Глава 42
За несколько дней до рождества выпал снег. Город оделся в праздничный наряд. Церкви украсились сценами, изображающими рождение Христа, в яслях из толстого картона и ракушек между быком и ослом лежал младенец Иисус.
По грязным от талого снега улицам Парижа тянулись длинные шествия религиозных братств с хоругвями и песнопениями.
Как и каждый год, следуя обычаю, августинцы из городской больницы пекли горы оладий, поливали их лимонным соком, и дети, наполнив тазы, разбредались по всему Парижу продавать их. Оладьи августинцев разрешалось есть во время поста. Вырученные деньги шли на рождественские подарки неимущим больным.
Как раз в это время жизнь Анжелики наполнилась бурными событиями. Затянутая в зловещую паутину, которой был окутан ужасный процесс, она едва ли замечала, что наступили благословенные предрождественские дни.
Сначала как-то утром в Тампль пришел Дегре и сообщил Анжелике, какие сведения ему удалось получить по поводу назначения судей.
- Прежде чем сделать выбор, долги изучали каждого. И отбирали их - не будем строить иллюзий! - исходя вовсе не из их беспристрастности, а из их приверженности королю. Кроме того, старательно были отведены те магистраты, которые хотя и преданы королю, но имеют репутацию людей мужественных и в известных случаях могут не поддаться нажиму со стороны короля. Это прежде всего один из самых знаменитых наших адвокатов мэтр Галлеман, положение которого весьма прочно, потому что во времена Фронды он открыто встал на сторону королевской власти, хотя вполне мог угодить за это в тюрьму. Но он из тех людей, которые не боятся никого, и его неожиданные выпады не раз потрясали Дворец правосудия. Я очень надеялся, что его включат в число судей, но, увы, выбраны только те, в ком абсолютно уверены.
- После того что я узнала за последнее время, в этом можно было не сомневаться, - мужественно ответила Анжелика. - Но вы знаете хотя бы несколько имен из тех, кого уже назначили?
- Прежде всего канцлер Сегье. Он будет лично вести допрос для проформы и для того, чтобы создать вокруг процесса побольше шумихи.
- Канцлер Сегье! Да я и надеяться на такое не смела!
- Не радуйтесь раньше времени. За свой высокий пост канцлер Сегье расплачивается своей независимостью. Я слышал также, что Сегье виделся с арестованным и разговор у них был весьма бурный. Граф отказался принести присягу, заявив, что специальный суд не правомочен судить советника тулузского парламента, что на это имеет право только верховная палата парижского парламента.
- Но вы, кажется, говорили, что парламентский суд нежелателен из-за того, что члены парламента находятся в зависимости от господина Фуке?
- Да, сударыня, и я попытался предупредить об этом вашего мужа. Не знаю, или моя записка не дошла до него, или же гордость помешала ему принять чужой совет, но я передаю вам его ответ канцлеру Сегье.
- Так что же будет? - с тревогой спросила Анжелика.
- Думаю, что король по своему обыкновению пренебрежет законом, и графа де Пейрака все же будет судить королевский суд, и если это потребуется, то "как бессловесного".
- Что это значит?
Адвокат объяснил: это означает, что его будут судить как находящегося в отсутствии, заочно, а это ухудшит дело, потому что если в Англии, например, прокурор обязан в письменном виде привести доказательства вины арестованного, в противном случае тот должен быть освобожден в течение двадцати четырех часов, то во Франции подсудимый априори рассматривается как виновный.
- А прокурор уже назначен?
- Их два. Один из них - главный королевский прокурор Дени Талон. А другой, как я предвидел, ваш зять Фалло де Сансе. Правда, сославшись на родство с вами, он сделал было вид, будто отказывается от этого назначения, но его уговорили - либо Талон, либо кто-то еще, во всяком случае, теперь в кулуарах Дворца правосудия говорят, что он поступил весьма предусмотрительно, пожертвовав своим семейным долгом ради верности королю, которому обязан всем.
Анжелика промолчала, но лицо ее перекосилось от ярости. Она сдержала себя, ожидая продолжения.
- Назначен также некий Массно, президент тулузского парламента.
- Ну, этот наверняка постарается выполнить любой приказ короля и, главное, отомстить дерзкому аристократу...
- Не знаю, сударыня, возможно и так; ведь кандидатура Массно выдвинута самим королем. Между прочим, мне рассказали, что Массно якобы беседовал по поводу вашего мужа с герцогиней де Монпансье и, судя по этому разговору, Массно относится к графу де Пейраку отнюдь не враждебно и весьма сожалеет о своем назначении.
Анжелика пыталась что-то вспомнить.
- Да, правда, герцогиня де Монпансье и мне говорила что-то в этом роде. Но, поразмыслив, я все-таки пришла к выводу, что едва ли можно рассчитывать на его благосклонность, так как - увы! - я сама слышала, как он и мой муж осыпали друг друга бранью.
- Видимо, это и побудило короля назвать его имя. Ведь король лично назначил только двоих - королевского прокурора Талона и Массно, остальных выбирали Сегье или же сам Талон.
- А кто будет еще?
- Еще будет председатель суда. Мне называли Месмона, но, по-моему, вряд ли. Он такой старый, уже на ладан дышит. Не представляю себе, как он сможет вести процесс, который обещает быть весьма бурным. А может, Месмона именно потому и выбрали, что он совсем немощен, так как вообще-то у него репутация человека честного и совестливого. Если только у него хватит на этот процесс сил, то он - один из тех, кого мы можем надеяться склонить на свою сторону.
Помолчав, Дегре продолжал:
- Будет еще Бурье, секретарь Королевского совета - этот среди судейских слывет прирожденным фальсификатором, - а также некий законник Дельма, личность весьма темная. Его назначили скорее всего потому, что он - дядя Кольбера, а Кольбер - доверенное лицо Мазарини. А может быть, тут сыграло роль то, что он гугенот, а король хочет придать суду видимость объективности, показать, что во Франции гражданское правосудие отправляют и представители протестантской религии...
- Думаю, этот гугенот будет очень удивлен, что его заставят судить человека, которого обвиняют в колдовстве, в сговоре с дьяволом и в том, что он одержим бесом, - сказала Анжелика. - Но нам, пожалуй, будет на руку, если хоть один из судей окажется человеком здравомыслящим, свободным от предрассудков.
- Безусловно, - согласился адвокат, озабоченно покачивая головой. Кстати, по поводу сговора с дьяволом и одержимости бесом... скажите, не знаете ли вы монаха по имени Конан Беше и монахини, которая в миру носила имя Карменсита де Мерекур?
- Еще бы не знать! - воскликнула Анжелика. - Монах Беше - полусумасшедший алхимик, который поклялся выведать у моего мужа секрет философского камня. А Карменсита де Мерекур - это женщина бешеного темперамента, бывшая... любовница Жоффрея, которая никак не может простить ему, что он ею пренебрег. Но какое отношение имеют они к этому процессу?
- Говорят, будто бы под руководством Беше над подсудимым была проведена процедура изгнания беса и в ней принимала участие эта дама. Все это очень туманно. Протокол процедуры совсем недавно был приобщен к делу, и ему кажется, придают особо важное значение.
- Вы его читали?
- Я не читал ни единой бумаги из пухлого дела, которое так рьяно подбирает советник Бурье. А он, по моему мнению, такой человек, что не постесняется призвать на помощь свой талант подделывать документы.
- Но теперь, поскольку процесс - дело решенное, вы, адвокат обвиняемого, имеете право подробно ознакомиться со всеми обвинительными актами?
- Увы, нет! Мне уже не один раз заявляли, что вашему мужу будет отказано в адвокате. Так вот, сейчас я занят главным образом тем, что добиваюсь, чтобы этот отказ был выражен в письменной форме.
- Да вы сошли с ума!
- О нет, нисколько! По юридическим законам отказать в адвокате можно только подсудимому, обвиненному в оскорблении его величества. Ну а так как в данном случае такое обвинение предъявить трудно, то, получив письменный отказ, я тем самым получу доказательство нарушения судебной процедуры, и это сразу же укрепит мои позиции. Именно таким довольно сложным маневром я надеюсь добиться того, чтобы меня назначили защитником.
***
Когда через день Дегре снова пришел к Анжелике, его лицо впервые выражало удовлетворение, и у Анжелики радостно забилось сердце.
- Я выиграл! - объявил он, ликуя. - Канцлер Сегье только что назначил меня защитником мессира де Пейрака, обвиняемого в колдовстве. Эта победа одержана благодаря знанию судебной казуистики. Несмотря на готовность слепо подчиняться королю, эти высокопоставленные лакеи из судебного ведомства поняли, что они грубо попирают свои же собственные принципы. Короче, они вынуждены были разрешить подсудимому взять адвоката. Но, пока еще не поздно, сударыня, я хочу предупредить вас, что вы можете выбрать для ведения дела вашего мужа более известного адвоката, чем я.
Анжелика смотрела в окно. В Тампле было пустынно, казалось, будто монастырь спит под снежным покровом. Закутавшись в свою старенькую накидку, прошла помолиться в часовню великого приора госпожа Скаррон. Серое нависшее небо, казалось, приглушало звон маленького колокола.
У входа в дом Сорбонна в ожидании своего хозяина меланхолично кружилась, пытаясь поймать собственный хвост.
Анжелика искоса взглянула на Дегре - он напустил на себя важный, чопорный вид.
- Нет, я, право, не знаю более сведущего человека, которому бы могла доверить ведение столь животрепещущего для меня дела, - проговорила она. - Вы отвечаете всем необходимым требованиям. Мой зять Фалло был прав, когда, рекомендуя вас, сказал мне: "Во-первых, я ценю его ум, а во-вторых, он обойдется вам недорого".
- Спасибо за доброе мнение обо мне, сударыня, - сказал Дегре, которого последние слова Анжелики ничуть не рассердили.
Анжелика машинально водила пальцем по запотевшему стеклу. "Когда мы с Жоффреем вернемся в Тулузу, - думала она, - вспомню ли я об адвокате Дегре? Может, когда-нибудь вспомню, как он водил меня в парильню, и это покажется мне невероятным..."
Вдруг лицо ее преобразилось, и она, обернувшись к Дегре, сказала:
- Насколько я понимаю, теперь вы сможете каждый день видеться с моим мужем. Не могли бы вы провести к нему меня?
Но Дегре отговорил ее: заключенный находится в строгой изоляции, и не надо пытаться преступить это. Он даже не уверен, что ему, адвокату заключенного, разрешат увидеться с ним, но он-то, во всяком случае, собирается воевать за это право при поддержке адвокатской корпорации, в которую входит шестьдесят пять членов, не считая парламентских адвокатов, членов Королевского совета, судебных палат и высшего податного суда, в котором состоит и сам Дегре. Он объяснил, что, состоя членом высшего податного суда, организации довольно скромной, он, пожалуй, имеет больше шансов добиться успеха, чем какой-нибудь известный адвокат, которого сильные мира сего будут опасаться. Теперь надо действовать очень быстро, так как он вырвал право защищать графа де Пейрака, перехитрив королевскую юстицию, и не исключена возможность, что досье с обвинительными документами будет передано ему лишь перед самым процессом, да и то, быть может, не полностью.
- Я знаю, в подобных процессах акты часто составляются на отдельных листах, и канцлер, кардинал Мазарини или же король могут в любой момент вынуть из дела некоторые документы для ознакомления или же вообще изъять их и даже вложить новые. Конечно, это допускается в исключительных случаях, но, согласитесь, дело графа весьма необычное...
Несмотря на столь малоутешительные последние слова адвоката, Анжелика в этот вечер вполголоса напевала, варя кашку Флоримону, и даже с удовольствием съела китовое мясо, которое, как всегда, подала вдова Кордо. В тот день в Тампль приходили дети из городской больницы. Она купила у них несколько чудесных оладий, и после приятного ужина грядущее представилось ей в розовом свете.
Она была вознаграждена за свой оптимизм. На следующий же день вечером пришел Дегре и сообщил ей две поразительные новости: во-первых, ему разрешили ознакомиться с частью обвинительных документов, а во-вторых, он получил разрешение на свидание с заключенным.
Услышав это, Анжелика подбежала к Дегре и, обвив руками его шею, с жаром поцеловала. Но она тут же в смущении отпрянула и, вытирая слезы, заблестевшие у нее на глазах, пробормотала, что от радости совсем потеряла голову.
Дегре проявил тактичность, сделав вид, будто не произошло ничего особенного.
Он сказал, что его свидание с заключенным состоится завтра в Бастилии, в середине дня. Правда, они смогут разговаривать только в присутствии коменданта крепости, но он надеется, что в дальнейшем сумеет добиться свиданий с графом де Пейраком с глазу на глаз.
- Я пойду с вами, - решила Анжелика. - Буду ждать вас около тюрьмы. Я все равно не смогу в это время спокойно сидеть здесь взаперти.
Адвокат рассказал Анжелике, с какими обвинительными документами он ознакомился, и достал из своего потертого плюшевого мешка несколько листков бумаги, на которые он выписал основные пункты обвинения.
- Главное обвинение - колдовство и черная магия. Якобы он является знатоком по части изготовления ядов и зелий, умеет с помощью различных приемов магии узнавать будущее, отводить от себя опасность быть отравленным. При помощи колдовства он обворожил многих вполне здравомыслящих людей, а на других наслал "призыв дьявольский и нелепый", иными словами, навел порчу и злую судьбу... Еще он учит, как пользоваться различной пудрой и цветами, чтобы добиться любви, и все в том же духе. Обвинение утверждает, что одна из его... бывших любовниц умерла, а когда вскрыли ее могилу, то обнаружили во рту у покойницы талисман с портретом графа де Пейрака...
- Это же просто ворох нелепостей! - воскликнула пораженная Анжелика. Неужели вы думаете, что судьи, люди достойные, станут излагать эти глупости во время заседания?
- Скорее всего, они это сделают, но лично я, например, считаю, что чем больше подобной ахинеи будет содержаться в обвинительном акте, тем легче мне будет опровергнуть его. Далее в обвинении говорится о преступном занятии алхимией, поисках кладов, превращении простых металлов в золото и еще - не падайте в обморок! - о "еретическом утверждении, будто он создает живые существа". Сударыня, вы не можете разъяснить мне, что это означает?
Анжелика в полном смятении задумалась, потом положила руку на живот, где шевелился ее ребенок.
- Может, они это имеют в виду? - спросила она, смеясь.
Адвокат с растерянным и смиренным видом развел руками и снова принялся читать свои выписки:
- "...С помощью колдовства умножил свое состояние, не гнушаясь такими способами, как превращение простых металлов в золото и тому подобное..." А вот в конце я вижу следующее: "...требовал предоставления ему прав, которые не были положены. Открыто похвалялся своей независимостью от короля и принцев. Принимал у себя подозрительных иностранцев-еретиков и пользовался привезенными из-за границы запрещенными книгами". А теперь, - не без колебания продолжал Дегре, - я перехожу к документу, который вызвал у меня наибольшее беспокойство и удивление. Речь идет об акте, который был составлен после процедуры изгнания беса из вашего мужа, проведенной тремя лицами духовного сана. Они утверждают, что граф уличен в одержимости и сговоре с дьяволом.
- Не может быть! - вскричала Анжелика, чувствуя, как на лбу у нее выступает холодный пот. - Кто они, эти "лица духовного сана"?
- Один из них - монах Беше, о нем я уже говорил вам на днях. Проник ли он в Бастилию как представитель консисторского суда или каким-либо иным образом не знаю. Но процедура действительно была проведена, и свидетели утверждают, будто все реакции графа явились ярким доказательством его связи с сатаной.
- Не может быть! - повторила Анжелика. - Но вы-то, по крайней мере, не верите в это?
- Я, сударыня, вольнодумец. Я не верю ни в бога, ни в черта.
- Замолчите, - пробормотала она, торопливо крестясь, и, подбежав к Флоримону, прижала его к груди.
- Ты слышишь, что он говорит, мой ангел? - прошептала она. - О, люди сошли с ума!
Некоторое время они молчали, потом Дегре подошел к Анжелике.
- Не волнуйтесь, - снова заговорил он, - за всем этим, несомненно, кроется что-то сомнительное, что весьма важно вовремя раскрыть, так как этот документ, повторяю, самый опасный, поскольку он может произвести сильнейшее впечатление на судей. Изгнание беса было проведено согласно ритуалу, утвержденному римским консисторским судом. Реакции обвиняемого полностью уличают его. Я отметил, в частности, его реакцию на дьявольскую скверну, а также его способность напускать порчу...
- Но объясните, о чем идет речь?
- По поводу дьявольской скверны специалисты по изгнанию беса отметили, что некоторые точки на теле испытуемого чувствительны к прикосновению серебряного штифта, из которого предварительно изгнали злых духов. Во время этой процедуры обвиняемый то и дело издавал ужасные крики. "Воистину адские", хотя обычное легкое прикосновение этим безобидным инструментом не вызывает у человека ни малейшей боли. Что же касается способности напускать порчу, то к заключенному привели некую особу, которая проявила все признаки одержимости.
- Ну, если это была Карменсита, то я не сомневаюсь, она великолепно разыграла комедию! - саркастически заметила Анжелика.
- Возможно, что речь идет именно об этой монахине, хотя имя ее не упомянуто. Во всяком случае, я повторяю вам, это обвинение звучит весьма фальшиво. Однако, поскольку я предвижу, что на суде кстати и некстати будут ссылаться на него, мне во что бы то ни стало нужно его опровергнуть. К сожалению, пока что я не нашел повода потребовать изъятия этого документа.
- Может, мой муж вам подскажет какой-нибудь ход...
- Будем надеяться, - грустно сказал Дегре.

Глава 44
Ранним утром, едва только рассвело, Анжелика в сопровождении монахини перешла мост Менял и очутилась на острове Сите.
Стоял мороз. Быки старого деревянного моста трещали под ударами льдин, плывших по Сене.
Снег побелил крыши, окантовал карнизы домов и словно весенними ветками украсил узорами шпиль часовни Сент-Шапель, притулившейся у темной громады Дворца правосудия.
Не будь на Анжелике монашеской одежды, она с удовольствием выпила бы рюмочку вина у торговца с красным носом, который спешил подбодрить своим товаром ремесленников, бедных клерков, подмастерьев - всех тех, кто встает на заре, чтобы открыть лавку, мастерскую, контору.
Часы угловой башни пробили шесть ударов. Бесподобный циферблат этих часов, появившихся здесь при короле Генрихе III, - золотые лилии на лазурном фоне, в свое время казался чем-то необычайным. Часы и впрямь были жемчужиной Дворца правосудия. Разноцветные глиняные фигурки на них, покрытые красной, белой и голубой эмалью - голубка, символизирующая Святой Дух, и под сенью ее крыльев Закон и Правосудие, - блестели в тусклом утреннем свете.
Анжелика и ее спутница пересекли огромный двор и уже поднимались по ступеням лестницы, когда к ним подошел какой-то магистрат, и Анжелика с удивлением узнала в нем адвоката Дегре. Она даже оробела, увидев его в широкой черной мантии, белоснежных брыжах, седом парике с тщательно уложенными в несколько рядов локонами и в квадратной шапочке. В руке у него был совершенно новый мешок, набитый бумагами. Вид у Дегре был очень важный. Он сказал Анжелике, что только сейчас виделся с заключенным в Консьержери - тюрьме при Дворце правосудия.
- Он знает, что я буду в зале? - спросила Анжелика.
- Нет. Это могло бы его взволновать. А как вы? Обещаете мне держать себя в руках?
- Обещаю.
- Он очень... очень покалечен, - проговорил Дегре дрогнувшим голосом. Его чудовищно пытали. Но зато его вид - наглядное свидетельство беззакония тех, кто затеял этот процесс, и может произвести сильное впечатление на судей. Вы будете держаться, что бы ни случилось?
У нее сжалось горло, и она лишь молча кивнула головой.
При входе в зал королевские гвардейцы потребовали, чтобы они предъявили подписанные приглашения. Анжелика даже не очень удивилась, когда монахиня протянула приглашение, пробормотав при этом:
- Служба его высокопреосвященства кардинала Мазарини!
Судебный пристав взял на себя заботу о женщинах и провел их в зал, где уже было полно народу и черные мантии судейских смешались с сутанами священников и монахов.
Второй ряд амфитеатра занимали дворяне, но их было не так уж много. Анжелика не увидела среди них ни одного знакомого лица. По-видимому, придворным не разрешили присутствовать на процессе, или они не знали о нем, так как он должен был вестись при закрытых дверях, а может быть, просто не хотели себя компрометировать.
Анжелику и ее спутницу усадили сбоку, но оттуда все было хорошо видно и слышно. Анжелика с удивлением заметила, что находится в окружении нескольких монахинь, принадлежащих к разным орденам, за которыми незаметно следил священник, судя по всему занимавший весьма высокий пост. Анжелика недоумевала, для чего монахинь пригласили на процесс, где будет идти речь об алхимии и колдовстве.
Высокие стрельчатые своды зала, находившегося, по-видимому, в одном из самых старинных зданий Дворца правосудия, были украшены массивными лепными плафонами в виде акантовых листьев. Витражи создавали в зале полумрак, а несколько горящих свечей делали все вокруг еще более зловещим. Две или три большие немецкие печи, облицованные блестящими фаянсовыми плитками, давали немного тепла.
Анжелика пожалела, что не спросила адвоката, не помешало ли что-нибудь привести на процесс Куасси-Ба и старого саксонца-рудокопа.
Она тщетно искала в толпе знакомые лица.
Ни адвоката, ни подсудимого, ни судей еще не было. Несмотря на ранний час, зал был уже переполнен, и многие стояли в проходах. Видно было, что некоторые пришли сюда, просто чтобы посмотреть забавное зрелище или, скорее даже, послушать нечто вроде лекции о правосудии, так как большинство присутствующих составляли молодые клерки судебного ведомства.
Сидящие в зале держались молчаливо, и на общем фоне особенно выделялась лишь шумная компания, расположившаяся перед Анжеликой, где довольно громко обменивались мнениями, считая, наверно, своим долгом просветить менее сведущих соседей.
- Чего они тянут? - нетерпеливо восклицал один из них, молодой магистрат в обильно напудренном парике.
Его сосед с прыщеватым широким лицом и с меховым воротником на мантии, который сдавливал ему шею, зевая, ответил:
- Ждут, когда закроют двери в зал суда, и тогда можно будет ввести обвиняемого и водворить его на скамью подсудимых.
- А скамья подсудимых - это вон та скамья без спинки, что стоит отдельно внизу?
Один из клерков, неопрятный, с сальными волосами, обернулся и, ухмыляясь, возразил:
- Уж не хотите ли вы, чтобы приспешнику дьявола подали кресло?
- Говорят, колдун может стоять даже на острие булавки и на языке пламени, - вставил напудренный магистрат.
Его толстый сосед с важным видом ответил:
- Ну, этого от него не потребуют, но он должен будет стоять на этой скамье на коленях перед распятием, которое укреплено на кафедре председателя суда.
- Для такого чудовища это еще слишком роскошно! - крикнул клерк с сальными волосами.
Анжелика вздрогнула. Если даже эта толпа, состоящая из избранных представителей правосудия, настроена так враждебно и предвзято, то чего же ждать от судей, которые тщательно подобраны королем и его приближенными?
Но магистрат в мантии с меховым воротником важным тоном возразил клерку:
- А по-моему, все это выдумки. Этот человек колдун не больше, чем мы с вами, но он, должно быть, помешал очередной крупной интриге кого-нибудь из сильных мира сего, и теперь они выискивают законный предлог, чтобы убрать его со своего пути.
Анжелика склонилась вперед, чтобы лучше рассмотреть человека, который отважился так открыто высказывать столь опасные мысли. Ей очень хотелось узнать его имя, но ее спутница легким прикосновением руки напомнила ей, что она не должна обращать на себя внимание.
Сосед отважного магистрата, оглядевшись по сторонам, тихо сказал:
- Если бы им необходимо было просто избавиться от него, я думаю, они могли бы сделать это и без суда.
- Им нужно время от времени кинуть кость народу и показать, что иногда король карает и представителей знати.
- Но, мэтр Галлеман, если бы это было так и все затеяли ради того, чтобы удовлетворить страсти толпы, как некогда делал Нерон, то был бы громкий открытый процесс, а не такой, при закрытых дверях, - возразил молодой человек, который жаждал, чтобы суд скорее начался.
- Сразу видно, что ты еще новичок в этом проклятом ремесле, - сказал знаменитый адвокат, выходки которого, по словам Дегре, заставляют дрожать Дворец правосудия. - На открытых заседаниях может вспыхнуть настоящий бунт, так как народ по природе своей чувствителен и не так глуп, как кажется. Ну а король уже умудрен опытом и больше всего боится, чтобы и у нас дело не обернулось так, как в Англии, где народ сумел весьма ловко положить голову своего монарха на плаху. Вот поэтому-то тех людей, которые мыслят по-своему, да еще к тому же мыслят опасно, у нас душат потихоньку, без шума. А потом их тела, в которых еще теплится жизнь, бросают на растерзание черни, вызывая у нее низменные инстинкты, и обвиняют народ в жестокости. А священники твердят ему, что необходимо бороться со столь низменными наклонностями и, само собой разумеется, до суда и после служат мессу.
- Но церковь не причастна к этим эксцессам, - запротестовал сидящий неподалеку священник, склоняясь к разговаривающим. - Я скажу даже больше, господа, в наше время очень часто мирской суд, не зная канонического права, берет на себя смелость подменять собой суд церковный. И думаю, я не ошибусь, если заверю вас, что большинство присутствующих здесь представителей церкви обеспокоено тем, что гражданская власть посягает на ее права. Я недавно вернулся из Рима и видел, как наше посольство в Ватикане постепенно превратилось в пристанище для всякого сброда, для всякого отребья. Его святейшество папа Римский уже не хозяин в собственном доме, потому что наш король, чтобы разрешить этот спорный вопрос, не колеблясь, послал в подкрепление войска, и французские солдаты при посольстве получили от него приказ стрелять по войскам папы, в случае если те перейдут к действиям, иными словами, попытаются арестовать разбойников и воров, итальянских и швейцарских подданных, которые нашли убежище в стенах французского посольства.
- Но ведь любое посольство неприкосновенно в чужой стране, - осторожно заметил пожилой буржуа.
- Да, конечно. Однако оно не должно давать приют всем ракалиям Рима и способствовать подрыву единства церкви.
- Но и церковь не должна подрывать единства французского государства, на страже которого стоит король, - упрямо возразил пожилой буржуа.
Все посмотрели на него, словно недоумевая, почему он оказался здесь. Во взгляде большинства сквозила подозрительность, и они отвернулись, явно сожалея, что высказывали опасные мысли при незнакомце, который - кто знает! может, был подослан Королевским советом.
Один только мэтр Галлеман, пристально посмотрев на него, возразил:
- Ну что ж, следите внимательно за этим процессом, сударь. Вы на нем получите некоторое представление о действительном конфликте между королем и римской церковью.
Анжелика в ужасе слушала этот разговор. Теперь ей стали понятны колебания иезуитов и неудача с посланием папы, на которое она долгое время возлагала все свои надежды. Значит, король не признает никакой власти над собой. А раз так Жоффрея де Пейрака может спасти только одно: если совесть судей одержит верх над их раболепством.
Наступившая вдруг в зале мертвая тишина вернула Анжелику к действительности. Сердце ее замерло.
Она увидела Жоффрея.
Он шел с трудом, опираясь на две палки; теперь он хромал еще сильнее, и после каждого его шага казалось, что сейчас он упадет.
Он производил впечатление человека очень высокого и в то же время очень сутулого, а худоба его не поддавалась описанию. Анжелика была потрясена до глубины души. Долгие месяцы разлуки немного стерли в ее памяти дорогой ей облик, и сейчас, глядя на него как бы глазами наполнившей зал публики, она в ужасе отметила, что он действительно выглядит необычно, даже немного устрашающе. Пышные черные волосы, обрамляющие изможденное, бледное как смерть лицо с красными шрамами, потрепанная одежда, худоба - все это должно было ошеломить сидящих в зале.
Когда он поднял голову и медленно обвел публику горящим взглядом черных глаз, в которых сквозила ирония и уверенность в себе, жалость, закравшаяся было в души некоторых, исчезла, и по залу пробежал враждебный ропот. То, что увидели люди, превзошло все их ожидания. Перед ними стоял настоящий колдун!
Опуститься на скамью на колени граф де Пейрак не смог, и он старался стоять перед нею между двумя стражниками.
***
В этот момент через две двери вошли двадцать вооруженных швейцарских гвардейцев и рассеялись по огромному залу.
Все было готово для начала процесса.
Чей-то голос объявил:
- Господа, суд идет!
Все встали, и в дверь, которая вела на помост, вошли Судебные приставы с алебардами, в костюмах XVI века с гофрированными воротниками и в шапочках с перьями. За ними шествовали судьи в тогах с горностаевыми воротниками и в квадратных шапочках.
Первым шел довольно пожилой человек в черном, в котором Анжелика с трудом узнала канцлера Сегье - она видела его во всем великолепии во время торжественного въезда короля в Париж. За ним шел какой-то сухопарый высокий человек в красной тоге. Затем следовали шестеро в черном. На плечах одного из них была короткая красная накидка. Это был господин Массно, президент тулузского парламента. Сейчас он был одет куда строже, чем в день их встречи на дороге в Сальсинь.
Анжелика слышала, как сидевший впереди нее мэтр Галлеман вполголоса объяснял:
- Старик в черном, что идет впереди, - канцлер Сегье. В красном - Дени Талон, королевский прокурор и главный обвинитель. В красной накидке - Массно, президент тулузского парламента, назначенный на этом процессе председателем. Самый молодой среди судей - прокурор Фалло, который называет себя бароном де Сансе и ради того, чтобы попасть в милость к королю, согласился участвовать в суде над своим близким, как говорят, родственником по жене.
- В общем, ситуация, как у Корнеля, - заметил молокосос с напудренными волосами.
- Я вижу, мой друг, что ты, как все ветреные молодые люди твоего поколения, посещаешь эти театральные зрелища, на которые уважающий себя судейский чиновник не может пойти, не прослыв легкомысленным. Но сегодня, поверь мне, ты увидишь такой спектакль, какой тебе не приходилось видеть еще никогда, и...
Из-за шума в зале Анжелика не расслышала последних слов. Ей хотелось бы узнать имена остальных судей. Ведь Дегре не сказал, что их будет так много. А впрочем, какая разница, все равно она не знает никого, кроме Массно и Фалло.
Но где же сам Дегре?
Наконец, он тоже вышел на помост через ту же дверь, что и остальные судьи. Вслед за ним появилось довольно много священнослужителей, незнакомых Анжелике, большинство из которых село в первом ряду среди официальных лиц, где для них, по-видимому, были оставлены места.
Анжелика не увидела среди них отца Кирше, и это обеспокоило ее. Зато она облегченно вздохнула, когда не обнаружила там и монаха Беше.
Теперь наступила полная тишина. Один из священников прочел молитву и поднес подсудимому распятие. Жоффрей де Пейрак поцеловал его и перекрестился.
Такая покорность и благочестие подсудимого вызвали в зале разочарованный ропот. Неужели вместо увлекательного зрелища разоблачения колдуна они увидят самое заурядное разбирательство каких-нибудь дрязг между дворянами?
Послышался чей-то визгливый крик:
- Пусть Люцифер покажет свое умение!
В рядах началось движение - это гвардейцы кинулись к непочтительному юнцу. Его, а заодно и еще нескольких молодых людей грубо схватили и вывели из зала. В зале снова стало тихо.
- Подсудимый, принесите присягу, - сказал канцлер Сегье, разворачивая какую-то бумагу, которую, преклонив перед ним колени, подал молоденький клерк.
Анжелика закрыла глаза. Сейчас будет говорить Жоффрей, она услышит его голос. Она думала, что он будет надломленный, слабый, и, наверно, все присутствующие ожидали того же, потому что, когда Жоффрей де Пейрак громко и отчетливо начал говорить, по залу пронесся удивленный шепот.
Потрясенная до глубины души Анжелика узнавала тот пленительный голос, что жаркими тулузскими ночами шептал ей слова любви.
- Клянусь говорить всю правду. Однако я знаю, господа, что закон разрешает мне признать этот суд не правомочным, потому что как докладчик Королевского совета и советник тулузского парламента я имею право на то, чтобы меня судил парламентский суд...
Несколько мгновений Сегье, казалось, колебался, но потом торопливо проговорил:
- Закон запрещает присягу с оговорками. Принесите присягу по форме, и суд будет правомочен вас судить. Если же вы отказываетесь от присяги, мы будем судить вас как "бессловесного", то есть заочно, словно вы отсутствуете.
- Я вижу, господин канцлер, все предрешено заранее. Что ж, я облегчу вам задачу и не воспользуюсь теми справедливыми законами, которые позволили бы мне отвести этот состав суда целиком или частично. Я полагаюсь на его справедливость и подтверждаю свою присягу.
Старик Сегье изобразил на лице удовлетворение.
- О, суд по достоинству оценит ту честь, которую вы оказываете ему, признавая его правомочность. До вас, правда, выказал доверие к справедливости решений нашего суда сам король, и это для нас - главное. Что же касается вас, господа судебные заседатели, то вы ни на секунду не должны забывать о доверии, которое его величество король оказал вам. Помните, господа судьи, что вам оказана большая честь являть здесь собою тот меч правосудия, который держит в своих августейших руках наш монарх. Существует два правосудия: одно - когда решение принимают простые смертные, пусть даже они и знатного рода, а другое когда решение принимает король, чья власть исходит от бога. Вот об этой преемственности, господа, вы никогда не должны забывать. Верша правосудие от имени короля, вы несете ответственность за то, чтобы не был нанесен ущерб его величеству. Чтя короля, вы чтите тем самым первого защитника веры в нашем государстве.
После этой довольно путаной речи, полной туманных предостережений, ярко продемонстрировавшей сущность лицемерной натуры этого важного сановника и придворного, Сегье величественно удалился, стараясь не выдать своей поспешности. Когда он вышел, все сели. В канделябрах задули свечи, которые еще горели. В зале стало сумрачно, точно в склепе, и когда сквозь витражи пробились слабые лучи зимнего солнца, на лица легли синие и красные пятна, придав им вдруг необычное выражение.
Адвокат Галлеман, прикрывая ладонью рот, шептал своему соседу:
- Старая лиса не желает даже взять на себя ответственность зачитать обвинительный акт. Он словно Понтий Пилат умывает руки, чтобы в случае осуждения обвиняемого, не колеблясь, свалить все на инквизицию или на иезуитов.
- Ему это не удастся, ведь процесс ведет гражданский суд.
- Подумаешь! Придворное правосудие должно следовать приказам своего хозяина, но в то же время не дать народу почувствовать это.
Анжелика слушала эти крамольные речи в адрес короля в каком-то полубессознательном состоянии. Порою все происходящее вдруг начинало казаться ей чем-то нереальным. Это ужасный сон наяву или театральный спектакль... Она не сводила глаз с мужа, который продолжал стоять, все так же немного ссутулившись и всем телом опираясь на палки. И тогда в ее голове постепенно начала зреть, мысль, пока еще смутная: "Я отомщу за него. Все, что эти мучители заставили пережить его, я заставлю их испытать на собственной шкуре, и если дьявол существует, как утверждает религия, то я хотела бы увидеть, как он унесет души этих лжехристиан".
После того как бесславно покинул зал канцлер Сегье, Дени Талон, высокий, сухопарый и чопорный, поднялся на кафедру и сорвал печати с большого конверта. Он приступил к своим обязанностям и пронзительным голосом начал чтение "затребованных документов или обвинительного акта".
- "Господин Жоффрей де Пейрак, частным определением Королевского совета лишенный всех своих титулов и всего своего имущества, привлекается к настоящему суду по обвинению в колдовстве, заговорах и других действиях, оскорбляющих религию, направленных на подрыв государства и церкви, а также в применении алхимии для изготовления благородных металлов. За все эти деяния и за ряд других, которые также ему инкриминируются в соответствии с актом обвинения, я требую, чтобы он и его вероятные сообщники были сожжены на Гревской площади, а пепел их развеян, как закон требует того по отношению к колдунам, обвиненным в том, что они вошли в сделку с дьяволом. Я также требую, чтобы до этого его подвергли обычной и чрезвычайной пыткам до тех пор, пока он не выдаст других своих сообщников..."
У Анжелики ужасно стучало в висках, и она уже не слышала, что Дени Талон читал дальше.
Она пришла в себя только тогда, когда по залу снова разнесся звонкий голос подсудимого.
- Клянусь, что все эти обвинения ложны и тенденциозны и что я в состоянии доказать это здесь, на месте, всем честным людям.
Королевский прокурор поджал свои тонкие губы и сложил документ с таким видом, словно дальнейшая процедура его уже не касается. Он тоже хотел было удалиться, но в этот момент вскочил адвокат Дегре.
- Господа судьи, - твердым голосом начал он, - король и вы оказали мне большую честь, назначив меня защитником подсудимого. Вот почему я позволю себе, прежде чем господин королевский прокурор уйдет, задать ему один вопрос: как случилось, что этот обвинительный акт составлен заранее и попал к вам в руки уже в готовом виде и даже запечатанным, в то время как закон предусматривает иную процедуру?
Суровый Дени Талон с высоты своего роста смерил взглядом адвоката и надменно, с презрением бросил:
- Молодой человек, из-за своей неопытности вы даже не поинтересовались предысторией этого документа. Так знайте же, что сначала король поручил подготовить процесс и председательствовать на нем президенту Месмону, а не господину Массно, который назначен председателем позже...
- Правила требуют, господин прокурор, чтобы президент Месмон присутствовал на этом заседании и сам зачитал свой обвинительный акт.
- Видимо, вы не знаете, что президент Месмон вчера скоропостижно скончался. Однако он успел составить этот обвинительный акт, который в некотором роде является его завещанием. Перед вами, господа, яркий пример того, каким высоким чувством долга обладал один из крупнейших магистратов королевства!
Все встали, чтобы почтить память Месмона. Но в толпе послышались выкрики:
- Что-то нечисто в этой внезапной смерти!
- Убийство с помощью яда!
- Для начала недурно!
Снова пришлось вмешаться гвардейцам.
Слово взял председательствующий Массно. Он напомнил, что суд идет при закрытых дверях. При первом же нарушении порядка будут выведены все, кто не имеет к судебной процедуре непосредственного отношения.
Зал успокоился.
Адвокат Дегре со своей стороны удовольствовался данным ему объяснением, поскольку довод действительно был неопровержим. Он добавил еще, что принимает пункты обвинения при условии, что его подзащитного будут судить, строго их придерживаясь.
После такого обмена мнениями соглашение было достигнуто.
Дени Талон представил Массно как председателя судебного заседания и торжественно удалился из зала.
***
Массно немедленно приступил к допросу:
- Признаете ли вы выдвинутые против вас обвинения в колдовстве и заговорах?
- Я отметаю их все разом!
- Не имеете права. Вы должны ответить на каждый вопрос, который содержится в обвинительном заключении. Впрочем, это в ваших же интересах, так как там имеются совершенно неопровержимые доказательства, и вам лучше признаться, поскольку вы дали клятву говорить только правду. Итак, признаете ли вы себя виновным в производстве ядов?
- Я признаю, что изготовлял иногда химические вещества и некоторые из них при приеме внутрь действительно могли бы принести вред. Но они предназначались мною отнюдь не для этого, я их не продавал и никогда не прибегал к ним, чтобы кого-либо отравить.
- Значит, вы признаете, что изготовляли такие яды, как железный купорос и серная кислота?
- Совершенно верно. Но для того, чтобы этот факт считался преступлением, нужно доказать, что с их помощью я кого-то отравил.
- Пока удовольствуемся тем, что вы не отрицаете, что изготовляли при помощи алхимии ядовитые вещества. Преследуемую вами цель мы уточним позже.
Массно склонился над пухлым досье, которое лежало перед ним, и принялся листать его. При мысли, что сейчас он огласит какое-нибудь обвинение в отравлении, Анжелика задрожала. Она помнила, что Дегре говорил ей о некоем Бурье, которого назначили на этот процесс судьей именно потому, что он известен как большой мастер в подделке всяких бумаг, и ему-то поручили подтасовку некоторых документов досье. А ведь судьи занимались и расследованием, и проверкой фактов, и наложением ареста на имущество, и предварительными допросами, и следствием.
Анжелика привстала, пытаясь узнать среди судей этого Бурье.
Массно продолжал листать дело. Наконец, откашлявшись, он поднял голову, словно решился на что-то.
Первые слова он пробормотал невнятно, но затем голос его окреп, и он продолжал уже более отчетливо:
- ...Чтобы доказать, если это понадобится, насколько справедливо правосудие короля, насколько оно оградило себя от всякой предвзятости, я, прежде чем продолжать перечень пунктов обвинения, которые находятся у каждого из королевских судей перед глазами, должен со всей ответственностью заявить, насколько наше предварительное следствие было затруднено различными непредвиденными препятствиями...
- И заступничеством за богатого и знатного подсудимого! - раздался в зале чей-то насмешливый голос.
Анжелика думала, что нарушителя порядка тотчас же схватят, но, к своему великому удивлению, увидела лишь, как стоявший неподалеку судебный пристав многозначительно подтолкнул своего товарища.
"Наверно, в зале сидят люди, подкупленные полицией, чтобы они провоцировали враждебность по отношению к Жоффрею", - подумала Анжелика.
А председательствующий Массно продолжал, словно он ничего не слышал:
- ...Итак, чтобы доказать всем, что королевский суд не только беспристрастен, но и великодушен, я должен публично заявить здесь, что многие документы, которые поступили из различных источников в ходе длительного следствия, я после глубоких размышлений и споров с самим собой счел возможным изъять из обвинительного досье.
Он остановился, чтобы перевести дух, и продолжал более глухим голосом:
- ...Мною было отведено ровно тридцать четыре документа, как вызывающих сомнение, так и явно подделанных из личной мести к подсудимому.
Это заявление вызвало бурную реакцию не только в зале, но и среди судей, которые никак не ожидали от председателя суда такого мужества и проявления доброжелательности к подсудимому. Один из судей, маленький невзрачный человек с крючковатым носом, не выдержал и крикнул:
- Достоинство суда и тем более его авторитет будут подорваны, если сам председатель считает возможным отказать судьям в том, чтобы они самолично оценили ряд документов обвинения, которые, может быть, являются наиболее красноречивыми...
- Господин Бурье, как председатель суда, я призываю вас к порядку и предлагаю вам либо заявить о том, что вы слагаете с себя полномочия судьи, либо дать нам возможность продолжить заседание.
Поднялся невообразимый шум.
- Председатель подкуплен обвиняемым! Мы знаем, что такое тулузское золото! - вопил все тот же злобный голос.
Клерк с сальными волосами, сидевший перед Анжеликой, подлил масла в огонь:
- В кои веки решились посадить на скамью подсудимых дворянина и богача...
- Господа, я прерываю заседание и, если вы не прекратите беспорядок, потребую освободить зал, - с трудом перекричав всех, объявил Массно.
Возмущенный, он надел на свой парик шапочку и удалился в сопровождении всех судей.
Анжелика подумала, что все эти важные сановники напоминают марионеток, которые на минутку выскакивают на сцену и тут же исчезают. Ах, если бы они совсем не вернулись!
Зал постепенно успокаивался, публика старалась сдержать страсти, чтобы судьи снова заняли свои места и в тишине продолжили бы спектакль. Когда послышался стук алебард о плиты пола - это шли швейцарские гвардейцы, - все встали: за гвардейцами шествовали судьи.
Среди молитвенной тишины Массно снова занял свое место.
- Господа, инцидент исчерпан. Документы, которые я счел подозрительными, приобщены к делу, и судьи при желании могут ознакомиться с ними. Я пометил их красным крестиком, и, таким образом, каждый из судебных заседателей получит возможность составить собственное мнение о решении, которое я принял единолично.
- Эти документы главным образом содержат в себе обвинения в оскорблении священного писания, - заявил Бурье, не скрывая своего удовлетворения. - В частности, там идет речь о создании с помощью алхимии пигмеев и других существ дьявольского происхождения.
Толпа в восторге затопала ногами.
- А нам покажут их в числе вещественных доказательств? - крикнул кто-то.
Нарушитель был немедленно выведен гвардейцами из зала, и заседание возобновилось.
Затем поднялся адвокат Дегре.
- Как адвокат подсудимого, я не возражаю, чтобы все обвинительные документы были представлены на суде, - заявил он.
Председательствующий Массно продолжил допрос.
- Итак, чтобы покончить с вопросом о ядах, которые, по вашему признанию, подсудимый, вы изготовляли, ответьте нам: как же получилось, что вы, изготовляя их вовсе не с целью кого-то отравить, сами публично похвалялись, будто принимаете их ежедневно, чтобы "избежать опасности быть отравленным"?
- Все это чистая правда, я и сейчас не отрекаюсь от своих слов; я утверждаю, что меня нельзя отравить ни купоросом, ни мышьяком, так как я слишком много принял их и, если кто-нибудь вздумал бы с их помощью отправить меня на тот свет, они не вызвали бы у меня даже легкого недомогания.
- Значит, вы и сейчас продолжаете утверждать, будто невосприимчивы к ядам?
- Если это удовлетворит королевский суд, то я, как верный подданный, согласен проглотить на ваших глазах любое из этих зелий.
- Следовательно, тем самым вы признаете, что обладаете тайной заговора против всех ядов?
- Это не заговор, а наука о противоядиях. И уж если на то пошло, то на самом деле в колдовство и заговоры верят те, кто употребляет жабий камень и иные нелепые снадобья, а это, я думаю, господа, делают почти все сидящие в зале, считая, что тем самым они спасают себя от яда.
- Подсудимый, вы усугубляете свою вину, глумясь и издеваясь над обычаями, достойными уважения. Однако в интересах правосудия, которое требует полной ясности, я не буду останавливаться на этих деталях. Я лишь подчеркну, если вы не возражаете, что вы признаете себя знатоком ядов.
- Я не считаю себя ни знатоком ядов, ни чего-либо другого. Но тем не менее я добился, что мой организм стал невосприимчив к ядам, но только к таким распространенным, как мышьяк и купорос, которые я уже называл. Но разве не ничтожны мои знания, если вспомнить о многих ядах, содержащихся в растениях, выделяемых животными, о ядах экзотических стран, о флорентийских и китайских ядах, которые даже самые искусные хирурги королевства не могут не только обезвредить, но даже обнаружить?
- А вам известны какие-нибудь из этих ядов?
- У меня есть стрелы, которыми пользуются индейцы, охотясь на бизонов. Есть также наконечники для небольших стрел - оружия африканских пигмеев; одной стрелой можно убить такое огромное животное, как слон.
- Короче говоря, вы еще более подтверждаете обвинение против вас, гласящее, что вы - знаток ядов.
- Отнюдь нет, господин председатель, я просто рассказываю вам это для того, чтобы доказать, что если бы мне вздумалось отправить на тот свет несколько человек, которые косо посмотрели на меня, я не стал бы утруждать себя изготовлением таких распространенных и легко опознаваемых ядов, как купорос или мышьяк.
- Так зачем же вы их изготовляли?
- Для научных целей, а иногда они образуются в процессе химических опытов с минералами.
- Не будем в споре отклоняться от главного. Достаточно того, что вы признали себя человеком, весьма искушенным в ядах и алхимии. Короче, как вы сами заявили, вы можете умертвить человека так, что никто не догадается о причине смерти и не заподозрит вас. Кто же поручится нам, что вы этого уже не сделали?
- Но пусть докажут, что я это сделал!
- Еще вас обвиняют в смерти двух людей, хотя я должен отметить, что это не основные обвинения. Первая жертва - племянник его высокопреосвященства де Фонтенака, архиепископа Тулузского.
- Разве дуэль, спровоцированная противником - а это могут подтвердить свидетели, - теперь считается колдовством?
- Господин де Пейрак, советую вам переменить свой иронический тон по отношению к суду, единственная цель которого - добиться истины. Что же касается второй смерти, которую вам приписывают, то она вызвана либо одним из ваших неуловимых ядов, либо заговором. Во всяком случае, при освидетельствовании трупа одной из бывших ваших любовниц был обнаружен - при свидетелях - вот этот медальон с вашим поясным портретом. Вам он знаком?
Анжелика видела, как председатель Массно протянул какой-то маленький предмет швейцарцу, а тот передал его графу де Пейраку, все так же стоявшему перед скамьей подсудимых, опершись на две палки.
- Да, я узнаю, эта миниатюра была сделана по заказу той несчастной экзальтированной девицы.
- Несчастная экзальтированная девица, как вы назвали ее, была одной из ваших столь многочисленных любовниц, и ее имя - мадемуазель...
Жоффрей де Пейрак повелительным жестом остановил его.
- Умоляю, не оскверняйте публично ее имя, господин председатель. Ведь бедняжка умерла!
- Умерла, исчахнув от любовного томления, которое, как теперь начали подозревать, было вызвано вами с помощью заговора.
- Это не правда, господин председатель.
- Так почему же тогда медальон нашли во рту покойницы и на вашем портрете, на груди, как раз там, где должно быть сердце, видна дырочка, словно от прокола булавкой?
- Понятия не имею. Однако, судя по тому, что вы мне рассказали, можно скорее предположить, что это она, будучи очень суеверной, пыталась таким образом приворожить меня. Выходит, из колдуна я превратился в жертву колдовства. Забавно, не правда ли, господин председатель?
И вдруг все услышали, как этот едва держащийся на ногах с помощью палок призрак громко расхохотался.
Публика сначала нерешительно заерзала, потом наступила разрядка и по залу прокатился смех.
Но Массно даже не улыбнулся.
- Разве вы не знаете, подсудимый, что факт обнаружения медальона во рту покойницы свидетельствует о том, что на нее была наведена порча?
- Насколько я вижу, господин председатель, по части суеверий я гораздо менее сведущ, чем вы.
Магистрат не обратил внимания на намек.
- В таком случае поклянитесь, что вы никогда ни на кого не наводили порчу.
- Клянусь своей женой, своим ребенком и королем, что я никогда не занимался подобным вздором, именуемым колдовством, во всяком случае, тем, что подразумевается под ним в нашем королевстве.
- Поясните, что означает эта оговорка в данной вами клятве?
- Я хочу сказать, что много путешествовал и был свидетелем - в Китае и Индии - странных явлений, которые подтверждают существование магии и чародейства, но они не имеют никакого отношения к тому шарлатанству, с которым мы сталкиваемся под их именем у нас в Европе.
- Одним словом, вы признаете, что вы верите в это?
- В истинное чародейство - да... Оно, кстати, зиждется на некоторых явлениях природы, сущность которых будущие поколения, наверно, сумеют объяснить. Ну а слепо следовать ярмарочным волшебникам или так называемым ученым алхимикам...
- Вот вы и сами заговорили об алхимии! По-вашему, алхимия, как и колдовство, бывает истинная и шарлатанская?
- Совершенно верно. Некоторые арабы и испанцы даже переименовали истинную алхимию в химию, науку опыта, согласно которой все процессы изменения вещества подчиняются определенным законам и, таким образом, не зависят от проводящего опыт, при условии, конечно, если он знает свое дело. Но зато убежденный алхимик хуже колдуна!
- Я рад услышать это от вас, ибо таким образом вы облегчаете задачу суда. Так кто же, по-вашему, хуже колдуна?
- Какой-нибудь дурак или фанатик, господин председатель...
Впервые за все время этого судебного заседания Массно, казалось, потерял власть над собой.
- Подсудимый, заклинаю вас быть почтительным, ведь это и в ваших интересах. Вы уже и так проявили дерзость, назвав во время клятвы его величество нашего короля после своей жены и ребенка. Если вы и впредь будете проявлять такое же высокомерие, суд имеет право отказаться выслушивать вас...
Анжелика видела, как адвокат Дегре кинулся к Жоффрею, намереваясь что-то сказать ему, но стража преградила ему путь. Массно вмешался, стремясь дать адвокату подсудимого возможность свободно выполнять свои обязанности.
- У меня и в мыслях не было, господин председатель, оскорбить этим вас лично или кого-либо из судей, - сказал граф де Пейрак, когда шум немного улегся. - Как ученый, я просто выступил против тех, кто занимается этой пагубной наукой, которая именуется алхимией, но я не думаю, чтобы кто-нибудь из вас, людей, обремененных столь серьезными обязанностями, тайно увлекался ею...
Это небольшое пояснение понравилось магистратам, и они важно закивали головами.
Допрос продолжался уже в более спокойной атмосфере.
Массно, порывшись в кипе бумаг, вытащил очередной листок.
- Вы уличены в использовании для своих таинственных занятий, которые вы ради своего оправдания именуете новым названием "химия", костей животных. Как объяснить эти действия, столь не подобающие христианину?
- Господин председатель, не следует мешать в одну кучу оккультизм и химию. Кости животных нужны мне лишь для того, чтобы превращать их в золу, которая необходима для купелирования расплавленного металла, чтобы выделять золото или серебро, которые в нем содержатся.
- А человеческие кости тоже годятся для купелирования? - задал коварный вопрос Массно.
- Наверно, господин председатель, но, признаюсь, меня вполне удовлетворяют кости животных, и я довольствуюсь ими.
- Для того чтобы вы могли их использовать, животные должны быть сожжены живыми?
- Отнюдь нет, господин председатель. Разве вы варите живую курицу?
Лицо магистрата перекосилось, но он взял себя в руки и лишь заметил, что он по меньшей мере удивлен тем обстоятельством, что во всем королевстве костная зола употребляется одним лишь лицом и с целью, которая "здравомыслящему человеку" кажется сумасбродной, чтобы не сказать святотатственной.
И так как Пейрак презрительно пожал плечами, Массно добавил, что против него выдвинуты также обвинения в святотатстве и безбожии, но они основаны не только на употреблении костей животных, а посему будут рассмотрены позже всему свое место и время.
И он продолжал:
- Не использовали ли вы в действительности костную золу для того, чтобы вдохнуть жизнь в такой презренный металл, как свинец, и оккультным путем превращать его в благородные металлы - золото и серебро?
- Такая точка зрения весьма близка к схоластическим измышлениям алхимиков, которые утверждают, будто бы при помощи таинственных символов создают материю, в то время как в действительности ее создать нельзя.
- Подсудимый, однако вы признаете, что изготовляли золото и серебро иным способом, чем тот, когда добыча ведется из речного песка?
- Я никогда не изготовлял ни золота, ни серебра. Я только извлекал их.
- Однако люди, разбирающиеся в этом деле, утверждают, что, сколько они ни дробили и ни промывали породы, из которых вы будто бы извлекаете золото и серебро, они не обнаружили там ни того, ни другого.
- Совершенно верно. А вот расплавленный свинец обладает свойством вбирать в себя благородные металлы, которые невидимо содержатся в горных породах.
- Вы хотите сказать, что можете извлечь золото из любой породы?
- Отнюдь нет. Большая часть пород не содержит его совсем или же содержит ничтожные доли. И отыскать эти, весьма редко встречающиеся во Франции породы, которые содержат золото, можно лишь в результате длительных и сложных поисков.
- Но если обнаружить их так трудно, то чем объяснить тот факт, что именно вы один в нашем королевстве научились это делать?
Граф раздраженно ответил:
- Как вам сказать, господин председатель, для этого необходим талант, а вернее, знания и трудолюбие. Я бы тоже мог позволить себе спросить вас, почему Люлли пока что единственный во Франции сочинитель опер и почему вы не пишете их, хотя выучить ноты может каждый.
Председатель от возмущения поморщился, но не нашелся, что возразить.
Судья с невзрачным лицом поднял руку.
- Пожалуйста, господин советник Бурье.
- Я хочу, господин председатель, задать подсудимому один вопрос. Если господин Пейрак действительно открыл секрет получения золота и серебра, то почему же этот знатный дворянин, только что торжественно заверявший нас в своей верности королю, не счел нужным поделиться своим открытием с великим властителем нашего государства, я хочу сказать - с его величество королем, ведь это было не только его долгом, но также еще одним средством облегчить народу и даже дворянству столь тяжкое, хотя и необходимое бремя налогов, которые косвенным образом, в виде различных податей, платят даже освобожденные от них представители закона.
По залу пробежал одобрительный шепот. Каждый почувствовал себя ущемленным, как бы обокраденным этим презирающим всех долговязым, колченогим человеком, который решил единолично пользоваться своим баснословным богатством.
Анжелика почувствовала ту ненависть, с какой публика взирала сейчас на этого искалеченного пытками человека, уже еле державшегося на ногах от усталости.
Впервые за все время Жоффрей посмотрел прямо в зал, но Анжелике показалось, что у него какой-то отсутствующий, невидящий взгляд. "Неужели сердце не подсказывает ему, что я здесь и страдаю вместе с ним?" - подумала она.
После некоторого колебания граф медленно проговорил:
- Я поклялся говорить только правду. Я скажу правду: в нашем королевстве успехи отдельных лиц не только не поощряются, но, наоборот, если человек чего-то добился, его достижением стремится завладеть банда придворных, одержимых честолюбием, поглощенных лишь собственными интересами и дрязгами. А в таких условиях самое лучшее для человека, пытающегося что-то создать, - это молчать и держать свое открытие в тайне. Ибо "не надо метать бисер перед свиньями".
- Ваше заявление весьма серьезно. Вы наносите ущерб престижу короля... и самому себе, - мягко заметил Массно.
Бурье вскочил со своего места.
- Господин председатель, я, как судебный заседатель, выражаю протест против вашего снисходительного отношения к фактам, которые, на мой взгляд, должны быть занесены в протокол как доказательство оскорбления его величества!
- Господин советник, я буду весьма обязан вам если вы дадите мне отвод как председателю этого процесса. Ведь я и сам пытался добиться его, но наш король отказал мне, что, как мне кажется, свидетельствует о его доверии.
Бурье побагровел и сел, а граф тем временем усталым, но твердым голосом объяснял, что каждый понимает свой долг по-своему. Не являясь придворным, он чувствовал, что не в силах будет отстоять свои взгляды наперекор всему и всем. Но разве не достаточно того, что он из своей далекой провинции ухитрялся ежегодно вносить в королевскую казну больше четверти той суммы доходов, которую приносил Франции весь Лангедок? И хотя он трудился не только на свое, но и на общее благо, он предпочитал не предавать огласке свои открытия, боясь, как бы ему не пришлось отправиться в изгнание, разделив тем самым судьбу многих непонятых ученых и изобретателей.
- Короче, тем самым вы признаетесь в том, что ожесточились умом и настроены критически по отношению к государству, - все так же мягко проговорил председатель.
Анжелика снова вздрогнула.
Адвокат поднял руку:
- Извините меня, господин председатель. Я знаю, что еще не пришло время для моей защитительной речи, но я хочу вам напомнить, что мой клиент - один из преданнейших подданных его величества и сам король оказал ему честь, нанеся ему визит в Тулузе, а затем лично пригласив его на свою свадьбу. Поэтому нельзя утверждать, что деятельность графа де Пейрака была направлена против короля и государства, не проявив тем самым неуважения к самому его величеству.
- Спокойнее, мэтр! Я сделал вам снисхождение, разрешив взять слово, и заверяю вас, что мы учтем ваше замечание. Но пока идет лишь допрос, который даст судебным заседателям возможность создать правильное представление о личности подсудимого и о его делах, а потому не прерывайте нас.
Дегре сел. Председатель напомнил, что королевское правосудие требует, чтобы были выслушаны все, включая и тех, кто убедительно возражает, но о действиях короля может судить только сам король.
- Он оскорбил его величество! - снова выкрикнул Бурье.
- Я не согласен с этим обвинением, - отрезал Массно.

Глава 46
Когда она открыла их, ей показалось, что она видит какой-то страшный сон: на кафедре появился монах Беше.
Беше дал клятву над распятием, которое ему протянул другой монах.
Затем глухим, прерывистым голосом он принялся рассказывать, как его дьявольски обманул великий маг Жоффрей де Пейрак, добыв при нем из расплавленного камня чистое золото, использовав для этого философский камень, привезенный им, по-видимому, из Страны Вечной Ночи, которую, кстати, граф любезно описал ему как совершенно девственную, ледяную землю, где день и ночь гремит гром, где дует страшный ветер, вслед за которым обрушивается град, а одна из гор беспрерывно выплескивает на вечные льды раскаленную лаву, но, несмотря на чудовищный жар, льды не тают.
- Вот эта последняя подробность - игра воображения, - заметил граф де Пейрак.
- Не прерывайте свидетеля, - строго сказал председатель.
Монах продолжал плести небылицы. Он заявил, что граф изготовил при нем слиток в два с лишним фунта чистого золота, которое позже было апробировано специалистами и признано настоящим.
- Вы забыли сказать, что это золото я подарил его преосвященству архиепископу Тулузскому для благотворительных целей, - снова подал реплику подсудимый.
- Да, - подтвердил зловещим голосом монах. - Это золото выдержало тридцать три попытки изгнать из него нечистую силу, но, тем не менее, маг сохранил над ним власть и, когда захочет, может вызвать гром и заставить золото исчезнуть. Его преосвященство архиепископ Тулузский сам был свидетелем подобного ужасного явления, и оно его взволновало. Маг с гордостью говорил о "гремучем золоте". А еще он утверждает, что способен таким же образом преобразовать в золото и ртуть. Впрочем, все эти факты были зафиксированы в мемории, которая находится у вас.
Массно попытался шуткой сгладить впечатление от слов монаха.
- Слушая вас, отец мой, можно подумать, что подсудимый настолько могуществен, что может опрокинуть этот огромный Дворец правосудия, как некогда Самсон сокрушил храм.
Анжелика почувствовала смутную симпатию к этому тулузскому магистрату.
Беше, выкатив глаза, торопливо перекрестился.
- Не подстрекайте мага! Он наверняка такой же сильный, как Самсон.
Снова послышался насмешливый голос графа.
- Обладай я и впрямь таким могуществом, какое приписывает мне этот монах-палач, я употребил бы его не на то, чтобы посредством колдовства стереть с лица земли достопочтеннейшего Беше и ему подобных, а прежде всего воспользовался бы магическими формулами для того, чтобы сокрушить самую большую крепость в мире - человеческую глупость и легковерие. Декарт был не прав, когда говорил, что ум человека не может постичь бесконечности - ярким примером бесконечной величины является людская глупость.
- Подсудимый, не забывайте, что мы собрались здесь не для того, чтобы рассуждать на философские темы, и ваши увертки не помогут.
- В таком случае давайте выслушаем этого достойного представителя невежественной науки прошлых веков, - насмешливо бросил де Пейрак.
Судья Бурье задал вопрос:
- Отец Беше, вы признанный ученый и присутствовали при изготовлении золота с помощью алхимии, так вот, какую, по-вашему, цель преследовал подсудимый, вверяясь сатане? Ради наживы? Ради женщин? Ради чего же?
Тщедушный низкорослый Беше резко выпрямился, и Анжелике показалось, что она видит перед собой злого духа, готового к нападению. Она торопливо перекрестилась, и ее примеру последовали все сидевшие в одном ряду с ней монахини, буквально завороженные этой сценой.
Срывающимся голосом Беше прокричал:
- Я знаю его намерения. Богатство, женщины? Нет!.. Жажда власти, заговор против государства и короля? И это тоже нет! Он хочет быть таким же могущественным, как сам бог. Я уверен, он умеет создавать Жизнь, иными словами, он пытается соперничать с самим Творцом!
- Отец мой, но есть ли у вас доказательства тех невероятных обвинений, которые вы сейчас выдвинули? - почтительно спросил протестант Дельма.
- Я видел, можно сказать, собственными глазами, как из его лаборатории выходили гомункулы, а также гномы, химеры и драконы. Многие крестьяне в тех местах, чьи имена у меня записаны, также видели, как они порою бродили во время ночной бури и выходили из этого злосчастного вертепа-лаборатории, которая в один прекрасный день была почти полностью разрушена взрывом гремучего золота, как называет его граф, или, как его называю я, неустойчивым, сатанинским золотом.
В зале подавленные страхом люди тяжело дышали. Какая-то монахиня упала в обморок, и ее вынесли.
Председатель суда торжественным тоном обратился к свидетелю. Он заверил его, что хочет знать всю правду, но, коль скоро он должен судить за столь необычные колдовские действия, как создание живых существ, что он всегда считал чистейшим вымыслом, он убедительно просит свидетеля собраться с мыслями и взвешивать каждое свое слово.
Массно добавил также, что, адресуясь к нему как к человеку, сведущему в науке герметике и автору многих известных и одобренных церковью трудов, он хотел бы узнать, насколько возможны такие явления, а главное - известны ли ему подобные прецеденты.
Монах Беше снова напряженно вытянулся и даже как будто стал выше. Казалось, еще немного, и он, как зловещий ворон, взлетит в своей черной широкой сутане.
Словно одержимый, он завопил:
- По этому поводу написано немало трудов. Еще Парацельс в своем "De Natura Rerum" <"О природе вещей" (лат.).> утверждал, что пигмеи, фавны, нимфы и сатиры созданы с помощью алхимии. В других трудах говорится, что гомункулов, этих крошечных человечков величиной с дюйм, можно обнаружить в моче ребенка. Вначале гомункул невидим, и в этот период он питается вином и розовой водой; о его настоящем рождении свидетельствует тихий писк. Только очень могущественные маги способны вызвать это дьявольское, колдовское рождение, а граф де Пейрак, находящийся сейчас здесь, - один из таких магов, наделенных высшим могуществом, ибо он, по собственному признанию, не нуждается в философском камне для превращения простых металлов в золото. А может, он владеет тем зародышем жизни и благородных металлов, за которым он ездил, как он сам рассказывал, на край земли?
Судья Бурье вскочил, крайне возбужденный, и, заикаясь от злобы, спросил:
- Ну, что вы ответите на такое обвинение?
Де Пейрак нетерпеливо пожал плечами и усталым голосом сказал:
- Как можно опровергнуть измышления человека, явно потерявшего рассудок?
- Подсудимый, вы не имеете права уклоняться от ответа, - спокойно вмешался Массно. - Признаете ли вы, что "дали жизнь", как утверждает этот святой отец, маленьким чудовищам, о которых идет речь?
- Конечно нет, и даже если бы это было возможно, я не вижу, чего ради я должен был бы делать это.
- Значит, вы признаете, что можно создать жизнь искусственным путем?
- Кто знает, господин председатель! Наука еще не сказала своего последнего слова, а в природе столько загадок! Когда я был на востоке, я видел, как некоторые рыбы превращаются в тритонов. Я даже привез несколько таких рыбок в Тулузу, но там перерождения не произошло ни разу: по-видимому, все дело в климате.
- Короче, - сказал Массно дрогнувшим голосом, - вы считаете, что наш Творец не играет никакой роли в создании живых существ?
- Этого, сударь, я не говорил никогда, - спокойно возразил граф. - Да, у меня есть свои убеждения, но я верю, что все создал господь бог. Только я не вижу, почему вы не допускаете мысли, что он предусмотрел некоторые переходные формы от растительного мира к животному или от головастика к лягушке. Что же касается гомункулов, как вы их называете, то я лично никогда их не "создавал".
Тогда Конан Беше достал из широких складок своей сутаны какую-то склянку и протянул ее председателю.
Судьи стали передавать ее из рук в руки. Анжелика со своего места не могла разглядеть, что в ней находится, но она видела, как большинство этих почтенных мужей в тогах осеняли себя крестом, и услышала, как один из судей, подозвав молоденького клерка, послал его в часовню за святой водой.
На лицах судебных заседателей был Написан ужас. Бурье беспрерывно потирал руки, и трудно было понять, то ли от удовлетворения, то ли чтобы стереть следы этой святотатственной нечисти.
Только один Пейрак, отвернувшись, не проявлял никакого интереса к этому спектаклю.
Склянка вернулась к председателю Массно, и тот, надев очки в большой черепаховой оправе, рассмотрел ее и затем нарушил наконец всеобщее молчание.
- Этот уродец, что находится в склянке, скорее напоминает окаменевшую ящерицу, - сказал он разочарованно.
- Я достал двух таких засушенных гомункулов, которые, должно быть, служили для колдовства, когда с риском для жизни проник в лабораторию графа, - скромно сказал монах Беше.
Массно обратился к подсудимому:
- Вы узнаете этот... этот предмет? Сержант, подайте сосуд подсудимому.
Верзила сержант, к которому обратился Председатель Массно, конвульсивно вздрогнул. Он что-то тихо пробормотал и после некоторого колебания схватил наконец склянку, да так неловко, что она выскользнула из рук и разбилась.
Публика разочарованно ахнула, и тут же толпа кинулась к помосту, желая поближе посмотреть на странное существо.
Но стражники выстроились перед первым рядом и остановили любопытных.
Наконец один из стражников вышел вперед, подцепил своей алебардой с полу что-то неразличимое и сунул под нос графу де Пейраку.
- Должно быть, это один из тритонов, которых я привез из Китая, невозмутимым тоном проговорил граф. - Наверно, они выползли из аквариума, который я обогревал при помощи перегонного куба, чтобы вода, в которой они находились, всегда была теплой. Бедные крошечные создания!..
***
У Анжелики создалось впечатление, что из всего, что сказал граф по поводу появления этих экзотических ящериц, публика услышала только слова "перегонный куб", и по залу снова прокатилось дружное "ах", выражающее ужас.
- И вот один из последних вопросов обвинения, - снова заговорил Массно. Подсудимый, известен ли вам этот список? Это подробная опись всех еретических и алхимических трудов с одной книжной полки вашей библиотеки, к которым вы чаще всего обращались. Среди прочих я вижу здесь книгу "De Natura Rerum" Парацельса, в которой место, посвященное созданию таких дьявольских существ, как гомункулы, о существовании которых я узнал от ученого отца Беше, отчеркнуто красным карандашом, а на полях вашей рукой приписано несколько слов.
Граф ответил хриплым от усталости голосом.
- Правильно. Я помню, что я отчеркнул таким образом некоторые нелепости.
- В этом списке фигурируют также книги, не имеющие отношения к алхимии, но тем не менее запрещенные. Вот они: "Италия учит Францию любви", "Любовные интриги при французском дворе" и тому подобные. Напечатаны они в Гааге и Льеже, где, как известно, укрываются самые опасные памфлетисты и бульварные писаки, изгнанные из королевства. Эти книги ввозятся во Францию тайно, и те, кто их приобретает, совершают тяжкий проступок. Упомяну еще, что в списке есть такие имена, как Галилей и Коперник, учения которых осуждены церковью.
- Предполагаю, что этот список был вам передан неким дворецким по имени Клеман, шпионом, оплачиваемым какой-то важной особой, уж не знаю, кем именно, который несколько лет служил у меня. Список составлен правильно. Но я хочу обратить ваше внимание, господа, на тот факт, что человек включает в свою библиотеку книги, руководствуясь двумя соображениями: или желанием иметь у себя свидетельство человеческого разума - это относится к книгам Коперника и Галилея, или же, беря образцы человеческой глупости, он хочет оценить успехи, достигнутые наукой за последние полтора-два века, и понять, в каком направлении она будет развиваться дальше, и для этого ему полезно ознакомиться с досужими вымыслами Парацельса или Конана Беше. Поверьте, господа, чтение таких книг - уже само по себе тяжкое наказание.
- Значит, вы не согласны с официальным осуждением римской церковью еретических теорий Коперника и Галилея?
- Да, потому что церковь явно ошиблась. Но из этого не вытекает, что я расхожусь с нею в других вопросах. И я, конечно, предпочел бы довериться ей, ее опыту, касающемуся изгнания злых духов и колдовства, чем держать ответ перед судом, который погряз в софистике.
***
Председатель театральным жестом развел руками, призывая всех в свидетели, что он бессилен урезонить этого непокорного подсудимого.
Потом, посовещавшись с заседателями, он объявил, что допрос подсудимого закончен и сейчас будут допрошены несколько свидетелей обвинения.
Он подал знак двум швейцарцам, те вышли, и сразу же за небольшой дверью, через которую входили судьи, послышался шум.
В зал суда впустили двух монахов в белых сутанах, за ними четырех монахинь и, наконец, двух францисканцев в коричневых сутанах.
Вошедшие встали в ряд перед судейским столом.
Председатель Массно поднялся.
- Господа, мы переходим к наиболее щекотливой части процесса. Призванные королем, защитником церкви, вести процесс по делу о колдовстве, мы должны были найти свидетельства, которые в соответствии с положениями, утвержденными римской церковью, привели бы бесспорные доказательства того, что господин Пейрак вступил в сделку с дьяволом. Опираясь в основном на третий параграф положения, который гласит...
Массно склонился к столу и принялся читать:
- ...который гласит, что лицо, вступившее в сделку с дьяволом, именуемое обычно "истинно бесноватым", обладает "сверхъестественной силой тела и властью над духом и телом других людей", мы отметили следующие факты...
Хотя в большом зале было очень холодно, Массно незаметно вытер пот со лба и потом, слегка запинаясь, продолжал чтение:
- ...До нас дошли жалобы настоятельницы Сен-Леандрского женского монастыря в Оверньи. Она заявила, что одна из послушниц, которая не гак давно поступила в их монастырь и вначале вела себя примерно, вдруг стала проявлять признаки одержимости дьяволом, и она обвиняет в этом графа де Пейрака. Она призналась, что некогда он вовлек ее в распутство и что в монастырь ее привело желание искупить свои грехи. Но и в этих святых стенах она не обрела покоя, потому что этот человек продолжал ее искушать на расстоянии и, несомненно, приворожил ее. Вскоре она передала в капитул букет роз, который, по ее словам, бросил ей через монастырскую стену какой-то незнакомец, похожий на графа де Пейрака, но в действительности это был демон, так как достоверно известно, что сей дворянин находился в это время в Тулузе. Букет сразу же вызвал среди монахинь странные явления. Они впадали в состояние крайнего исступления, поведение их было непристойно. Придя в себя, они говорили о хромом дьяволе, одно появление которого доставляло им неописуемую радость и разжигало в их телах всепожирающую страсть. А послушница, положившая начало всем этим беспорядкам, естественно, почти не выходила из состояния безумия. В конце концов, встревоженная настоятельница Сен-Леандрского монастыря обратилась за помощью к церковным властям, поскольку именно в это время началось следствие по делу господина Пейрака, и кардинал-архиепископ Парижский передал эти документы мне. Сейчас мы выслушаем монахинь этого монастыря.
Перегнувшись через кафедру, Массно почтительно обратился к одному из склоненных чепцов.
- Сестра Кармен де Мерекур, узнаете ли вы в этом человеке того, кто на расстоянии преследует вас и кто бросил вам "призыв дьявольский и нелепый" поддаться его ворожбе?
- Я узнаю истинного и единственного моего властелина, - красивым контральто воскликнула монахиня.
Потрясенная Анжелика увидела под строгой вуалью чувственное, разрумянившееся лицо красавицы испанки.
Массно прочистил горло и, с явным трудом выговаривая слова, спросил:
- Но разве, сестра моя, вы ушли в монастырь не для того, чтобы целиком посвятить себя господу богу?
- Я хотела бежать от моего погубителя. Но тщетно. Он преследует меня даже во время богослужения.
- А вы, сестра Луиза де Ренфон, узнаете ли вы того, кто являлся вам во время безумных видений, жертвой которых вы стали?
Молодой дрожащий голос тихо ответил:
- Да, мне... мне кажется. Но только у того были рога...
По залу прокатился взрыв смеха, а какой-то клерк крикнул:
- Ну и что, возможно, ему насадили их, пока он сидел в Бастилии.
Анжелика вспыхнула от гнева и унижения. Ее спутница сжала ей локоть, напоминая, что она должна сохранять хладнокровие, и Анжелика взяла себя в руки.
Массно обратился к настоятельнице монастыря.
- Я знаю, это разбирательство весьма тягостно для вас, сестра моя, но я вынужден просить вас повторить свои показания перед судом!
Пожилая монахиня, которая отнюдь не казалась взволнованной, но, скорее, негодующей, не заставила себя долго просить и твердым голосом заявила:
- В последние месяцы в монастыре, настоятельницей которого я являюсь уже тридцать лет, происходят просто позорные вещи. Нужно пожить в святой обители, господа, чтобы понять, на какие чудовищные козни способен дьявол, когда он через посредство колдуна может показать свою силу. Не скрою, мне тягостно выполнять этот мой долг и мучительно в присутствии мирского суда излагать столь оскорбительные для церкви факты, но его преосвященство кардинал-архиепископ приказал мне сделать это. Однако я прошу, чтобы судьи выслушали меня без посторонних свидетелей.
К великому удовлетворению аббатисы и разочарованию публики, председатель согласился на ее просьбу.
Судебные заседатели, а за ними и настоятельница с монахинями удалились в заднюю комнату, где обычно располагалась канцелярия суда.
И только Карменсита, которую охраняли четыре монаха, приведшие ее, и два швейцарских гвардейца, осталась в зале.
Теперь Анжелика рассмотрела свою бывшую соперницу. Испанка нисколько не утратила былой красоты. Даже, пожалуй, наоборот, в заточении ее лицо стало будто тоньше, а ее огромные черные глаза горели каким-то восторженным огнем.
Публика, казалось, тоже пожирала глазами околдованную красавицу.
Анжелика услышала насмешливый голос мэтра Галлемана:
- Черт возьми, этот Великий хромой вырастает в моих глазах!
Анжелика заметила, что ее муж не удостоил даже взглядом весь этот спектакль. Сейчас, когда суд удалился, он, видимо, решил отдохнуть и, превозмогая боль, попытался сесть на позорную скамью, скамью подсудимых. Ему удалось это с трудом, и лицо его исказилось от боли. Он долго стоял, опираясь на палки, и теперь, после пытки иглой, которой его подвергли в Бастилии, это вконец измучило его.
Анжелика почувствовала такую тяжесть в груди, словно сердце ее превратилось в камень.
Пока Жоффрей держался с необыкновенным мужеством.
Он говорил спокойно, хотя в его речах то и дело проскальзывала свойственная ему ирония, что, к сожалению, кажется, производило неблагоприятное впечатление и на судей, и даже на публику.
Теперь он откровенно повернулся спиной к своей бывшей любовнице. Да и вообще, видел ли он ее?
Сестра Карменсита, какое-то время находившаяся словно в прострации, неожиданно сделала несколько шагов в сторону подсудимого. Монахи преградили ей путь и заставили вернуться назад.
Вдруг прекрасное лицо испанской мадонны совершенно преобразилось: черты его исказила судорога, щеки впали. Перед публикой возникло какое-то адское видение.
Она хватала ртом воздух, словно рыба, вытащенная из воды. Потом закрыла рот ладонью, стиснула зубы, закатила глаза, и на губах у нее показалась пена, а затем и пузыри.
Растерянный Дегре вскочил:
- Смотрите! Мы свидетели - они пустили в ход трюк с мыльными пузырями!
Его грубо схватили и выволокли из зала.
Этот единственный призыв не нашел никакого отклика у затаившей дыхание толпы, которая, словно загипнотизированная, наблюдала за этим спектаклем.
Тело послушницы сотрясалось в конвульсиях. Пошатываясь, она направилась к подсудимому. Монахи снова преградили ей путь. Она остановилась, поднесла руки к чепцу и стала судорожно срывать его. При этом кружилась все быстрее и быстрее.
Монахи вчетвером бросились к ней, пытаясь остановить.
Однако то ли они не осмеливались действовать слишком решительно, то ли и в самом деле не в силах были справиться с нею, но только она, как уж, выскальзывала из их рук, проявляя при этом силу тренированного борца и ловкость акробата.
Потом она бросилась на пол, извиваясь как змея, поползла меж монахами, сбивая их с ног. Она делала непристойные движения, пытаясь приподнять сутаны. После двух или трех подобных трюков бедняги монахи все оказались на полу в самых неблагочестивых позах. Стражники глазели на эту свалку, где беспорядочно взлетали подолы сутан, мелькали четки, и не решались вмешаться.
Наконец одержимая, кружась и извиваясь, сорвала с себя свою монашескую пелерину, затем платье и вдруг встала во весь рост. В тусклом свете зала публика увидела ее изумительное тело, совсем обнаженное.
Поднялся невообразимый шум. Все кричали, не в силах сдержать себя. Одни хотели уйти, другие - наоборот, взглянуть на красавицу поближе.
Почтенного вида магистрат, сидевший в первом ряду, вскочил, сорвал с себя мантию и, взобравшись на помост в одном камзоле и коротких штанах, набросил мантию на голову Карменситы, прикрывая одержимую бесстыдницу.
Монахини, сидевшие рядом с Анжеликой, под предводительством своей начальницы поспешно поднялись. Увидев, что это монахини из работного дома, публика пропустила их. Они окружили Карменситу и связали ее неведомо откуда взявшимися веревками. Затем, почти торжественной процессией, вышли, уводя свою пленницу, продолжавшую пускать пену.
И тут среди разбушевавшейся толпы раздался чей-то пронзительный крик:
- Смотрите, дьявол смеется!
Несколько рук указующе протянулись в сторону подсудимого.
И действительно, Жоффрей де Пейрак, в нескольких шагах от которого разыгралась эта сцена, не скрывал своего смеха. В этом звонком смехе Анжелика узнала Прежнего Жоффрея, жизнерадостного, непосредственного Жоффрея, который некогда очаровал ее. Но возбужденная до предела публика увидела в этом вызов самого дьявола.
Возмущенная, негодующая толпа двинулась вперед. Стражники опередили ее и скрестили свои алебарды. Если бы не они, подсудимого наверняка растерзали бы на куски.
- Идите за мной, - шепнула Анжелике ее спутница. И, видя, что потрясенная Анжелика колеблется, добавила:
- Все равно сейчас всех выгонят. Надо разыскать мэтра Дегре. Мы узнаем у него, будет ли сегодня вечернее заседание

Глава 48
Дегре встал, поклонился судьям, выразил от имени своего подзащитного благодарность королю за его Милость, затем по двум ступенькам поднялся на небольшую кафедру, с которой должен был говорить.
Глядя сейчас на него - а он держался очень прямо, с большим достоинством, - трудно было себе представить, что этот человек в черной мантии - тот самый сутулый, долговязый юноша с длинным любопытным носом, который в своем потертом плаще бродил по улицам Парижа, свистом подзывая свою собаку.
Старый писец Клопо, который готовил для Дегре документы, опустился, как того требовал обычай, перед адвокатом на колени.
Адвокат обвел взглядом судей, затем публику. Он словно искал кого-то в толпе. Анжелике он показался бледным как смерть. Но может быть, в этом виновато желтоватое пламя свечей?
Однако, когда он заговорил, его голос зазвучал твердо и уверенно:
- Господа, после того как вы, судьи и обвинение, приложили огромные усилия, проявив при этом свое глубочайшее знание законов, которое можно сравнить лишь с вашей высочайшей эрудицией, усилия - подчеркнем это еще раз! служащие одной-единственной цели - выявить все обстоятельства этого дела, добиться истины, и тем самым облегчить задачу королевского правосудия, после того как вы, к несчастью скромного начинающего адвоката, осветили этот процесс поистине всепронизывающим светом, после всех мудрейших латинских и греческих цитат, приведенных господами королевскими судьями, где же мне, никому не известному адвокату, сегодня впервые выступающему на столь серьезном процессе, отыскать еще несколько слабых лучей, которые могли бы добраться до истины, таящейся в глубоком колодце наиужаснейших обвинений? Эта истина кажется мне увы! - спрятанной так далеко и раскрыть ее так опасно, что в душе я трепещу, я почти мечтаю, чтобы эти слабые лучи угасли и ставили бы меня в спокойном неведении, в котором я пребывал дотоле. Но теперь уже слишком поздно! Я увидел истину, я не могу не говорить. Я не могу не воззвать к вам: будьте осторожны, господа! Будьте осторожны, потому что решение, которое вы вынесете, налагает на вас ответственность перед будущими поколениями. Смотрите, как бы по вашей вине дети наших детей, обращаясь к нашему времени, не стали говорить: "Это был век лицемеров и невежд. Потому что в те времена, - скажут они, - одного благородного и уважаемого дворянина обвинили в колдовстве только за то, что он был великим ученым".
Адвокат сделал паузу и продолжал уже более тихим голосом:
- Господа, перенеситесь мысленно в то далекое время, в ту мрачную эпоху, когда наши предки пользовались лишь грубыми каменными орудиями. И вот представьте себе, что одному из этих людей приходит в голову собрать куски породы, кинуть их, в огонь и получить таким образом орудие из какого-то неизвестного дотоле вещества, твердое и острое. Его соплеменники кричат, что он колдун, и расправляются с ним. Но проходит несколько веков, и оказывается, что это неизвестное вещество - не что иное, как железо, из которого мы сейчас выковываем оружие. Приведу другой пример. Господа, если вы зайдете в лабораторию, где изготовляют духи, разве вы отпрянете в ужасе, увидев множество фильтров и реторт, из которых поднимается пар, отнюдь не всегда благовонный, разве станете утверждать, что это колдовство? Нет, такое утверждение вы сочли бы смешным. А ведь в логовище аптекаря тоже совершается нечто таинственное. Он превращает в жидкость самую невидимую вещь, какая только может быть, - запах. Так не уподобляйтесь же тем, к кому можно отнести грозные слова из Евангелия: "Они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют". Да если говорить честно, то я думаю, господа, что достаточно обвинить человека в пристрастии к необычным занятиям, чтобы обеспокоить умы столь искушенные и способные оценить любое открытие. Но многие обстоятельства в жизни подсудимого непонятны, о нем идет странная слава. Давайте же посмотрим, господа, на каких фактах основана эта репутация и может ли каждый из этих фактов, взятых в отдельности, послужить разумным основанием для обвинения в колдовстве. Сын католиков, вскормленный молоком кормилицы-гугенотки, Жоффрей де Пейрак был четырехлетним ребенком, когда фанатики выбросили его из окна во двор замка. На всю жизнь он остался калекой, с обезображенным лицом. Неужели, господа, нужно обвинить в колдовстве всех хромых и всех тех, чья внешность внушает нам ужас? Однако этот обиженный судьбой граф обладает замечательным голосом, который ему поставили лучшие маэстро Италии. Неужели, господа, нужно обвинить в колдовстве всех певцов, чьи чудесные голоса заставляют знатных дам и наших собственных жен млеть от восторга? Из своих путешествий граф привез много любопытных рассказов. Он познакомился с обычаями чужих стран, с интересом изучал труды иноземных философов. Но разве нужно осудить всех путешественников и мыслителей? О, я знаю, все это говорит о том, что граф де Пейрак - личность сложная. И вот тут я подхожу к самому поразительному явлению: этот человек, который достиг высокой степени образованности и с помощью своих знаний добился огромного богатства, этот блестящий собеседник и певец, несмотря на свою внешность, нравится женщинам. Он любит женщин и не скрывает этого. Он воспевает любовь, и у него было немало любовных похождений. А то, что среди влюбленных в него женщин есть экзальтированные и распутные, - явление обычное при том легкомысленном образе жизни, который хотя и осуждается церковью, однако весьма распространен в нашем обществе. И если бы, господа, всех знатных сеньоров, которые любят женщин или которых преследуют брошенные любовницы, нужно было бы сжигать, то клянусь, на Гревской площади не хватило бы места для костров...
По залу пронесся одобрительный шепот. Анжелика была поражена искусным ходом Дегре. Как ловко он, едва коснувшись богатства Жоффрея, которое породило столько завистников, заострил внимание на беспутной жизни дворян, говоря об этом как о явлении, хотя и достойном сожаления, но против которого благонравные буржуа бессильны.
Постепенно он все более и более снижал значение этого судебного разбирательства, низводя его до уровня провинциальных пересудов, и утверждал, что пройдет некоторое время, и люди будут только удивляться, что подняли столько шума из ничего.
- Он нравится женщинам, - тихо проговорил Дегре, - а мы, представители сильного пола, удивляемся, почему при своей далеко не привлекательной внешности он вызывает у южанок столь пылкие чувства. О господа, не будем брать на себя слишком много! Ведь с тех пор, как существует мир, разве кто-нибудь сумел разобраться в сердце женщины и понять, что порождает в ней страсть? Так давайте же с уважением остановимся на пороге этой тайны! Иначе нам придется сжечь всех женщин!..
Раздались смех и аплодисменты, но Бурье, вскочив, прервал их.
- Хватит ломать комедию! - крикнул он, меняясь в лице. - Вы издеваетесь над судом и над церковью. Уж не забыли ли вы, что обвинение в колдовстве первоначально исходило от архиепископа? Уж не забыли ли вы, что главный свидетель обвинения - монах, и что подсудимый был подвергнут процедуре "изгнания беса" по всем правилам и процедура эта доказала, что он - приспешник сатаны?
- Я ничего не забыл, господин Бурье, - серьезно ответил Дегре, - я и сейчас отвечу вам. Да, верно, впервые обвинение в колдовстве было выдвинуто против графа де Пейрака архиепископом Тулузским, с которым у него было давнее соперничество. Сожалеет ли сейчас достопочтенный прелат об этом несдержанном поступке, который он совершил в минуту озлобления? Хочу верить, что да, тем более что у меня в досье имеется обращение его преосвященства мессира де Фонтенака, в котором он требует, чтобы дело Графа де Пейрака разбирал церковный суд, и заявляет, что любой приговор, вынесенный светским судом, не найдет у него поддержки. Он решительно отмежевывается также - у меня есть его письмо, господа, и я могу зачитать его вам - от всех показаний того, кого вы называете здесь главным свидетелем обвинения, - от показаний монаха Конана Беше. Я напоминаю вам, что этот монах, исступленное поведение которого вызывает по меньшей мере подозрение у любого здравомыслящего человека, несет ответственность за результаты той единственной процедуры "изгнания беса", на которую, судя по всему, опирается обвинение. Эта процедура была произведена в Бастилии четвертого декабря прошлого года в присутствии святых отцов Фрела и Жонатана, которые находятся здесь. Я не оспариваю подлинности акта о процедуре "изгнания беса", он действительно был составлен этим монахом и его помощниками, о личности которых я не берусь судить, не зная, поступили ли они так по легковерию, по невежеству, или же они - сообщники Беше. Но я оспариваю законность проведения процедуры! - воскликнул Дегре громовым голосом. - Я не буду входить в детали этой нелепой и зловещей процедуры, но по крайней мере два пункта я отмечу: первое - монахиня, которая тогда симулировала приступ одержимости в присутствии подсудимого, и есть Кармен де Мерекур, которая только что продемонстрировала нам свой талант комедиантки и которая, выходя из зала - это может подтвердить один из служащих канцелярии суда - выплюнула кусок мыла, с помощью которого у нее изо рта появилась пена, словно у эпилептика; это любимый прием нищих, притворяющихся припадочными, чтобы вызывать жалость прохожих. И второе - я возвращаюсь к поддельному штифту, к этой адской игле, которую вы отказались зарегистрировать как свидетельство защиты, основываясь на том, что доказательства недостаточно вески. А если, господа, это все же правда, если безумец и садист подверг человека такой пытке с целью ввести вас в заблуждение и обременить вашу совесть смертью невиновного?.. У меня имеется заявление врача Бастилии, сделанное через несколько дней после страшной процедуры...
Дегре срывающимся голосом прочитал заключение некоего Малентона, врача при Бастилии, в котором говорилось, что, будучи вызван в камеру заключенного, имени которого он не знает, но помнит, что лицо его было обезображено большими шрамами, он обнаружил на теле больного множество воспалившихся ранок, которые явились, судя по всему, следствием глубоких уколов булавкой.
И в полной тишине, наступившей после прочтения этого документа, адвокат медленно, чеканя каждое слово, сказал:
- А теперь, господа, наступило время выслушать великий голос, чьим недостойным рупором я являюсь, тот голос, что всегда оставался в стороне от всей человеческой низости и, неся свою правду верующим, всегда старался сохранить благоразумие. Наступило время мне, смиренному клерку, предоставить слово церкви. Вот что она говорит вам.
Дегре развернул большой лист бумаги и стал читать.
- "В ночь на 25 декабря сего 1660 года в тюрьме парижского Дворца правосудия была совершена процедура изгнания беса над господином Жоффреем де Пейраком де Моран, обвиненным в сговоре и сношениях с сатаной. Ввиду того что, согласно канонам римской церкви, истинно одержимые демоном должны обладать тремя сверхъестественными дарами: первое - знание языков, которых они не учили, второе - даром знать и угадывать все тайное, третье сверхъестественной силой тела, мы, единственный законный уполномоченный церковным римским судом на всю Парижскую епархию Великий заклинатель, а также мои помощники - два священнослужителя нашей святой конгрегации, в ночь на 25 декабря 1660 года подвергли заключенного Жоффрея де Пейрака допросу и процедуре в строгом соответствии с римским требником, на основании которых мы пришли к следующим выводам: что обвиняемый знает только те языки, которые изучал, и совершенно не понимает, в частности, ни древнееврейского, ни халдейского, которые знают двое из нас; что, этот человек оказался весьма ученым, но отнюдь не прорицателем; что он не проявил никакой сверхъестественной силы тела, но зато нами были обнаружены у него глубокие гнойные ранки, следствие уколов, и старые увечья. Мы заявляем, что подвергшийся испытанию Жоффрей де Пейрак отнюдь не является бесноватым..." Далее следуют подписи преподобного отца Кирше, члена иезуитского ордена. Великого заклинателя Парижской епархии, а также преподобных отцов Марсана и Монтенья, которые присутствовали при процедуре.
***
Тишина была такая, что можно было услышать, как муха пролетела. Изумление и смятение зала достигли предела, но никто не шелохнулся, никто не произнес ни слова.
Дегре посмотрел на судей.
- После голоса церкви что могу добавить я? Господа судьи, сейчас вы вынесете приговор. Но по крайней мере вы сделаете это, зная твердо, что церковь, во имя которой хотят, чтобы вы осудили этого человека, не признает его виновным в колдовстве, в преступлении, за которое его предали суду... Господа, я оставляю вас наедине с вашей совестью.
Дегре не спеша взял свою шапочку, надел ее и спустился с кафедры.
Тогда вскочил судья Бурье, и его пронзительный голос прорезал тишину:
- Пусть придет отец Кирше! Пусть он придет сам! Пусть он даст свидетельство по поводу процедуры, проведенной негласно, тайно от правосудия, а потому вызывающей подозрение по многим пунктам.
- Отец Кирше придет, - очень спокойно ответил, Дегре. - Он уже должен был быть здесь. Я послал за ним.
- А я говорю вам, что он не придет, - прокричал Бурье, - потому что вы солгали, вы от начала до конца придумали эту невероятную историю о тайной процедуре "изгнания беса", чтобы воздействовать на воображение судей. Вы хотите, прикрывшись именами почтенных представителей церкви, повлиять на приговор. Конечно, подлог все равно обнаружился бы, но слишком поздно.
Молодой адвокат, вновь обретя свойственную ему живость, кинулся к Бурье.
- Вы оскорбляете меня, сударь. Я не подделываю документов, как вы. Я помню клятву, которую дал перед советом королевского ордена иезуитов, когда получал свое звание.
Публика снова зашумела. Массно встал, пытаясь что-то сказать, но в общем шуме слышался только голос Дегре:
- Я требую... я требую отложить заседание на завтра. Даю клятву, что отец Кирше подтвердит свое заявление.
И в этот момент хлопнула дверь, выходившая во двор, струя холодного воздуха вместе со снегом ворвалась в зал. Все повернулись в ту сторону и увидели в дверях двух покрытых снегом стражников. Стражники расступились, пропуская вперед изысканно одетого коренастого смуглого человека, который, судя по тому, что его Парик и плащ были почти сухими, приехал в карете.
- Господин председатель, - сказал он хриплым голосом, - я узнал, что, несмотря на поздний час, заседание суда еще продолжается, и счел необходимым сделать важное, на мой взгляд, заявление...
- Мы вас слушаем, господин начальник полиции, - в недоумении проговорил Массно.
Повернувшись к защитнику, начальник полиции господин д'Обре сказал:
- Присутствующий здесь господин Дегре обратился ко мне с просьбой отдать приказ о розыске находящегося в Городе преподобного отца-иезуита по имени Кирше. Я разослал своих людей в те места, где он мог быть, но никто его там не видел, и тут мне доложили, что среди плывущих по Сене льдин был обнаружен труп утопленника и увезен в морг Шатле. Я отправился туда в сопровождении священника-иезуита из Тампля. Тот без колебаний опознал в погибшем своего собрата отца Кирше. Смерть, судя по всему, наступила сегодня на рассвете...
- Итак, вы идете даже на преступление! - прорычал Бурье, вытянув руку в сторону Дегре.
Остальные судьи о чем-то взволнованно спорили с Массно. Толпа орала: "Хватит! Пора кончать!"
Анжелика, ни жива ни мертва, не могла даже понять, к кому относятся эти выкрики. Она заткнула руками уши. Но тут же, увидев, что Массно поднялся, опустила руки и напрягла слух.
- Господа, - сказал председатель, - заседание продолжается. Ввиду того что главный свидетель защиты преподобный отец-иезуит Кирше, названный господином адвокатом в последнюю минуту, только что найден, мертвым и господин начальник полиции, присутствующий здесь, не обнаружил на трупе никаких документов, которыми бы отец Кирше посмертно подтвердил заявление адвоката Дегре, а также ввиду того, что один лишь преподобный отец Кирше мог придать авторитетность так называемому акту о тайно произведенной процедуре, суд считает наиболее разумным... признать этот документ несуществующим и недействительным и удаляется на совещание.
- Не делайте этого! - отчаянным голосом прокричал Дегре. - Отложите вынесение приговора! Я найду свидетелей! Отца Кирше убили!
- Вы убили! - бросил Бурье.
- Успокойтесь, мэтр Дегре, - сказал Массно, - доверьтесь решению судей.
***
- Сколько длилось совещание - всего несколько минут или целую вечность?
Анжелике показалось, что судьи в своих квадратных шапочках и красных и черных мантиях даже не пошевелились, что они находятся здесь уже давным-давно и никогда отсюда не уйдут. Но только теперь они не сидели, а стояли. Губы председателя Массно шевелились. Дрожащим голосом он заговорил:
- Объявляю именем короля: Жоффрей де Пейрак де Моран обвинен и признан виновным в таких преступлениях, как похищение, безбожие, обольщение, магия, колдовство и другие мерзкие дела, перечисленные во время процесса, во искупление коих он будет отдан в руки палача, отведен на площадь Собора Парижской богоматери, где принесет публичное покаяние с непокрытой головой, босой, с веревкой на шее, держа горящую свечу весом в пятнадцать фунтов. После этого он будет препровожден на Гревскую площадь и заживо возведен на костер, разложенный для этой цели, и будет гореть до тех пор, пока его тело и кости не сгорят дотла и не превратятся в пепел, который будет развеян по ветру. Все его состояние будет конфисковано и перейдет в королевскую казну. А до сожжения он будет подвергнут пытке обычной и чрезвычайной. Объявляю: саксонец Фриц Хауэр признан его сообщником и во искупление своей вины приговорен к казни через повешение, и он будет висеть на виселице, воздвигнутой для этого на Гревской площади, до тех пор, пока не наступит смерть. Объявляю: мавр Куасси-Ба признан его сообщником и во искупление своей вины приговорен к пожизненной каторге.
Высокая фигура подсудимого, который стоял у позорной скамьи, опершись на свои палки, качнулась. Жоффрей де Пейрак повернул к судьям свое бескровное лицо.
- Я невиновен!
Его голос прозвучал в мертвой тишине.
И тогда он продолжал спокойным, но глухим голосом:
- Господин барон де Массно де Пуйяк, я понимаю, что уже поздно заявлять о своей невиновности. Итак, я буду молчать. Но прежде чем уйти, я хочу публично заявить о своей признательности вам за ваше стремление добиться справедливости на процессе, где вас принудили быть председателем и навязали приговор. Как представитель старинного дворянского рода, я заверяю вас, что вы более достойны своего герба, чем те, кто вами правит.
Красное лицо президента тулузского парламента скривилось. Внезапно он закрыл ладонью глаза и крикнул на провансальском языке, который в зале могли понять только Анжелика и подсудимый.
- Прощай! Прощай, мой брат, прощай, земляк!

Глава 50
Мэтр Обен, палач, жил на площади Позорного столба, у рыбного рынка. Он должен был жить только там и нигде больше. С незапамятных времен эта деталь всегда оговаривалась в документах о назначении на должность парижского палача. Все лавки и ларьки на площади принадлежали ему, и он сдавал их в аренду мелким торговцам. Мало того, он еще имел право взимать в свою пользу с каждого лотка на рынке горсть свежих овощей или зерна, речную или морскую рыбину, охапку сена.
И если торговки рыбой были королевами рынка, то палач - его тайным и ненавистным властелином.
Анжелика отправилась к палачу, когда немного стемнело. Ее повел юный Кордо. Даже в такой поздний час около рынка было еще довольно людно. Пройдя Гончарную и Сырную улицы. Анжелика попала в этот своеобразный квартал, наполненный гортанными криками рыночных торговок, которые славились своими красными физиономиями и живописным языком и представляли здесь привилегированное сословие. В канавах собаки грызлись из-за отбросов. То и дело улицы перегораживали тележки с сеном и дровами. Воздух был насыщен запахом моря, который шел от прилавков рыбного рынка.
К этому резкому запаху, а также к запахам мяса и сыра примешивалась тошнотворная вонь, исходившая от груды трупов с соседнего кладбища Невинных, куда вот уже пять столетий свозили кости парижан.
Позорный столб - восьмиугольное двухэтажное сооружение с остроконечной крышей, напоминавшее башню, - возвышался посреди площади. Сквозь высокие сводчатые окна второго этажа можно было видеть большое железное колесо, которое крутилось внутри башни.
В тот вечер у позорного столба был выставлен какой-то вор. Голова и руки его были зажаты в специальных отверстиях на ободе колеса. Время от времени один из подручных палача приводил колесо в движение, и тогда посиневшее от холода лицо вора и его вздернутые руки мелькали в окнах, а сам он напоминал мрачную фигурку вроде тех, что каждые пятнадцать минут выскакивают на башенных часах. Собравшиеся у столба зеваки смеялись, глядя на искаженное болью лицо вора.
- Да это ведь Жактанс, - говорил кто-то, - самый знаменитый рыночный вор.
- Ну, теперь его все будут знать!
- Пусть только сунет нос на рынок, торговки и служанки сразу завопят: "Вор!"
- Можешь выбросить свои ножницы, дружок, больше тебе не придется срезать ими кошельки!
У позорного столба толпилось довольно много народу. Но люди собрались сюда не только поглазеть на выставленного у столба вора, они хотели сговориться с двумя подручными палача и получить жетоны, которые те продавали на первом этаже.
- Видите, сударыня, - сказал Кордо с некоторой гордостью, - все эти люди хотят посмотреть завтра на казнь. Но конечно, на всех жетонов не хватит.
С бесчувственностью, неотделимой от его профессии, что обещало сделать из него великолепного палача, он показал Анжелике сообщение, которое глашатаи утром читали в городе на всех перекрестках:
"Господин Обен, постоянный палач города Парижа и его окрестностей, сообщает, что он будет продавать по умеренной цене места на эшафот, с которого завтра можно будет видеть костер, зажженный на Гревской площади для казни колдуна. Жетоны можно приобрести у господ подручных мэтра Обена, у позорного столба. Места будут обозначены геральдической лилией, а на жетонах будет изображен крест святого Андрея".
- Хотите, я куплю вам жетон, если у вас есть деньги? - любезно предложил ученик палача.
- Нет-нет! - в ужасе отозвалась Анжелика.
- Вы-то как раз имеете на это право, - глубокомысленно заметил подросток. - Без жетона вы даже близко подойти не сможете, предупреждаю вас. Когда кого-нибудь вешают, народу почти нет, все уже насмотрелись, а вот сжигают куда реже. Давка будет, ой-ой-ой! Мэтр Обен говорит, что он уже заранее беспокоится. Он не любит, когда вокруг много людей и все кричат. Он говорит, что никогда не угадаешь, что может взбрести им на ум. Вот, сударыня, нам сюда. Входите.
Комната, в которую юный Кордо ввел Анжелику, была чистая, прибранная. Только что зажгли свечи. За столом сидели три маленькие девочки, аккуратно одетые, в шерстяных капорах, из-под которых выбивались светлые волосики, и ели кашу из деревянных мисок.
У очага жена палача штопала ярко-красную рубаху мужа.
- Привет, хозяйка, - сказал Кордо. - Вот я привел эту женщину, она хочет поговорить с хозяином.
- Он во Дворце правосудия. Должен скоро прийти. Садитесь-ка сюда, моя красавица.
Анжелика села на скамью у стены. Хозяйка исподлобья поглядывала на нее, но ни о чем не спрашивала, и это отличало ее от всех прочих женщин. Сколько она уже перевидала их на этой скамье, обезумевших жен, исстрадавшихся матерей, отчаявшихся дочерей, которые приходили молить палача оказать последнее милосердие, облегчить страдания любимого человека!.. Сколько людей врывалось в этот тихий дом и, протягивая пригоршни золота или угрожая, требовали от палача невозможного - помочь осужденному бежать.
Жена палача молчала, то ли от равнодушия, то ли из сочувствия, и в тишине было слышно только, как тихонько смеялись девочки, поддразнивая Кордо.
***
Заслышав у дверей шаги, Анжелика приподнялась, но это был не тот, кого она ждала. Вошедший оказался молодым аббатом. Прежде чем войти, он долго вытирал у порога свои грубые, покрытые грязью башмаки.
- Мэтра Обена нет дома?
- Он скоро придет. Входите, входите, господин аббат и, если желаете, присядьте у очага.
- Вы очень добры, сударыня. Я принадлежу к Миссии Венсан де Поля, и мне поручено напутствовать приговоренного завтра к казни. Я пришел к мэтру Обену, чтобы вручить ему письмо за подписью начальника полиции и получить у него разрешение пройти к несчастному. Провести ночь перед смертью в молитвах благое дело.
- Что верно, то верно, - поддакнула жена палача. - Садитесь, господин аббат, посушите ваш плащ. Кордо, подбрось в огонь дров.
Она отложила в сторону красную рубаху и села за прялку.
- А вы отважный человек, - продолжала она. - Неужели вы не боитесь колдуна?
- Когда наступает смертный час, любое создание божье, даже самое грешное, заслуживает нашего сострадания. А этот человек невиновен. Он не совершил того ужасного преступления, в котором его обвиняют.
- А, все они так говорят! - философски заметила жена палача.
- Если бы господин Венсан был жив, завтра не было бы костра. Я слышал, как буквально за несколько часов до своей смерти он с тревогой говорил о том, какое несправедливое обвинение нависло над одним из дворян королевства. Будь господин Венсан жив, он бы, пожалуй, поднялся на костер вместе с приговоренным и обратился к народу с просьбой лучше сжечь его самого, но только не невинно осужденного.
- Вот это-то и мучает моего бедного мужа! - воскликнула жена палача. - Вы не можете себе представить, господин аббат, сколько крови он себе перепортил из-за завтрашней казни. Он уже заказал шесть месс в церкви святого Евстахия, по одной в каждом боковом алтаре. И если все пройдет благополучно, закажет еще одну, в главном алтаре.
- Если бы господин Венсан был жив...
- ...не было бы больше ни воров, ни колдунов, и мы остались бы без работы.
- Вы бы торговали копченой рыбой на рынке или цветами на Новом мосту и не чувствовали бы себя от этого несчастными.
- И право... - рассмеялась она.
Анжелика смотрела на аббата. Его слова чуть было не побудили ее встать, назваться и воззвать к его милосердию. Он был молод, но в его душе горел огонь, зажженный господином Венсаном. У него были грубые руки, и держался он просто и скромно, как человек из народа. Наверно, так же он держался бы и в присутствии короля. И все-таки Анжелика не двинулась с места. За эти два дня она столько прилила горючих слез у себя в комнатке, наедине со своей страшной бедой. Но теперь слезы у нее иссякли, и сердце окаменело. Никаким бальзамом нельзя было утешить боль ее кровоточащей раны. Отчаяние породило ядовитый цветок - ненависть. "Они сторицею заплатят мне за все страдания, которые причинили ему". И когда она приняла это решение, в ней вдруг проснулась жажда жизни, энергии. Разве можно простить такому, как Беше?..
Она продолжала сидеть, застыв в напряженной позе и судорожно сжимая под своей накидкой кошелек, который дал ей Дегре.
- Вы можете мне поверить, господин аббат, но самый большой грех - это то, что я горжусь своим положением, - сказала жена палача.
- О, вы меня поражаете! - воскликнул аббат, хлопая себя по коленям. - Но ведь, сказать по совести, дочь моя, вас все так ненавидят из-за ремесла вашего мужа, соседки отворачиваются от вас, когда вы проходите мимо, отвечают вам сквозь зубы. Так объясните же мне, сам я не могу этого постичь, в чем вы находите источник гордости и тщеславия?
- Да, все это так, - вздохнула бедняжка. - Но когда я вижу, как мой муженек, широко расставив ноги, поднимает свой большой топор и - ух! - одним махом отрубает голову, я не могу не гордиться им. Знаете, господин аббат, это ведь нелегко - с одного удара.
- Дочь моя, я содрогаюсь, слушая вас.
И аббат задумчиво добавил:
- Неисповедима душа человеческая!
В это время распахнулась дверь, в комнату ворвался шум площади и неторопливым, тяжелым шагом вошел широкоплечий гигант. Он буркнул что-то вместо приветствия, оглядел присутствующих властным взглядом человека, который всегда и во всем прав. Его толстое рябое лицо с крупными чертами было невозмутимо. Оно не казалось злым, но лишь холодным и суровым, словно каменная маска. Это было лицо человека, который при определенных обстоятельствах не должен ни смеяться, ни плакать, лицо могильщика, или... короля, подумала Анжелика, найдя вдруг, что вошедший, несмотря на грубую куртку ремесленника, похож на Людовика XIV.
Это и был палач.
Анжелика встала, священник тоже поднялся и молча протянул палачу письмо начальника полиции.
Мэтр Обен подошел к свече, чтобы прочитать его.
- Ладно, - сказал он. - Завтра на рассвете я отведу вас туда.
- А не могу ли я пойти туда уже сегодня вечером?
- Это невозможно. Все заперто. Я один могу провести вас к смертнику, а мне, честно говоря, господин кюре, уже давно пора перекусить. Другим ремесленникам запрещено работать по вечерам, а вот для меня нет отдыха ни днем, ни ночью. Уж если этим господам, что выносят смертные приговоры, приспичит, чтобы их подопечный признался, они совсем впадают в раж и готовы чуть ли не заночевать в тюрьме! Сегодня все пошло в ход: и вода, и испанские сапоги, и дыба.
Священник молитвенно сложил ладони.
- Несчастный! Один в темной камере после таких пыток, в ожидании смерти! Боже, помоги ему!
Палач бросил на него подозрительный взгляд.
- Но вы хотя бы не собираетесь причинить мне неприятности? Хватит с меня этого монаха Беше, он прямо-таки прилип ко мне, все ему кажется, будто я что-то недоделал. Клянусь святым Козьмой и святым Элуа, скорее этот монах одержим дьяволом!
Говоря это, мэтр Обен освобождал глубокие карманы своей куртки. Он бросил на стол несколько мелких вещиц, и девочки вдруг громко вскрикнули от восторга. Но в ту же минуту раздался крик ужаса.
Анжелика расширенными глазами смотрела на лежавшую среди золотых монет украшенную жемчугом коробочку, в которой Жоффрей обычно держал свои сигары. Не совладав с собой, Анжелика в одно мгновение схватила коробочку и прижала ее к груди.
Палач не рассердился, он только разжал ее пальцы и отобрал коробочку.
- Полегче, девочка, все, что я нахожу в карманах тех, кого пытаю, по праву принадлежит мне.
- Вы - грабитель! - задыхаясь, крикнула Анжелика. - Мерзкий вор, мародер!
Палач медленно достал с полочки над дверью резной серебряный ларец и молча сложил в него свою добычу. Его жена, продолжая прясть, покачала головой. Глядя на аббата, она тихо сказала, как бы извиняясь за Анжелику:
- Знаете, все они говорят одно и то же. На них нельзя обижаться. Хотя эта-то должна была бы понять, что с сожженного нам мало что достанется. Здесь уж ничего не заработаешь, а вот когда вешают, то мы продаем жир аптекарям, а кости...
- О, сжальтесь, дочь моя, - прервал ее священник, закрывая ладонями уши.
Он смотрел на Анжелику с состраданием и сочувствием. Но она этого не замечала. Ее била дрожь, она кусала себе губы. Боже, ведь она обругала палача! Теперь он ни за что не выполнит ее ужасную просьбу, ради которой она пришла к нему.
Мэтр Обен все тем же тяжелым шагом вразвалку обошел вокруг стола и приблизился к ней. Заткнув большие пальцы за свой широкий пояс, он спокойным взглядом уставился на Анжелику.
- Ну, а чем я могу служить вам, кроме этого?
Она дрожала, не в силах вымолвить ни слова, и молча протянула ему свой кошелек. Он взял его, прикинул на руке и снова перевел свой ничего не выражающий взгляд на Анжелику.
- Вы хотите, чтобы его задушили?
Она кивнула.
Палач раскрыл кошелек, высыпал несколько экю себе на ладонь и сказал:
- Ладно, будет сделано.
Но, поймав испуганный взгляд молодого аббата, который все слышал, нахмурился.
- Вы никому не расскажете, кюре? Вы ведь понимаете, я здорово рискую. Если что заметят, у меня будет куча неприятностей. Здесь надо действовать в последнюю минуту, когда дым хоть немного скроет столб от зрителей. Я просто хочу оказать услугу, вы же понимаете...
- Да... Я никому ничего не скажу, - с усилием выдавил из себя аббат. Я... можете на меня положиться.
- Я внушаю вам страх, да? - спросил палач. - Вы впервые напутствуете приговоренного к смерти?
- Когда шла война, я, как посланец Миссии господина Венсана, часто в деревнях сопровождал несчастных до самого дерева, на котором их вешали. Но то была война, ужас и неистовство, вызванные войной... А сейчас, когда...
И кюре сокрушенно показал на светловолосых девочек, сидевших перед своими мисками.
- А сейчас это - правосудие, - почти торжественным голосом провозгласил палач. Он облокотился на стол, устраиваясь поудобнее, как человек, который не прочь побеседовать.
- Вы мне нравитесь, кюре. Знаете, вы напомнили мне одного тюремного священника, с которым я долгое время работал вместе. И надо отдать ему должное - все приговоренные, которых мы с ним провожали на небо, перед смертью целовали распятие. А после казни он всегда рыдал, словно потерял собственное дитя, и становился таким бледным, что я заставлял его выпить чарку вина, чтобы он немножко пришел в себя. Я всегда беру с собой кувшинчик доброго вина. Никогда ведь не знаешь, как все обернется, особенно с подручными. Мой отец был подручным палача, когда на Гревской площади четвертовали Равальяка, убийцу Генриха IV... И вот он мне рассказал... Впрочем, ладно, в общем-то, эта история вам не слишком понравится. Потом, когда вы попривыкнете малость, я вам расскажу. Так вот, я иногда говорил этому священнику: "Слушай, кюре, как ты думаешь, сам-то я попаду в ад?" - "Если ты, палач, попадешь в ад, - отвечал он мне, - то я попрошу у бога разрешения сопровождать тебя..." Подождите, аббат, сейчас я вам кое-что покажу, это вас немного успокоит.
***
Порывшись снова в своих многочисленных карманах, мэтр Обен достал маленький пузырек.
- Секрет этого зелья раскрыл мне отец, а ему - его дядя, который был палачом при Генрихе IV. Мне его тайно готовит один аптекарь, мой приятель, а я в обмен даю ему черепа, из которых он делает какой-то там чудодейственный порошок. Аптекарь уверяет, что порошок излечивает болезни почек и апоплексию, но для него нужен череп только молодого человека, погибшего насильственной смертью. А впрочем... это его дело. Я ему даю один или два черепа, а он мне без лишних разговоров зелье. Когда я наливаю несколько капель зелья смертнику, тот сразу становится молодцом, потому что притупляются чувства. Правда, я даю это зелье только тем, чьи родственники мне платят. Но все равно, господин аббат, я оказываю им большую услугу, разве не так?
Анжелика с изумлением слушала его. Палач повернулся к ней:
- Хотите, я дам ему немного зелья завтра утром?
Она с трудом выдавила из себя побелевшими губами:
- Я... У меня нет больше денег. - Ладно, это войдет в общую плату, ответил мэтр Обен, подбрасывая кошелек на ладони.
Он придвинул к себе Серебряный ларец и положил в него кошелек.
Пробормотав что-то на прощанье, Анжелика направилась к двери и вышла.
Ее тошнило. У нее болела поясница и непривычно ломило все тело. На площади царило прежнее оживление, слышались крики и смех, и после тяжелой, гнетущей обстановки в доме палача у нее даже стало немного легче на душе.
Несмотря на мороз, двери лавок были раскрыты настежь. Хозяева, стоя на пороге, как всегда в этот час, переговаривались друг с другом. Стражники сняли с позорного столба вора и теперь вели его в тюрьму Шатле, а ватага ребятишек бежала за ними, забрасывая их снежками.
Анжелика услышала за собой чьи-то торопливые шаги. Запыхавшись, ее нагнал молодой аббат.
- Сестра моя... бедная сестра моя, - пробормотал он. - Я не мог оставить вас одну в таком состоянии.
Анжелика резко отпрянула. При слабом свете фонаря одной из лавок аббат с ужасом увидел обращенное к нему прозрачное, без кровинки лицо, на котором лишь горели каким-то фосфорическим светом зеленые глаза.
- Оставьте меня, - жестким голосом сказала Анжелика. - Вы ничем не можете мне помочь.
- Молитесь богу, сестра моя...
- Во имя вашего бога завтра сожгут моего ни в чем не повинного мужа.
- Сестра моя, не усугубляйте свои страдания, ропща против неба. Вспомните, во имя бога распяли Иисуса Христа.
- Я сойду с ума от вашего вздора! - крикнула Анжелика пронзительным голосом, который, показалось ей, шел откуда-то со стороны. - Но я не успокоюсь, пока сама не покараю одного из ваших "служителей божьих", и он не погибнет в таких же страшных муках!
Она прислонилась к стене, закрыла лицо руками, и тело ее затряслось от рыданий.
- Вы его увидите... скажите ему, что я его люблю, люблю... Скажите ему... О, скажите, что я была с ним счастлива. И еще... спросите, как мне назвать ребенка, который должен родиться.
- Хорошо, сестра моя.
Он попытался взять ее руку, но она выдернула ее и пошла вперед.
Священник понял, что идти за нею бессмысленно. Согнувшись, словно бремя человеческого горя совсем придавило его, он зашагал по улочкам, где еще витала тень господина Венсана.
***
Анжелика торопливо шла по направлению к Тамплю. Ей казалось, что у нее шумит в ушах, потому что ей все время слышалось, будто вокруг кричат: "Пейрак! Пейрак!"
В конце концов она остановилась. Нет, это не мерещится ей.
...А сатане одному сполна За красоту награда дана...
Взобравшись на каменную тумбу, которые служат всадникам для того, чтобы удобнее было вскочить в седло, худой мальчишка хриплым голосом горланил последние куплеты какой-то песенки, пачку оттисков которой он зажал под мышкой.
Анжелика вернулась и попросила дать ей песенку. Напечатанная на листе грубой бумаги, она еще пахла типографской краской. На улице было слишком темно, чтобы читать, и Анжелика, сложив листок, снова пустилась в путь. По мере того как она приближалась к Тамплю, мысли ее возвращались к Флоримону. Он стал теперь таким непоседой, что она боялась оставлять его одного. Его приходилось привязывать к кроватке, и это очень не нравилось малышу. Когда матери не было дома, он не переставая плакал, и, вернувшись, она находила его всхлипывающим, дрожащим. Она не осмеливалась просить присмотреть за ним госпожу Скаррон, так как после осуждения Жоффрея та избегала встреч с Анжеликой, а завидев ее, чуть ли не крестилась.
Еще на лестнице Анжелика услышала плач Флоримона и торопливо взбежала наверх.
- Я пришла, сокровище мое, мой маленький принц. Ах, почему ты еще такой маленький?
Она живо подбросила дров в очаг и поставила разогреть кастрюльку с кашей для Флоримона. Малыш орал во все горло, протягивая к ней ручонки. Наконец она вытащила мальчика из его тюрьмы, и он, как по волшебству, замолк и даже соизволил очень мило улыбнуться.
- Ты маленький бандит, - сказала Анжелика, вытирая его мокрое от слез личико.
Сердце ее вдруг оттаяло. Подняв Флоримона, она любовалась им при свете пламени, красные отблески которого отражались в черных глазах мальчика.
- Мой маленький принц! Прелестный мой ангелочек! Хоть ты у меня остался! До чего же ты прекрасен!
Флоримон, казалось, понимал ее слова. Он выпятил грудь и улыбался с какой-то простодушной гордостью и даже самоуверенностью. Всем своим видом он словно заявлял, что он, несомненно, и есть центр мироздания. Анжелика приласкала его, поиграла с ним. Он щебетал, как птенчик. Недаром вдова Кордо не раз твердила, что он говорит гораздо лучше, чем полагается в его возрасте. Правда, говорил он еще не очень складно, но его вполне можно было понять. После того как мать выкупала его и уложила в кроватку, он потребовал, чтобы она спела колыбельную "Зеленая мельница".
Анжелике стоило большого труда добиться, чтобы не дрожал голос. Песней обычно выражают радость, когда же сердце переполнено горем, можно с трудом говорить, но петь... Какие нечеловеческие усилия нужны для этого!
- Еще! Еще! - требовал Флоримон.
Потом он принялся с блаженным видом сосать свой большой палец. Он невольно вел себя как маленький тиран, но Анжелика не сердилась на него за это. Она с ужасом думала о той минуте, когда он заснет, и ей придется в одиночестве ждать утра. Наконец он уснул, и она долго смотрела на спящего сына, потом встала, чувствуя себя разбитой и истерзанной. Может быть, это отозвались в ее теле те чудовищные пытки, которым подвергли сегодня Жоффрея? У нее не выходили из головы слова палача: "Сегодня все пошло в ход: и вода, и испанские сапоги, и дыба". Она не очень ясно представляла себе весь тот ужас, что кроется за этими словами, но понимала, что человека, которого она любит, заставили мучительно страдать. Ах, хоть бы скорее все кончилось!
- Завтра, - сказала она громко, - завтра, любимый мой, вы обретете покой. Наконец-то вы избавитесь от этих невежественных и диких людей!..
Лежавший на столе листок с песенкой, который она купила по дороге домой, развернулся. Анжелика поднесла к нему свечу и прочла:
В аду, где бездна черным-черна, В зеркало глядя, сказал сатана "Люди твердят, что я всех страшнее.
Клянусь преисподней, молва неверна!"
Далее шел рассказ, местами довольно остроумный, но большей частью непристойный, о том, как сатана озадачен, почему его лицо церковные живописцы изображают таким страшным, и не может ли оно с честью выдержать сравнение с человеческим лицом. В аду ему предложили устроить конкурс красоты с участием новичков, которые скоро прибудут с земли.
Как раз в это время под вой и гром Трех колдунов на площади жгли.
И все трое подряд Прибыли в ад.
Один был весь посинелый лицом, Другой был с лицом чернее земли, А третьего звали Пейрак.
И пусть мне поверит честной народ, Что каждый был уродом урод.
И были три этих гнусных персоны, Хоть и мужчины, а с виду горгоны, Весь ад напугали, и черная стая, Крылья раскрыв, улетела, стеная.
А сатане одному сполна За красоту награда дана.
Анжелика взглянула на подпись: "Клод Ле Пти, Отверженный поэт".
Горько усмехнувшись, Анжелика скомкала листок. "Этого я тоже убью", подумала она.

Глава 52
Анжелика пришла в себя в лавке колбасника на Гревской площади.
"О, как все болит!" - подумала она, потягиваясь. Но почему так темно? Может, она ослепла? Женщина с подсвечником в руке склонилась к ней.
- Ну вот вам и лучше, милая! А я-то думала, уж не померла ли. Приходил цирюльник, пустил вам кровь. Но мне кажется, что у вас начались схватки.
- О нет, - возразила Анжелика, положив руку на живот. - Это будет недели через три, не раньше. А почему так темно?
- Да просто поздно. Уже отзвонили к вечерне.
- А костер?
- Все кончено, - тихо сказала жена колбасника. - Но долго он пылал. Ну и денек сегодня выдался! Труп догорел только к двум часам пополудни. А когда стали развеивать пепел, началась такая свалка! Каждому хотелось получить горсточку. Палача чуть не растерзали.
Помолчав, она спросила:
- А вы его знали, колдуна?
- Нет! - с трудом проговорила Анжелика. - Нет! Сама не понимаю, что со мной случилось. Просто я впервые увидела такое.
- Да, это производит сильное впечатление. Мы-то все, у кого на Гревской площади лавки, столько всего повидали, что нас уже ничем не проймешь. Нам даже вроде чего-то недостает, когда на перекладине никто не болтается.
***
Анжелике хотелось бы отблагодарить этих славных людей, но в кошельке у нее было лишь несколько мелких монет. Она сказала, что потом зайдет к ним и вернет деньги, которые они заплатили цирюльнику.
В голубых сумерках разнеслись удары колокола с ратуши, возвестив окончание рабочего дня. Приближалась ночь, и мороз еще усилился.
На краю площади алел огромный огненный цветок из горящих углей, которые раздувал ветер. Это все, что осталось от костра.
Анжелика бродила вокруг костра и вдруг увидела, что из темноты эшафота кто-то вышел робким шагом. Это был аббат. Он приблизился к ней, но она в ужасе отшатнулась - из складок его сутаны еще не выветрился нестерпимый запах горевшего мяса и дыма.
- Я знал, что вы придете, сестра моя, - заговорил он. - Я вас ждал. Я хотел вам сказать, что ваш муж умер христианином. Он подготовился к смерти и принял ее со смирением. Конечно, он сожалел о жизни, но смерти не боялся. Он несколько раз повторил мне, что с радостью предстанет перед Творцом. Мне кажется, большим утешением для него была уверенность, что он наконец узнает...
Голос аббата выдал его колебание и некоторое удивление.
- ...наконец узнает, вертится ли Земля.
- О, конечно, - воскликнула Анжелика, которую вдруг охватил гнев. - Как это на него похоже! Все мужчины одинаковы! Ему все равно, что он оставил меня в нищете и отчаянии на этой самой Земле, которая то ли вертится, то ли нет!
- Нет, сестра моя! Он много раз говорил мне: "Скажите ей, что я ее люблю. В ней была вся моя жизнь. Я же - увы! - буду в ее жизни лишь эпизодом, но я верю, что она сумеет найти свою дорогу". И еще он сказал, что, если родится мальчик, он хочет, чтобы его назвали Кантором, если девочка - Клеманс.
***
Кантор де Мармон - лангедокский трубадур, Клеманс Изор - покровительница "Цветочных игр" в Тулузе.
Как далеко все это! Каким нереальным кажется оно среди той гнусной действительности, в которой жила теперь Анжелика! С трудом передвигая ноги, она пошла в сторону Тампля. Некоторое время она нарочно разжигала в себе чувство злости на Жоффрея, и это поддерживало ее. Конечно, ему все равно, что она высохла от горя и слез. Разве переживания женщины чего-нибудь стоят?.. А вот он, находясь уже по ту сторону жизни, найдет, наконец, ответ на вопросы, не дававшие покоя его уму ученого...
Вдруг слезы ручьем хлынули из ее глаз, и она вынуждена была прислониться к стене дома, чтобы не упасть.
- О, Жоффрей, любовь моя, - прошептала она. - Теперь ты знаешь, вертится Земля или нет... Будь счастлив в вечности!
Боль во всем теле стала нестерпимой. Внутри у нее словно что-то оборвалось. Она поняла, что сейчас начнутся роды.
До Тампля было далеко. Бредя по улицам, она заблудилась. Оглядевшись, она увидела, что находится у моста Парижской богоматери. Как раз в этот момент на него въезжала какая-то повозка. Анжелика окликнула возчика.
- Я больна. Не могли бы вы отвезти меня в городскую больницу?
- Я как раз туда и еду, - ответил извозчик. - За грузом для кладбища. Я вожу мертвецов. Садитесь, красавица.