивала Атенаис. - Она милая женщина, и с тех пор, как умер ее калека супруг, у нее так мало развлечений! Я даже думаю, что она уже сожалеет о том, что его нет.
- Еще бы! Пусть он был уродом, но он давал в дом деньги. Вдовствующая королева назначила ему пенсию.
- А когда Франсуаза вышла за него замуж, он уже был калекой? - спросила Ортанс. - Эта пара всегда вызывала мое любопытство.
- Да, он уже тогда был скрюченный. Он взял ее девочкой, чтобы она ухаживала за ним. Она была сиротой, ну и согласилась. Ей было пятнадцать лет.
- Вы думаете, она действительно согласилась? - спросила младшая из сестер.
- Кто знает... Ведь Скаррон повсюду кричал, что ревматизм лишил его всего, кроме языка и еще одного... Ну, вы сами понимаете... Наверняка он научил ее всяким штучкам. Ведь он был такой развратник! А потом, ей-богу, у них бывало столько народу, что какой-нибудь статный сеньор должен же был взять на себя труд поразвлечь ее. Называли де Вийарсо.
- Надо признать, - сказала Ортанс, - что хотя госпожа Скаррон красавица, она всегда держалась очень скромно. Не отходила от кресла на колесиках, в котором сидел муж, помогала ему устроиться поудобнее, подавала целебные отвары. И вместе с тем она образованная женщина, умеет прекрасно вести беседу.
Вдова ожидала их на тротуаре около невзрачного дома.
- Боже мой, какое платье! - прошептала Атенаис, прикрывая ладонью рот. Юбка совсем вытерта.
- Почему же вы ничего не сказали мне? - спросила Анжелика. - Я подыскала бы что-нибудь для нее.
- Да, конечно, я как-то упустила это из виду. Франсуаза, садитесь же!
Молодая женщина грациозно поклонилась всем и села в уголок. У нее были красивые карие глаза, затенявшиеся длинными, чуть подкрашенными сиреневой краской ресницами. Уроженка Ниора, она жила в Америке, но, оставшись сиротой, вернулась во Францию.
Наконец, они без труда добрались до прямой и чистой улицы Сент-Антуан, где было уже не так многолюдно. Экипажи стояли на соседних улочках. Отель де Бове гудел словно улей. Над балконом в центре фасада был натянут малиновый бархатный балдахин, обшитый золотым и серебряным позументом и бахромой. Фасад был украшен персидскими коврами.
На пороге разодетая одноглазая старая дама, похожая на святые мощи в раке, подбоченившись, покрикивала на рабочих, которые развешивали ковры.
- А это что за мегера? - спросила Анжелика, когда они шли к отелю.
Ортанс сделала ей знак молчать, а Анжелика, прикрывшись веером, прыснула.
- Это, милая моя, хозяйка дома Катрин де Бове, по прозвищу Кривая Като. Она была камеристкой Анны Австрийской, и когда нашему юному королю пошел пятнадцатый год, королева поручила ей просветить его. Вот где кроется секрет ее богатства.
Анжелика не смогла удержаться от смеха.
- Надо полагать, ее опытность возместила отсутствие красоты.
- Пословица гласит, что для юношей и монахов нет уродливых женщин, добавил молодой Мортемар.
Но несмотря на насмешки, все они почтительно поклонились бывшей камеристке.
Она пристально оглядела их своим единственным глазом.
- А, пуатьевенцы. Ну, ягнятки мои, не мешайте мне. Залезайте-ка побыстрее наверх, пока мои служанки не заняли лучшие места. А это кто такая? - она ткнула своим скрюченным пальцем в сторону Анжелики.
- Моя подруга, графиня де Пейрак де Моран, - представила Анжелику Атенаис.
- Так-так! - проговорила старая дама и как-то странно хихикнула.
- Уверена, она что-то знает о тебе, - шепнула сестре Ортанс, когда они поднимались по лестнице. - Мы наивны, воображая, что дело не получит скандальной огласки. Я не должна была брать тебя с собой. Тебе лучше вернуться домой.
- Ладно, только отдай мое платье, - сказала Анжелика, протянув руку к корсажу сестры.
- Утихомирься, дура, - ответила Ортанс, отталкивая ее.
Атенаис де Тонне-Шарант приступом взяла окно в одной из комнат для слуг и устроилась около него вместе с Анжеликой и Франсуазой Скаррон.
- Отсюда чудесно все видно, - воскликнула она. - Смотрите, вон Сент-Антуанские ворота, через которые въедет король.
Анжелика тоже выглянула в окно. И почувствовала, что бледнеет.
Первым, что бросилось ей в глаза под голубым, подернутым знойной дымкой небом, была не широкая улица, по обеим сторонам которой густой толпой стояли люди, не ворота Сент-Антуан с триумфальной аркой из белого камня, а огромная, массивная крепость, которая, словно темная скала, возвышалась чуть правее.
- Что это там за укрепленный замок около ворот Сент-Антуан? - вполголоса спросила она сестру.
- Бастилия, - шепнула та, прикрывшись веером.
Анжелика не могла отвести глаз от крепости. Восемь башен со сторожевыми вышками, слепые толстые стены, решетчатые ворота, подъемные мосты, рвы остров страданий, затерявшийся в океане огромного равнодушного города, замкнутый, отрешенный от жизни мир, которого не коснется даже сегодняшнее ликование. Вот она - Бастилия!
Король во всем своем великолепии проедет мимо этого сурового стража его власти.
Ни один звук не проникнет в темень тюремных камер, где люди томятся, потеряв всякую надежду, долгие годы, иногда всю жизнь.
Ожидание затянулось. Наконец крики нетерпеливой толпы возвестили о начале шествия.
Из темноты свода Сент-Антуанских ворот появились первые шеренги: шли представители четырех нищенствующих орденов - францисканцы, доминиканцы, августинцы и кармелиты. Впереди шествовали монахи с крестами этих орденов и со свечами. Их черные, коричневые и белые сутаны из грубой шерсти словно бросали вызов щедрому солнцу, которое как бы в отместку озаряло целую клумбу розовых черепов.
Затем шло белое духовенство со своими крестами и хоругвями, со священниками в стихарях и квадратных тапочках.
За ними двигались отцы города, которым предшествовали трубачи с поднятыми вверх трубами. Религиозные гимны чередовались с ликующими мелодиями.
За отрядом из трехсот парижских лучников шествовал господин губернатор де Бюрнонвиль в сопровождении своей стражи.
Затем верхом на коне появился купеческий старшина с великолепным эскортом лакеев, одетых в зеленые бархатные ливреи, за ним - городские советники, эшевены, картеньеры и мастера гильдий суконщиков, бакалейщиков, галантерейщиков, меховщиков, виноторговцев в бархатных костюмах самых различных цветов, со своей стражей.
Народ радостно приветствовал представителей торговых корпораций своего города.
Но его энтузиазм охладел, когда мимо пошли командиры ночной стражи, а за ними - надзиратели тюрем, судебные исполнители и два судьи - по гражданским и уголовным делам.
При виде своих постоянных мучителей, угрюмых и злобных, толпа умолкла.
Таким же враждебным молчанием были встречены королевский суд, палата косвенных сборов и счетная палата - символ ненавистных налогов.
Первый президент королевского суда и девять его помощников-президентов были в роскошных широких ярко-красных мантиях, отороченных горностаем, И бархатных черных шапочках с золотым позументом.
Время уже подходило к двум часам дня. В лазурном небе белые облачка, едва успев сформироваться, тут же растворялись в лучах жгучего солнца. Люди изнемогали от жары. Нервы были напряжены до предела. Все, повернув головы, вглядывались вдаль, в сторону предместий.
Кто-то крикнул, что под балдахином на балконе отеля Бове появилась вдовствующая королева. Значит, король и королева приближаются.
Анжелика стояла, обняв за плечи госпожу Скаррон и Атенаис де Тонне-Шарант. Все трое, высунувшись в чердачное окно, старались не упустить ни одной Подробности этого зрелища. Ортанс, молодой Мортемар и его младшая сестра пристроились у другого окна.
Вдали показался кортеж его высокопреосвященства кардинала Мазарини.
Семьдесят два мула в бархатных, расшитых золотом попонах, открывавшие шествие, пажи, приближенные дворяне в пышных одеяниях и сверкающая на солнце карета поистине ювелирной работы, в которой восседал кардинал, наглядно демонстрировали величие его высокопреосвященства.
Он остановился у отеля Бове, где его глубоким поклоном встретила Кривая Като, и поднялся на балкон к вдовствующей королеве и ее золовке, бывшей королеве Англии, вдове казненного Карла I.
Толпа искренне рукоплескала Мазарини. Нет, и сейчас его любили не больше, чем во времена "мазаринад", но он подписал Пиренейский мир, и, кроме того, в глубине души народ был признателен кардиналу за то, что он удержал его от безумия, не дал изгнать своего короля, которого в эти минуты все ждали с таким восторгом и обожанием.
Придворные со своими свитами открывали шествие монарха.
Теперь Анжелика могла назвать многих по имени. Она показала своим новым знакомым маркиза д'Юмьера и маркиза Пегилена де Лозена, которые ехали во главе сотен королевских гвардейцев. Де Лозен держался, как всегда, непринужденно и посылал воздушные поцелуи дамам. Толпа отвечала ему умиленным смехом.
Как их сейчас любили, этих молодых сеньоров, таких храбрых и таких блестящих! И опять же все словно забыли об их мотовстве, об их чванстве, об их кутежах и бесстыдных дебошах в тавернах. В ту минуту все помнили только об их военных подвигах и любовных похождениях.
В толпе громко называли их имена: вот этот, одетый в золотую парчу, самый приятный с виду, - Сент-Эньян, тот, с лицом южанина, что одиноко едет на своем горячем коне, при каждом движении которого переливаются драгоценные камни на его костюме, - де Гиш, а вон этот, с развевающимся трехъярусным плюмажем, напоминающим машущих крыльями каких-то сказочных розовых и белых птиц, Бриенн.
Анжелика немного отодвинулась от окна и крепко сжала губы, когда увидела тонкое, наглое лицо маркиза де Варда под светлым париком, ехавшего во главе швейцарских королевских гвардейцев, неуклюжих в своих накрахмаленных брыжах.
Вдруг, нарушив мирный ритм шествия, пронзительно затрубили трубы.
Приближался король, сопровождаемый восторженными криками толпы.
Вот он, король!.. Он прекрасен, как небесное светило!
Как он величествен, король Франции! Наконец-то настоящий король! Не какое-нибудь ничтожество, как Карл I или Генрих III, не такой простоватый, как Генрих IV, и не такой суровый, как Людовик XIII.
Король медленно ехал на караковом коне, а в нескольких шагах за ним следовал эскорт - его старший камергер, первый дворянин его величества, старший конюший и капитан его личной гвардии.
Король не захотел воспользоваться вышитым балдахином, который преподнес ему город, он желал, чтобы народ видел его.
Людовик XIV проехал мимо трех женщин - Атенаис де Тонне-Шарант де Мортемар, Анжелики де Пейрак и Франсуазы Скаррон, урожденной д'Обинье, которых судьба случайно свела вместе, совершенно не подозревая, какую роль они сыграют в его жизни.
Анжелика почувствовала, как под ее рукой затрепетало золотистое плечо Франсуазы.
- О, как он прекрасен! - прошептала молодая вдова. Глядя вслед этому божеству, удалявшемуся под бурю восторгов, не вспомнила ли несчастная вдова Скаррон о своем язвительном калеке, для которого она восемь лет была и служанкой, и забавой?
Атенаис, в упоении широко раскрыв свои голубые глаза, прошептала:
- Слов нет, он красив в своем серебряном костюме, но думаю, что без него, и даже совсем без рубашки, он тоже недурен. Королеве повезло, что у нее в постели такой мужчина.
Анжелика молчала.
"Вот человек, который держит в своих руках нашу судьбу, - думала она. Боже, помоги нам, он слишком велик, он слишком недосягаем!"
Раздавшийся в толпе крик заставил ее отвести взгляд от короля.
- Принц! Да здравствует принц!
Народ подхватил это приветствие.
Анжелика содрогнулась.
Худой, тощий, откинув назад голову с горящими глазами и орлиным носом, принц Конде возвращался в Париж. Он ехал из Фландрии, куда привела его долгая борьба против короля. Его лицо не выражало ни угрызений совести, ни раскаяния, да, впрочем, народ Парижа и не ждал от него этого. Все забыли про его измену и сейчас приветствовали победителя в битвах при Рокруа и Лансе.
Рядом с ним в облаке кружев ехал Филипп Орлеанский, как никогда похожий на переодетую девушку.
Наконец показалась молодая королева. Она ехала в колеснице наподобие римской, сделанной из позолоченного серебра, в которую была впряжена шестерка лошадей в попонах, расшитых золотыми лилиями и драгоценными камнями.
***
Кривая Като, казалось, кого-то поджидала, стоя внизу у лестницы. Когда скромная группка пуатьевенцев, в том числе и Анжелика, показалась на площадке, она крикнула им своим хриплым голосом:
- Ну как? Всласть нагляделись? Раскрасневшиеся от возбуждения, они радостно поблагодарили ее.
- Ладно. Идите-ка, поешьте пирожных. Она сложила свой огромный веер и легонько ударила им Анжелику по плечу.
- А вы, красавица, пойдемте на минутку со мной. В полном недоумении Анжелика пошла вслед за госпожой де Бове через залы, где толпились гости. Наконец они очутились в маленьком пустом будуаре.
- Уф! - вздохнула старая дама, обмахиваясь веером. - Не так-то легко в этом доме уединиться.
Она внимательно изучала Анжелику. Полузакрытое веко, под которым зияла пустая глазная впадина, придавало ее лицу вульгарность, и это впечатление еще усиливали грубо наложенные румяна, особо резко выделявшиеся на морщинах, и улыбка ее беззубого рта.
- Думаю, что мы сговоримся, - сказал она, кончив разглядывать Анжелику. Ну, красавица, что вы скажете о большом замке под Парижем, с дворецким, выездными лакеями, слугами, служанками, шестью каретами, конюшней и в придачу с сотней тысяч ливров ренты?
- И все это предлагают мне? - рассмеявшись, спросила Анжелика.
- Вам.
- Кто же?
- Человек, который хочет вам добра.
- Об этом я догадываюсь. Но точнее?
Госпожа де Бове склонилась к ней с видом сообщницы.
- Богатый сеньор, который умирает от любви к вашим прекрасным глазам.
- Выслушайте меня, сударыня, - начала Анжелика, стараясь говорить серьезно, чтобы не обидеть почтенную даму, - я очень благодарна этому сеньору, кто бы он ни был, но боюсь, не хочет ли он злоупотребить моей наивностью, делая мне такое роскошное предложение. Он слишком плохо знает меня, если думает, что, пообещав мне все это великолепие, он заставит меня принадлежать ему.
- Разве вы так хорошо устроились в Париже, чтобы пренебречь этим предложением? Я слышала, что на ваше имущество наложен арест и вы продаете свои кареты.
Единственный глаз старой мегеры впился в лицо Анжелики.
- Я вижу, вы хорошо осведомлены, сударыня, но продавать себя я пока еще не намерена, - ответила Анжелика.
- Да кто же от вас этого требует, дурочка? - просвистела старуха сквозь обломки своих зубов.
- Я поняла, что...
- Ба! Вы можете завести себе любовника, а можете и не заводить. Можете жить монахиней, если вам это нравится. Вас просят только об одном - принять это предложение.
- Но... в обмен на что? - изумленно спросила Анжелика.
Старуха придвинулась к ней еще ближе и фамильярно взяла ее за руки.
- Так вот, милочка, все очень просто, - сказала она рассудительным тоном доброй бабушки. - Вы поселяетесь в этом чудесном замке. Бываете при дворе. Ездите в Сен-Жермен и Фонтенбло. Ведь вас развлечет, не правда ли, если вы будете присутствовать на придворных празднествах, за вами станут ухаживать, баловать вас, осыпать комплиментами. Ну и, конечно, если уж вам так хочется, вы сохраните фамилию де Пейрак... А может, вы предпочтете переменить ее. Например, стать госпожой де Сансе?.. Это звучит очень красиво... Вы идете, и кто-то шепчет вслед:
"А вот и красавица де Сансе". О, разве это не прелестно?
- Не думаете ли вы, что я настолько глупа, что поверю, будто какой-то благодетель станет осыпать меня деньгами, ничего не требуя взамен, - не выдержала Анжелика.
- Э-э! И тем не менее это почти так. Все, что требуется от вас, - это думать о нарядах, о драгоценностях, о развлечениях. Но ведь для красивой женщины это не так уж трудно. Вы меня понимаете? - настойчиво повторила старуха, слегка тряся Анжелику за плечи. - Вы меня понимаете?
Анжелика смотрела в лицо этой злой колдуньи, на ее волосатый подбородок, покрытый густым слоем белой пудры.
- Вы меня понимаете? Ни о чем не заботиться! Забыть все!..
"От меня хотят, чтобы я забыла Жоффрея, - думала Анжелика, - забыла, что я его жена, отказалась бороться за него, вычеркнула его из своей жизни, предала забвению. Хотят, чтобы я молчала, забыла..."
И снова в ее памяти всплыл ларец с ядом. Теперь она уже не сомневалась: причина всей трагедии кроется в этом ларце. Кто может быть заинтересован в том, чтобы она молчала? Самые высокопоставленные люди королевства - мессир Фуке, принц Конде, одним словом, все эти знатные вельможи, свидетельство измены которых - аккуратно сложенные письма - многие годы хранилось в сандаловом ларце.
Анжелика весьма холодно покачала головой:
- Я очень сожалею, сударыня, но, видимо, я слишком бестолкова и не поняла ни слова из того, что вы мне сказали.
- Ну что ж, подумайте, моя милочка, подумайте и потом дадите ответ. Только чтобы не было слишком поздно. В ближайшие дни, договорились? Смотрите, смотрите, красавица моя, может, это все-таки лучше, чем...
И, нагнувшись к самому уху Анжелики, она прошептала:
- ...чем потерять жизнь?

Глава 34

Анжелика склонилась в глубоком реверансе и с бьющимся сердцем выпрямилась. Перед нею стоял король. Толстый шерстяной ковер заглушил стук его высоких лакированных деревянных каблуков.
Анжелика заметила, что дверь маленького кабинета закрыта, и поняла, что осталась с государем наедине. Она почувствовала смятение, почти панический страх. До сих пор она видела короля только в окружении огромной толпы. Он казался ей каким-то ненастоящим, искусственным; он был словно актер на театральных подмостках.
А сейчас она реально ощущала присутствие рядом с собой молодого человека, довольно плотного, с темными густыми волосами, присыпанными рисовой пудрой, от которой исходил тонкий аромат. И это был король.
Она заставила себя поднять глаза. Людовик XIV стоял перед нею важный и бесстрастный. Казалось, он пытается припомнить имя посетительницы, хотя герцогиня де Монпансье только что назвала его. Анжелика чувствовала, как холодный взгляд короля парализует ее.
Она не знала, что Людовик XIV, не унаследовав простоты своего отца, короля Людовика XIII, унаследовал его застенчивость. Он обожал роскошь и почести и всячески старался подавить в себе чувство неполноценности, которое было столь несовместимо с величием его титула. И хотя он уже был женат и любил поухаживать за дамами, при первой встрече с женщиной, да еще женщиной красивой, он не мог преодолеть робости.
А Анжелика действительно была красива. Особенно хороши были - она даже не подозревала об этом - гордая посадка головы и сдержанный, но в то же время смелый взгляд, который мог бы показаться дерзким, вызывающим, если бы в нем не сквозила наивность, присущая существам юным и искренним. Улыбка еще больше раскрывала ее доверчивую, полную любви к жизни и к людям душу.
Но сейчас Анжелика не улыбалась. Она должна была ждать, пока заговорит король, и от этого затянувшегося молчания в горле у нее застрял комок.
Наконец, король решился.
- Сударыня, я вас не узнал, - немного схитрил он. - Вы сегодня не в том чудесном золотом платье, что было на вас в Сен-Жан-де-Люзе.
- Да, сир, и мне очень стыдно, что я предстала перед вами в таком простом и далеко не новом платье. Но это единственное, что у меня осталось. Ведь ваше величество знает, что на все мое имущество наложен арест.
Лицо короля приняло ледяное выражение. Потом он вдруг все-таки улыбнулся.
- Вы сразу же решили перейти к делу, сударыня. Впрочем, вы правы. Вы мне напомнили, что королю дорога каждая минута и он не может тратить время на пустую болтовню. Однако это немного сурово, сударыня.
Легкая краска залила бледное лицо молодой женщины, и она смущенно улыбнулась.
- Я была далека от мысли напоминать вам о тех многочисленных обязанностях, которыми вы обременены, сир. Я простодушно ответила на ваш вопрос. Мне бы не хотелось, чтобы ваше величество сочли за небрежность мое появление перед вами в поношенном платье и с такими скромными драгоценностями.
- Я не отдавал приказа наложить арест на ваше личное имущество. Напротив, я даже специально оговорил, чтобы госпожу де Пейрак оставили на свободе и ни в чем не притесняли.
- Я бесконечно благодарна вам, ваше величество, за внимание, которое вы проявили ко мне, - ответила Анжелика, приседая, - но у меня нет ничего, что принадлежало бы лично мне, и, стремясь поскорее узнать о судьбе мужа, я поспешила в Париж, захватив с собой лишь малую толику вещей да кое-какие драгоценности. Но я пришла вовсе не жаловаться вам на свое бедственное положение, сир. Меня заботит лишь судьба моего мужа.
Она умолкла, сжав губы, чтобы удержать поток вопросов, которые готовы были сорваться с языка: "Почему вы арестовали его? В чем вы его обвиняете? Когда вы вернете его мне?"
Людовик XIV смотрел на нее с нескрываемым любопытством.
- Должен ли я понять вас так, сударыня, что вы, такая красавица, и впрямь влюблены в своего колченогого, отвратительного супруга?
Презрительный тон монарха, словно кинжалом, полоснул Анжелику по сердцу. Она почувствовала невыносимую боль. В глазах ее вспыхнуло негодование.
- Как можете вы так говорить? - с жаром воскликнула она. - Вы же слышали его, сир! Вы слышали Золотой голос королевства!
- Да, в его голосе есть очарование, против которого трудно устоять.
Король подошел к Анжелике и вкрадчивым голосом продолжал:
- Значит, это правда, что ваш муж обладает даром околдовывать всех женщин, даже самых холодных. Мне говорили, что он так горд этим даром, что даже решил создать своего рода школу, назвал свой замок Отелем Веселой Науки и устраивал там сборища, на которых царили разгул и бесстыдство.
"Уж во всяком случае, не такое бесстыдство, как у вас в Лувре", - чуть было не вырвалось у Анжелики. Но она взяла себя в руки.
- Вашему величеству не правильно истолковали смысл этих празднеств. Моему мужу нравилось возрождать в своем Отеле Веселой Науки давние традиции провансальских трубадуров, которые воспитывали галантность по отношению к дамам, превращая это чуть ли не в культ. Конечно, беседы носили и фривольный характер, поскольку говорили о любви, но все - в рамках приличия.
- И вы не ревновали, сударыня, видя, как столь любимый вами муж предается разврату?
- Я никогда не замечала, чтобы он предавался разврату, я имею в виду то, что называете развратом вы, сир. Древние традиции трубадуров учат хранить верность женщине, своей избраннице, будь то законная жена или любовница. Его избранницей была я.
- Однако вы долго не желали смириться с его выбором. Почему же на смену вашему отвращению пришла вдруг столь страстная любовь?
- О, я вижу, ваше величество интересуют малейшие подробности интимной жизни ваших подданных, - сказала Анжелика, на этот раз не сумев скрыть иронии.
Все в ней клокотало от ярости. Ей безумно хотелось бросить ему в лицо что-нибудь очень оскорбительное. Ну, к примеру, спросить: "Может, ваши шпионы каждое утро сообщают вам, кто из знатных подданных королевства ночью занимался любовью?"
Она с большим трудом сдержалась и опустила голову, боясь, что выражение лица выдаст ее чувства.
- Сударыня, вы не ответили на мой вопрос, - ледяным тоном напомнил король.
Анжелика провела ладонью по лбу.
- Почему я полюбила этого человека? - прошептала она. - Наверно, потому, что он наделен достоинствами, благодаря которым женщина чувствует себя счастливой, став его рабой.
- Значит, вы признаете, что ваш муж вас околдовал?
- Я прожила с ним пять лет, сир, и готова поклясться на Евангелии, что он не колдун и не волшебник.
- А вы знаете, что его обвиняют в колдовстве?
Анжелика молча кивнула головой.
- И дело не только в его странном влиянии на женщин, но и в весьма подозрительном происхождении его огромного состояния. Говорят, он вступил в сделку с сатаной и получил от него секрет превращения металлов в золото.
- Сир, пусть мой муж предстанет перед судом, и тогда он без труда докажет, что стал жертвой ошибочных убеждений алхимиков, придерживающихся давно устаревших взглядов, приносящих в наше время больше вреда, чем пользы.
Лицо короля немного смягчилось.
- Согласитесь, сударыня, что и вы и я мало смыслим в алхимии. Однако не скрою, что те объяснения, которые мне дали по поводу дьявольских методов, применяемых мессиром де Пейраком, весьма туманны и требуют уточнения.
У Анжелики чуть не вырвался вздох облегчения.
- Как я счастлива, сир, слышать из ваших уст слова, исполненные такого понимания и великодушия!
В тонкой улыбке короля промелькнула тень недовольства.
- Не будем забегать вперед, сударыня. Я сказал только, что просил представить мне дополнительные сведения по поводу этих превращений.
- Но в том-то все и дело, сир, что мой муж никогда не занимался никакими превращениями. Он просто разработал способ извлекать с помощью расплавленного свинца из некоторых горных пород мельчайшие крупинки золота, которые там содержатся. И, применив этот способ на практике, он разбогател.
- Если его способ честный и чистый, то совершенно естественно было бы раскрыть его секрет и своему королю, а граф никогда ни словом никому не обмолвился о нем.
- Сир, я была свидетельницей того, как он от начала до конца продемонстрировал его нескольким сеньорам, а также доверенному лицу архиепископа Тулузского. Но этот способ применим лишь к некоторым породам, к так называемым золотоносным жилам, которые, в частности, есть в Пиренеях, да к тому же применять его умеют только саксонские мастера. Короче, граф может поделиться не какой-то кабалистической формулой, а своими знаниями в этой области, новыми открытиями и значительными доходами.
- Но он, конечно, предпочитал хранить в тайне свой способ, который сделал его богачом и в то же время служил предлогом, чтобы принимать у себя чужестранцев - испанцев, германцев, англичан и еретиков из Швейцарии. И таким образом он мог свободно подготавливать мятеж в Лангедоке.
- Мой муж никогда не устраивал заговоров против вашего величества.
- Однако высокомерие и независимость, которые он выказывал, говорят о другом. Согласитесь, сударыня, что дворянин, который ничего не просит у короля, - явление не вполне нормальное. Но если этот дворянин к тому же еще и хвастается тем, что не нуждается в своем монархе, то это переходит все границы.
Анжелику начал бить озноб. Приняв смиренный вид, она попыталась объяснить, что Жоффрей - оригинал, что из-за своего физического недостатка он не мог вести образ жизни, обычный для людей его круга, и поэтому решил взять реванш в науке, чего и достиг благодаря своему уму и знаниям.
- Ваш муж хотел создать государство в государстве, - сурово отрезал король. - Он отвергал и религию. Не знаю, чернокнижник он или нет, но, во всяком случае, он стремился властвовать с помощью денег и роскоши. С тех самых пор, как его арестовали, в Тулузе, да и во всем Лангедоке происходят бурные волнения. Не думайте, сударыня, что я подписал приказ о его аресте, не имея к тому более серьезных оснований, чем обвинение в колдовстве. Хотя оно и вызывает тревогу само по себе, еще страшнее те роковые последствия, которые оно влечет за собой. У меня имелись веские доказательства измены графа.
- Изменники всюду видят измену, - медленно проговорила Анжелика, и ее зеленые глаза метнули молнии. - Если ваше величество назовет мне имена тех, кто так оклеветал графа де Пейрака, то я уверена, что обнаружу среди них лиц, которые еще совсем недавно действительно участвовали в заговоре против королевской власти и даже посягали на жизнь вашего величества.
Людовик XIV выслушал ее с бесстрастным видом, но все же лицо его едва заметно омрачилось.
- Вы берете на себя большую смелость, сударыня, судить о том, кому я должен доверять. Злобные, но укрощенные и закованные в цепи животные мне нужнее, чем надменный, независимый вассал, который живет вдали от двора и того и гляди станет соперником. Пусть судьба вашего мужа послужит уроком для всех тех сеньоров, которые пытаются поднять голову. Посмотрим, сумеет ли он своим золотом подкупить судей, придет ли ему на помощь сатана. Я защищу мой народ от гибельного влияния тех знатных дворян, которые притязают на безраздельную власть над телами и душами подданных королевства и даже самого короля.
"Мне следует с рыданиями броситься ему в ноги", - подумала Анжелика.
Но она не могла заставить себя сделать это. Король в ее глазах перестал быть королем. Она видела просто молодого человека, своего ровесника - ему тоже было двадцать два года, - и она испытывала непреодолимое желание схватить его за кружевное жабо и потрясти, как трясут оливковое дерево.
- Так вот каково правосудие короля, - проговорила она срывающимся голосом, который сама не узнала. - Вас окружают убийцы в напудренных париках, разбойники с плюмажами, льстивые и подлые вымогатели. Фуке, Конде, разные там Конти, Лонгвили, Бофоры... Человек, которого я люблю, никогда не был изменником. Он преодолел самые страшные невзгоды, он отдавал в королевскую казну золото, которое нажил благодаря своему гению, ценой огромных усилий и неутомимого труда. Он ни у кого ничего не просил. Вот этого ему никогда не простят...
- Да, этого ему никогда не простят, - как эхо повторил за ней король.
Он подошел к Анжелике и с силой схватил ее за руку, выдав ярость, клокотавшую в нем, хотя лицо его выражало подчеркнутое спокойствие.
- Сударыня, вы выйдете из этой комнаты свободно, хотя я мог бы приказать арестовать вас. Помните об этом всегда, когда вам придет в голову усомниться в милосердии короля. Но будьте осторожны! Я не желаю больше слышать о вас, иначе я буду безжалостен. Ваш муж - мой вассал. Так дайте же возможность свершиться королевскому правосудию. Прощайте, сударыня!

Глава 36

Анжелика открыла глаза - вокруг все было залито нежно-зеленым светом. Она снова в Монтелу, на берегу реки, в тени деревьев, сквозь листву которых, окрашиваясь в зеленый цвет, проникали солнечные лучи. Она слышала голос своего брата Гонтрана. Он говорил ей:
- Никогда мне не получить такую зеленую краску, как листва и трава. Правда, если смешать каламин с персидским кобальтом, то можно добиться похожего цвета, но все равно тон получится слишком густой, в нем не будет той сияющей, изумрудной прозрачности освещенной солнцем листвы над рекой...
Голос Гонтрана звучал громко и хрипло, не так, как раньше, но угрюмые нотки остались прежними - они всегда появлялись, когда он говорил о своих красках или картинах.
Сколько раз он шептал, с ожесточением глядя в глаза сестры: "Никогда мне не получить такую зеленую краску, как листва и трава".
Острая боль под ложечкой заставила Анжелику вздрогнуть. И она сразу же вспомнила, что с ней произошло что-то ужасное.
"Боже мой, - подумала она, - мой ребеночек умер".
Да, он наверняка умер. Он не мог остаться живым после такого кошмара. Он умер, когда она выпрыгнула из окна в темную пропасть. Он умер, когда она мчалась по галереям Лувра... От этого безумного бега у нее до сих пор дрожали руки и ноги, от предельного напряжения кололо сердце.
Собравшись с силами, она с трудом приподняла руку и положила ее себе на живот. Под ладонью что-то тихонько закопошилось.
"О, он шевелится, он жив! Какой же ты мужественный, мой дружок!" - с нежностью и гордостью подумала она.
Ребенок ворочался в ее животе, как лягушонок. Она нащупала пальцами его круглую головку. Мало-помалу сознание ее прояснилось, и она поняла, что лежит на широкой кровати с витыми столбиками и зеленым саржевым пологом, сквозь который просачивался голубовато-зеленый свет, и вот он-то и перенес Анжелику на берег реки в Монтелу.
Но это не дом Ортанс на улице Ада. Где же она? Она не могла ясно восстановить в памяти все, что с ней произошло, просто было ощущение, что нечто темное, мрачное давило ее, смутное воспоминание о какой-то чудовищной трагедии с черным ядом, мелькавшими, как молнии, шпагами, страхом и липкой грязью.
Но вот снова послышался голос Гонтрана:
- Никогда, никогда мне не найти краску цвета речной воды под листвой.
На этот раз Анжелика чуть не вскрикнула. Она сошла с ума, это ясно! Или это страшный бред?
Она приподнялась, раздвинула полог над кроватью. Зрелище, представшее ее глазам, окончательно убедило несчастную в том, что она лишилась разума.
Прямо перед ней на небольшом помосте лежала белокурая, розовая полуобнаженная богиня, держа в руке соломенную корзинку, из которой на бархатные подушки свисали роскошные грозди золотистого винограда. Маленький купидон, совершенно голенький, пухленький, в венке из цветов, косо надетом на светлые кудри, с увлечением щипал виноград. Купидон несколько раз чихнул, и богиня, тревожно взглянув на него, сказала несколько слов на каком-то непонятном языке, видимо языке Олимпа.
Тут же послышались чьи-то шаги, и бородатый рыжий великан, одетый в вполне современный костюм художника, подошел к купидону, взял его на руки и завернул в шерстяной плащ.
И тут Анжелика увидела мольберт художника Ван Осселя, около которого стоял молодой человек в кожаном переднике, по-видимому, подмастерье, держа в руках две палитры с яркими пятнами красок всех цветов.
Подмастерье, слегка склонив голову набок, рассматривал незаконченную картину своего мэтра. Тусклый дневной свет падал на его лицо. Он был среднего роста, внешне ничем не примечателен, в грубой холщовой рубахе с распахнутым воротом, обнажавшим загорелую шею, с небрежно подстриженными темно-русыми волосами до плеч и густой челкой, свисавшей на темные глаза. Но Анжелика узнала бы среди тысячи эти чуть надутые губы, этот дерзко вздернутый нос, этот спокойный тяжеловатый под; бородок, напоминавший ей отца, барона Армана.
- Гонтран! - окликнула брата Анжелика.
- Дама проснулась! - воскликнула богиня.
И тотчас же все, кто находился в комнате, в том числе пять или шесть детей, подбежали к кровати.
Подмастерье был ошеломлен. Он с изумлением смотрел на улыбавшуюся ему Анжелику. Вдруг он густо покраснел, сжал своими выпачканными краской руками ее руку и прошептал:
- Сестренка!
Пышнотелая богиня, которая оказалась женой художника Ван Осселя, крикнула дочери, чтобы та принесла из кухни горячего молока с желтком и сахаром, которое она приготовила.
- Я рад, - говорил голландец, - я рад, что дама, которой я помог, оказалась не просто дамой, попавшей в беду, но еще и сестрой моего товарища.
- Но как я очутилась здесь? - спросила Анжелика.
Ван Оссель степенно рассказал, как накануне вечером их разбудил стук в дверь. При свете свечи он увидел итальянских комедиантов в блестящих атласных костюмах, на руках у которых лежала без сознания окровавленная полумертвая женщина. На своем темпераментном итальянском языке актеры стали умолять помочь несчастной. И им спокойно ответили по-голландски: "Мы с радостью окажем ей гостеприимство!"
***
Теперь Анжелика и Гонтран смотрели друг на друга с некоторым смущением. Наверно, прошло лет восемь с тех пор, как они расстались в Пуатье. Перед мысленным взором Анжелики всплыла картина прошлого: Раймон и Гонтран верхом на лошадях удаляются вверх по узкой и крутой городской улочке. Возможно, и Гонтран сейчас вспоминал трех покрытых дорожной пылью девочек, которые, прижавшись друг к другу, сидели в старой карете.
- Я видел тебя в последний раз в Пуатье, - сказал он, - когда ты, Ортанс и Мадлон приехали в монастырь урсулинок...
- Верно. А ты знаешь, что Мадлон умерла?
- Да, знаю.
- Помнишь, Гонтран, ты писал портрет старого Гийома?
- Старый Гийом умер.
- Да, мне отец писал...
- У меня до сих пор сохранился тот портрет. И я написал еще один, лучше... по памяти. Я тебе его покажу.
Гонтран сидел на краю постели, положив на кожаный передник, закрывавший колени, свои огрубевшие, перепачканные руки с въевшейся в кожу красной и синей красками, со следами кислот и солей, которые служили ему для изготовления красок, с мозолями от пестика, которым он с утра до вечера растирал в ступке свинцовый сурик, охры, оранжевый свинцовый глет, прибавляя к ним масло или соляную кислоту.
- Как же ты докатился до такой жизни? - с некоторой жалостью в голосе спросила Анжелика.
Обидчивый нос Гонтрана (фамильный нос де Сансе) сморщился, на лицо молодого человека набежала тень.
- Глупая! - сказал он, не церемонясь. - Если я до этого докатился, как ты изволила выразиться, то только потому, что сам того хотел. О, я вполне постиг науки, и иезуиты не пожалели сил, чтобы сделать из меня истинного дворянина, достойного продолжателя знатного рода, поскольку Жослен бежал в Америки, а Раймон вошел в знаменитый орден иезуитов. Но у меня тоже были свои планы. Я рассорился с отцом, ведь он настаивал, чтобы я пошел в армию служить королю. Он пригрозил, что иначе не даст мне ни гроша. И тогда я ушел из дому, побрел, как бродяга, пешком и поступил в Париже учеником к художнику. Сейчас кончается срок моего ученичества, и я отправляюсь бродить по Франции. Я буду ходить из города в город, постараюсь постичь все тайны ремесла живописцев и граверов. Чтобы прокормить себя, буду либо наниматься в подмастерья к художникам, либо писать портреты богатых горожан. А потом я куплю себе звание цехового мастера. Я стану знаменитым художником, Анжелика, я верю в это! Кто знает, может, мне поручат расписывать потолки Лувра!..
- И ты изобразишь на них ад, вечный огонь и дьяволов со скорченными рожами!
- Нет, я превращу их в голубое небо с освещенными солнцем облаками, и среди них - короля во всем его великолепии.
- Короля во всем его великолепии... - слабым голосом повторила Анжелика слова брата.
Она закрыла глаза. Она вдруг почувствовала себя гораздо взрослее своего брата - хотя он был старше ее годами, - потому что он сумел сохранить все свои детские мечты. Он не отказался от них, несмотря на холод, голод и унижения.
- А ты даже не спрашиваешь у меня, как я докатилась до такого состояния?
- Я просто не решаюсь расспрашивать тебя, - смущенно ответил он. - Я знаю, что тебя насильно выдали замуж за ужасного, страшного человека. Отец был рад этому браку, но мы все очень тебя жалели, бедная моя Анжелика. Ты была очень несчастна?
- Нет. Но теперь я несчастна.
Она поколебалась, стоило ли ему рассказывать все. Стоит ли вносить смятение в душу брата, равнодушного ко всему, кроме своей работы, которая заворожила его. Много ли раз за все эти годы вспоминал он о своей маленькой сестренке Анжелике? Наверняка, не так уж часто - верно, тогда, когда приходил в отчаяние, что не может передать зелень листвы. Он и прежде ни в ком не нуждался, хотя и жил одной жизнью с ними.
- В Париже я поселилась у Ортанс, - добавила Анжелика, пытаясь пробудить в своей измученной душе родственные чувства.
- У Ортанс? Вздорная она! Я, когда приехал, пришел повидаться с ней. Боже мой, чего она мне только не наговорила! Она-де готова умереть от стыда, что я пришел к ней в таких грубых башмаках. "Ты даже без шпаги! - кричала она. - Как самый обыкновенный простолюдин-ремесленник!" Ну что ж, она права. Ты представляешь меня в кожаном переднике и со шпагой на боку? Да, я дворянин, но, если мне нравится писать картины, неужели ты думаешь, меня остановят подобные предрассудки? Плевать мне на них!
- Мне кажется, что все мы по натуре бунтовщики, - вздохнула Анжелика.
Она нежно взяла мозолистую руку брата.
- Наверно, ты немало бедствовал?
- Не больше, чем если бы служил в армии и носил шпагу, но тогда я еще был бы по уши в долгах, меня бы преследовали ростовщики. А сейчас я живу, зная, на что могу рассчитывать. И не жду, чтобы какой-нибудь вельможа в минуту расположения отвалил мне пенсию. Мой мастер не может меня обмануть, потому что мои интересы охраняются гильдией. А если приходится уж совсем худо, я заскакиваю в Тампль к нашему брату-иезуиту и прошу у него несколько экю.
- Раймон в Париже? - воскликнула Анжелика.
- Да, живет в Тампле, хотя является капелланом бог знает скольких монастырей, и я не удивлюсь, если он станет духовником каких-нибудь знатных особ при дворе.
Анжелика задумалась. Вот чья помощь ей нужна! Раймон - духовное лицо, может быть, он примет все близко к сердцу, поскольку речь идет о его семье...
Несмотря на свежее еще воспоминание о тех опасностях, которых она только что избежала в Лувре, несмотря на приказ короля, у Анжелики даже мысли не мелькнуло о том, что она должна отказаться от борьбы. Но теперь она поняла действовать надо крайне осторожно.
- Гонтран, - решительно сказала она, - отведи меня в таверну "Три молотка".
Гонтран не стал возражать сестре. Разве Анжелика не была всегда сумасбродкой? С какой ясностью он вспомнил ее девочкой - босая, до крови исцарапанная колючками, в разорванном платьице, диковатая, она возвращалась домой из своих таинственных походов, не говоря ни слова о том, где была.
Художник Ван Оссель посоветовал дождаться темноты или хотя бы сумерек, чтобы Анжелику не узнали. Уж ему-то, прожившему здесь долгие годы, было известно, какие происходят трагедии, какие интриги плетутся в Луврском дворце, - благодаря знатным заказчикам отголоски их докатывались и до его мастерской.
Марикье, жена художника, дала Анжелике свою юбку с корсажем из простого, дешевого сукна цвета беж, который называют цветом засохшей розы, повязала ей голову черным атласным платком, какие носят женщины из народа. Анжелику забавляло, что юбка была короче, чем юбки знатных дам, и била ее по щиколоткам.
Когда в сопровождении Гонтрана Анжелика вышла из Лувра через небольшую дверцу, которую называли "дверью прачек", потому что через нее от Сены к дворцу и обратно целый день сновали прачки, стиравшие белье для королевской семьи, она больше напоминала миловидную женушку ремесленника, виснувшую на руке мужа, чем великосветскую даму, которая еще накануне беседовала с королем.
За Новым мостом под лучами заходящего солнца поблескивала Сена. Лошади, которых пригнали на водопой, входили в воду по самую грудь, громко ржали и фыркали. Баржи с сеном выстраивались вдоль берега, образуя длинную цепочку душистых стогов. С судна, прибывшего из Руана, выходили на вязкий берег солдаты, монахи, кормилицы.
Колокола звонили к вечерне. Продавцы трубочек и вафель бродили по улицам со своими корзинками, прикрытыми белыми тряпицами, и соблазняли игроков, сидящих в тавернах:
Кто проиграл, Кликните нас.
Трубочки, трубочки, дешевые трубочки.
Проехала карета, впереди которой бежали скороходы и собаки. Огромный, зловещий, лиловый в свете надвигавшихся сумерек, на фоне красного неба вырисовывался Лувр со своими бесконечными галереями

Глава 38

На улице Сен-Никола Дегре остановился перед домом с огромной вывеской, где на ярко-синем фоне был изображен медный таз. Из окон второго этажа валили клубы пара.
Анжелика поняла, что адвокат привел ее к цирюльнику, державшему парильню, и уже заранее почувствовала облегчение при мысли, что сейчас погрузится в лохань с горячей водой.
Хозяин, мэтр Жорж, предложил им сесть и подождать несколько минут. Широко расставляя локти, он брил мушкетера и рассуждал о том, что мир - это бедствие для славного воина, истинное бедствие.
Наконец, передав "славного воина" ученику, чтобы тот вымыл ему голову что было отнюдь не легким делом, - мэтр Жорж, вытирая бритву о свой передник, с услужливой улыбкой подошел к Анжелике.
- Так-так! Все понятно. Еще одна жертва любви. Ты хочешь, чтобы я немного подновил ее перед тем, как ты возьмешь ее себе, так, что ли, неисправимый юбочник?
- Тут дело не в этом, - очень спокойно возразил адвокат. - Эту молодую особу ранили, и я бы хотел, чтобы вы облегчили ее страдания. А потом пусть ее выкупают.
Анжелика, которая, несмотря на свою бледность, от слов цирюльника сделалась пунцовой, почувствовала полное смятение при мысли, что ей придется раздеваться при мужчинах. Ей всегда прислуживали женщины, а так как она никогда не болела, ее ни разу не осматривал врач, а тем более такой вот уличный лекарь-цирюльник.
Но прежде чем она успела сделать протестующий жест, Дегре, словно это совершенно естественно, с ловкостью мужчины, для которого женская одежда не представляет никаких тайн, расстегнул крючки на ее корсаже, затем развязал тесемку, поддерживавшую рубашку, и стянул рубашку вниз, до талии.
Мэтр Жорж склонился к Анжелике и осторожно снял повязку из пропитанной мазью корпии, которую Марикье наложила на длинный порез, оставленный шпагой шевалье де Лоррена.
- Хм! Хм! Все понятно! - пробурчал цирюльник. - Какой-то галантный сеньор счел, что с него запросили слишком дорого, и решил расплатиться "железной монетой", как мы это называем. Разве ты не знаешь, голубушка, что их шпагу надо держать под кроватью до тех пор, пока они не возьмут в руки свой кошелек?
- Что вы можете сказать о ране? - спросил Дегре.
У него был все такой же невозмутимый вид, в то время как Анжелика чувствовала себя ужасно.
- Хм! Хм! Ничего хорошего, но и ничего плохого. Я вижу, что какой-то невежественный аптекарь смазал ее разъедающей солоноватой мазью. Сейчас мы ее снимем и заменим другой, которая освежит и восстановит ткань.
Он подошел к полке и взял оттуда коробочку.
***
Анжелика страдала оттого, что сидит полуголая в этой цирюльне, где запах подозрительных снадобий смешивался с запахом мыла.
Вошел какой-то клиент, чтобы побриться, и, увидев Анжелику, воскликнул:
- Ну и грудки! Мне бы поласкать такие, когда взойдет луна!
Дегре сделал незаметный знак, и Сорбонна, лежавшая у его ног, бросилась к незнакомцу и вцепилась зубами в его штанину.
- Ой-ой-ой! Я пропал! - завопил тот. - Это же человек с собакой. Так, значит, эти божественные яблочки принадлежат тебе, Дегре, чертов бродяга!
- Уж не гневайтесь, мессир, - бесстрастно сказал Дегре.
- В таком случае, я ничего не видел и ничего не говорил. О, простите меня, мессир, и скажите своей собаке, чтобы она не рвала мои бедные поношенные штаны.
Дегре тихо свистнул, подзывая собаку.
- Я хочу уйти отсюда, - дрожащими губами проговорила Анжелика, неловким движением пытаясь натянуть на себя рубашку.
Адвокат твердой рукой усадил ее на место. Он сказал грубовато, хотя и шепотом:
- Не стройте из себя недотрогу, глупая. Вспомните солдатскую поговорку: "На войне как на войне". Вы ведете битву, от которой зависит жизнь вашего мужа и ваша собственная жизнь. Вы должны сделать все, чтобы победить, и сейчас не время для жеманства.
Подошел цирюльник с маленьким блестящим ножиком в руке.
- Кажется, придется резать, - проговорил он. - Под кожей скопился гной, его нужно вывести. Не бойся, деточка, - добавил он ласково, словно разговаривал с ребенком, - ни у кого нет такой легкой руки, как у мэтра Жоржа.
Несмотря на свой страх, Анжелика убедилась, что цирюльник не врал: операцию он сделал очень ловко. Потом мэтр Жорж залил рану какой-то жидкостью, отчего Анжелика буквально подскочила, сразу поняв, что это спирт, и сказал, чтобы она поднялась в парильню, а уж потом он ее забинтует.
***
Парильня мэтра Жоржа была одним из последних банных заведений, сохранившихся с тех давних времен, когда крестоносцы, побывав на Востоке, поняли прелесть турецкой бани и ощутили потребность мыться. В те далекие времена парильни в Париже появлялись на каждом шагу. И там не только парились и мылись, но еще и "снимали волосы", как тогда говорили, то есть удаляли растительность со всего тела. Однако вскоре эти парильни приобрели дурную славу, так как к своим многочисленным услугам они добавляли и те, которыми интересовались главным образом посетители злачных заведений на улице Долины любви. Против парилен ополчились обеспокоенные священники, суровые гугеноты и медики, которые видели в них источник различных дурных болезней, и добились их закрытия. Вот почему, если не считать нескольких весьма непривлекательных парилен, которые содержали цирюльники, в Париже негде было помыться. Впрочем, население, кажется, легко мирилось с этим.
Парильня состояла из двух выложенных каменными плитами залов, разделенных деревянными перегородками на маленькие кабины. В глубине каждого зала помещались печи, в которых слуга нагревал булыжники.
Одна из служанок женского зала донага раздела Анжелику. Затем ее заперли в кабинку, где стояли скамьи и лохань с водой, в которую только что бросили раскаленные булыжники. От воды поднимался горячий пар.
Анжелика, сидя на скамье, задыхаясь, ловила ртом воздух, и ей казалось, что она сейчас умрет. Когда ее выпустили, по телу ее стекали струйки пота.
В зале служанка заставила ее окунуться в лохань с холодной водой, потом, накинув на нее полотенце, отвела в соседнюю комнату, где сидело несколько женщин в таком же несложном одеянии. Служанки - большей частью старухи весьма непривлекательной внешности - брили клиенток и расчесывали их длинные волосы, болтая при этом как сороки. По голосам клиенток, по их разговорам Анжелика поняла, что большинство из них простого сословия: либо служанки, либо торговки, которые, прослушав мессу в церкви, забежали перед работой в баню запастись последними сплетнями.
Анжелике велели лечь на скамью.
Вскоре пришел мэтр Жорж, появление которого ничуть не смутило присутствующих.
Он держал в руке ланцет, а сопровождавшая его девочка - корзиночку с кровососными банками и трут.
Анжелика яростно запротестовала.
- Не смейте пускать мне кровь! Я и так уже достаточно потеряла ее. Разве вы не видите, что я беременна? Вы убьете моего ребенка.
Но цирюльник-лекарь был непреклонен и жестом показал ей, чтобы она легла на живот.
- Лежи спокойно, а то я сейчас кликну твоего дружка, и он тебе всыплет.
Представив себе адвоката в этой роли, Анжелика пришла в ужас и замолчала.
Цирюльник ланцетом сделал у нее на спине три надреза и поставил банки.
- Вы только посмотрите, - восторженно говорил он, - какая черная кровь течет! Кто бы подумал, что у такой светловолосой девчонки такая темная кровь!
- Умоляю вас, оставьте мне хоть капельку! - просила Анжелика.
- До смерти хочется высосать из тебя всю, - сказал цирюльник, свирепо вращая глазами. - А потом я научу тебя, как заполнить свои жилы свежей и благодатной кровью. Рецепт простой: добрый стаканчик красного вина и ночь любви.
Туго забинтовав плечо, он наконец отпустил ее. Две служанки помогли ей причесаться и одеться. Она сунула им несколько монет, и они от изумления вытаращили глаза.
- О маркиза, - воскликнула та, что помоложе, - неужели твой судейский принц в поношенном плаще так щедро одаривает тебя?
Старуха, взглянув на Анжелику, у которой подкашивались ноги, когда она спускалась по деревянной Лестнице, ткнула свою напарницу в бок:
- Разве ты не видишь, что это знатная дама, которая решила немного отдохнуть от своих нудных сеньоров?
- Но те обычно не переодеваются, - возразила напарница. - Они надевают маску, и мэтр Жорж проводит их через заднюю дверь.
Внизу Анжелику ждал выбритый и раскрасневшийся Дегре.
- Она опять, как ягодка, - сказал цирюльник, заговорщицки подмигнув адвокату. - Только не будьте с нею грубы по своему обыкновению, пока у нее не затянется рана на плече.
На этот раз Анжелика только рассмеялась. Она больше не способна была возмущаться.
- Как вы себя чувствуете? - спросил Дегре, когда они вышли на улицу.
- Как слепой котенок, - ответила Анжелика. - Но это не так уж неприятно. Кажется, я начинаю относиться к жизни философски. Не знаю, так ли уж полезны эти сильнодействующие процедуры, которым меня подвергли, но они, бесспорно, успокаивают нервы. Теперь вы можете не тревожиться - как бы ни встретил меня мой брат Раймон, я буду покорной и смиренной сестрой.
- Великолепно. У вас бунтарская натура, и я всегда опасаюсь взрывов. В следующий раз, когда вы предстанете перед королем, вы тоже предварительно попаритесь в бане?
- Ах, как жаль, что я этого не сделала вчера! - кротко вздохнула Анжелика. - Ведь следующего раза не будет. Никогда уже больше я не предстану перед королем.
- Не надо говорить "никогда больше". Жизнь так переменчива, колесе все время вертится.
Порыв ветра развевал на голове Анжелики платок, которым она прикрыла волосы. Дегре остановился и осторожно завязал его.
Анжелика взяла его теплые загорелые руки с длинными, тонкими пальцами в свои.
- Вы очень милый человек, Дегре, - прошептала она, подняв на него ласковый взгляд.
- Вы ошибаетесь, сударыня. Взгляните-ка на эту собаку.
Он указал на Сорбонну, которая резвилась около них, остановил ее и, взяв за голову, раскрыл мощные челюсти датского дога.
- Как вам нравятся эти клыки?
- Ужасные клыки!
- А знаете, на что я надрессировал Сорбонну? Послушайте-ка: едва в Париже наступает вечер, мы с ней отправляемся на охоту, я даю ей понюхать клок от старого плаща или какую-нибудь другую вещь, принадлежавшую вору, которого я разыскиваю. И мы пускаемся в путь, доходим до берега Сены, шарим под мостами между сваями, бродим по предместьям, по старому валу, заглядываем во все дворы, во все дыры, которые кишат этим сбродом - оборванцами и ворами. И вдруг Сорбонна куда-то бросается. Когда я настигаю ее, она уже - о, очень деликатно, только чтобы не убежал! - держит зубами за горло того, кого я искал. Я говорю своей собаке: "Warte!": что по-немецки - ведь собаку мне продал немецкий наемник - означает: "Жди!" Потом я склоняюсь к пленнику, допрашиваю его и выношу ему приговор. Иногда я прощаю его, иногда зову ночную стражу, чтобы они отправили его в Шатле, а иногда говорю себе: "Зачем переполнять тюрьмы и утруждать господ судейских?" И тогда отдаю приказ Сорбонне: "Zang!" - иными словами: "Сожми-ка пасть посильнее!" И в Париже становится одним грабителем меньше.
- И... часто вы это делаете? - спросила Анжелика, не в силах сдержать дрожь.
- Довольно часто. Так что, видите, не такой уж я милый.
Помолчав, Анжелика тихо сказала:
- В каждом человеке столько противоречивого. Можно быть очень злым и одновременно очень милым. Почему вы выбрали себе такое ужасное ремесло?
- Я уже говорил вам, что очень беден. Отец оставил мне в наследство только свою должность адвоката и долги. Но, судя по всему, кончу я .тем, что стану толстокожим человеконенавистником, самым злобным сычом.
- Что это значит?
- Так называют полицейских подданные его величества Великого Керза, предводителя всех воров.
- Они уже знают вас?
- Главным образом, они знакомы с моей собакой.
***
Они вышли на улицу Тампль, всю в рытвинах, наполненных жидкой грязью, через которые были перекинуты доски. Всего несколько лет назад в этом квартале находились огороды, так называемые "посадки Тампля", и даже сейчас еще между домами виднелись грядки с капустой, и паслись козы.
Показалась крепостная стена, над которой возвышалась зловещая старинная башня Тамплиеров.
Дегре попросил Анжелику подождать минутку и вошел в лавку галантерейщика. Вскоре он вышел в новых брыжах, правда, без кружев, завязанных лиловым шнурком. Из-под рукавов его плаща выглядывали белоснежные манжеты. Карман его как-то странно оттопыривался. Когда Дегре доставал платок, оттуда чуть не выпали длинные четки. Хотя он был все в том же поношенном плаще и коротких штанах, он вдруг приобрел какой-то весьма почтенный вид. По-видимому, это объяснялось еще и выражением его лица, во всяком случае, Анжелика уже не решалась говорить с ним прежним непринужденным тоном.
- Сейчас у вас вид набожного магистрата, - сказала она в замешательстве.
- А разве не такой вид должен быть у адвоката, который сопровождает молодую даму к ее брату-иезуиту? - спросил Дегре, с почтительным и смиренным видом приподнимая шляпу.