Глава 5

На следующее утро они спустились в долину. Еще раз увидели львов, те пожирали останки лошади. Это навели их на мысль, что где-то недалеко селение. Затем послышался лай собак, и снова пришлось подниматься в горы, обходя стороной деревню. Однако поиски колодца вновь привели их к опасным обитаемым местам. По счастью, они никого не встретили, а к колодцу наконец вышли. Поспешно обвязали веревкой самого худого из них — Жан-Жана-парижанина
— и спустили его с двумя бурдюками в колодец. Оттуда раздался истошный, какой-то булькающий крик, и его торопливо вытянули назад.
Бедного парня выворачивало наизнанку: казалось, он отдает Богу душу. Он опустился прямо на скелет какого-то животного. Мучимый жаждой, не удержался и набрал в рот воды, но она оказалась настолько осквернена падалью, что ему показалось, будто он умрет на месте. Весь остаток дня его тошнило, и он еле передвигал ноги: ядовитые газы, скопившиеся на дне колодца, отравили его.
Так прошел еще один страшный день. Лишь к вечеру спасение замаячило перед их глазами: голубая вода текла по дну долины в тени фиговых и гранатовых деревьев, над которыми качались высокие верхушки финиковых пальм. С трудом верилось, что это не мираж, но все же они начали спуск.
Старый Колоэнс спустился первым и побежал к воде по белой гальке маленькой отмели. Он был всего в нескольких шагах от столь желанной влаги, когда раздалось глухое рычание, и на фоне прибрежного песка мелькнул стремительный силуэт львицы. Зверь кинулся на старика.
Колен спрыгнул вниз и изо всех сил ударил львицу своей дубиной. Он размозжил ей голову и сломал хребет. Львица рухнула наземь в бешеных конвульсиях агонии.
Крик маркиза де Кермева смешался с другим рычанием.
— Берегись, Патюрель!
Маркиз со шпагой наготове в свою очередь бросился между нормандцем, стоявшим спиной к опасности, и громадным темногривым львом, появившимся из зарослей. Шпага проткнула сердце зверя, но, прежде чем испустить дух, лев двумя ударами страшных когтей распорол живот бретонского дворянина, выпустив на песок его внутренности.
Так за несколько мгновений волшебный оазис превратился в бойню, где потоки людской и звериной крови текли к прозрачной воде.
Стоя с окровавленной дубиной в руке, Колен Патюрель ждал появления других опасных животных. Но все было тихо. Видно, приход беглых рабов потревожил одинокую пару в сезон спаривания.
— Следите за зарослями слева и справа. Да возьмите пики!
Он склонился к маркизу де Кермеву.
— Друг, ты спас мне жизнь!
Стекленеющий взгляд маркиза, казалось, старался разглядеть лицо Патюреля.
— Да, Ваше величество, — пробормотал он.
Глаза его потухли, а в гаснущем сознании шевельнулись иные, почти сказочные воспоминания.
— Ваше величество… разве в Версале… Версале… С этим далеким и чарующим словом на устах он затих навеки.
Колоэнс еще дышал. Плечо его было ободрано до кости, и она торчала из раны.
— Пить! — жадно шептал он. — Воды!
Колен набрал бурдюк столь дорого доставшейся воды и напоил его.
Влияние Патюреля было столь велико, что никто из его мучимых жаждой спутников даже не подумал приблизиться к ручью.
— Пейте же, глупцы! — гневно бросил он им.
Опять ему приходится закрывать глаза одному из товарищей, которому он поклялся вывести его на свободу. И он предчувствовал, что вскоре придется в третий раз исполнить этот грустный обряд…
Под навесом белых лиан они обнаружили логово львов и наполовину съеденную газель. Раненого отнесли туда и положили на подстилку из сухой травы. Колен вылил на его раны остатки спирта и перевязал, как смог. Во всяком случае придется ждать, как пойдут дела у старика. Может быть, он выздоровеет? Он способен на это. Но как долго они смогут задержаться в этих краях, куда вода притягивает и животных, и людей?
Вожак подсчитал на пальцах число дней, оставшихся до условленной встречи у ручья Себон. Даже если они сегодня тронутся в путь, опоздание составит два дня. А ведь нельзя идти с умирающим Колоэнсом. Нормандец решил провести ночь на этом месте. Надо было схоронить маркиза де Кермева и обдумать создавшееся положение. Все нуждались в отдыхе. Завтра будет видно.
Когда спустилась ночь, Анжелика выскользнула из логова. Ни страх перед львами, ни тревога, нависшая над всеми ними, ни хриплое дыхание старика не могли избавить ее от непреодолимого желания погрузиться в воду. Один за другим пленники наслаждались купанием, пока она оставалась у изголовья раненого.
Колоэнс все время звал ее. Подобно большинству мужчин, в час страдания он жаждал женской, материнской заботы, ласки и понимания, утешения…
— Маленькая, дай руку. Маленькая, не уходи.
— Я здесь, дедушка.
— Дай мне еще попить этой прекрасной воды.
Она умыла его лицо, постаралась поудобнее уложить на ложе из травы. С минуты на минуту его муки становились все ужаснее.
Колен Патюрель раздал последние куски лепешки. Оставался запас чечевицы, но вожак запретил разводить огонь.
Под покровом тьмы Анжелика пробиралась к ручью. Свет луны слабо проникал сквозь листву деревьев. Тут и там вспыхивали и гасли золотые искры танцующих светлячков. Гладким зеркалом светилась вода источника, бурля лишь у подножия темного утеса, из расщелины которого она била с тихим шумом. К нему добавлялось кваканье лягушки да нескончаемый стрекот саранчи. Молодая женщина сняла одежду, покрытую пылью и пропитавшуюся потом за эти дни нечеловеческих усилий. Она вздохнула от облегчения, окунувшись в прохладный поток. «Никогда, — подумалось ей, — я не испытывала подобного блаженства». Вдоволь накупавшись, она выстирала свою одежду, оставив сухим только бурнус, и завернулась в него, ожидая, когда ночной ветерок высушит мокрые вещи. Она отмыла свои длинные волосы, полные песка и колючек; с наслаждением почувствовала, как они оживают под пальцами. Луна всплыла над пальмой и осветила длинную серебристую струю, вытекающую из черной расщелины. Анжелика встала на камень и подставила плечи под ледяной душ. Поистине вода — лучшее из творений Создателя! Ей вспомнился крик водоноса на улицах Парижа: «Кому чистой и полезной воды!.. Вода — основа жизни…»
Подняв голову, она умиротворенно взглянула на звезды, мигавшие сквозь темный веер пальмовых листьев. Вода струилась по ее обнаженному телу, сверкала под лучами луны, и она угадывала свое беломраморное отражение, дрожавшее в воде.
— Я жива, — произнесла она вполголоса. — Я живу!
Прозрачная влага с каждым мгновением смывала с ее кожи и ее души следы изматывающей борьбы. Она долго стояла так, пока хруст веток под деревьями, похожий на сухой треск взведенного курка, не спугнул ее. Вернулся страх. Она вспомнила о блуждающих в ночи хищниках, о ненавистных маврах. Красивый пейзаж вновь стал ловушкой, в которой они бились столько дней. Она скользнула в воду, чтобы осмотреть берег. Теперь она была уверена, что кто-то наблюдает за ней, прячась в зарослях. Привыкнув жить, как затравленный зверь, она теперь кожей чувствовала опасность. Лев или мавр?.. Завернувшись в бурнус, она бросилась босиком через заросли лиан и колючие агавы, чьи шипы жестоко царапали ее. Она с разбегу налетела на человека, стоявшего на тропе, слабо вскрикнула, решив, что в испуге побежала не в ту сторону, и вдруг при свете луны узнала светлую бороду Колена Патюреля. В глубине темных орбит глаз нормандского гиганта вспыхивали искры, но голос его был ровен, когда он произнес:
— Это безумие! Вы пошли купаться одна?.. А львы, которые могут прийти к водопою? А гепарды и — кто знает? — мавры, что шатаются тут…
Анжелика была готова броситься на его широкую грудь, чтобы унять ужас, тем более сокрушительный, что охватил он ее в момент покоя и редкой, почти сверхъестественной радости. Этот оазис она никогда не забудет. Должно быть, райское блаженство похоже на то, что она испытала здесь. Теперь она снова среди людей и готова вступить в битву за спасение жизни.
— Мавры? — пролепетала она дрожащим голосом. — Боюсь, что да… Только что там был кто-то, я уверена…
— Это был я. Заметив, что вас слишком долго нет, я пошел на поиски. Не допускайте больше подобной неосторожности, иначе — слово Патюреля — я задушу вас собственными руками.
Легкая насмешка смягчила грозный тон. Но он не шутил. Она почувствовала, что он был действительно не прочь ее задушить, побить или, по крайней мере, как следует тряхнуть.
Кровь застыла в жилах Колена Патюреля, когда он сообразил, что их спутница ушла и не возвращается. «Еще одна беда, — подумал он, — еще одну могилу копать!… Праведный Боже, не оставь своих детей…»
Он прошел по берегу ручья бесшумно, как привыкший к ночным вылазкам раб. Колен увидел ее под серебряными струями водопада. Длинные волосы наяды падали на ее плечи тяжелой волной, и зеркало ночной воды отражало ее белоснежное тело.
Анжелика вдруг сообразила, что, наверно, он видел, как она купалась. Это смутило ее, но она сердито подумала: какое это имеет значение? Этот человек был груб, он не выказывал ей никаких чувств, кроме пренебрежительной снисходительности сильного к слабому. Он ее терпел, как существо стесняющее, навязанное ему и его товарищам против их воли. Ей трудно было побороть в себе обиду за тот карантин, на который он обрек ее и который она мужественно выдерживала по отношению к другим беглецам, приближаясь к ним лишь для ухода за ранеными. Как тяжко переносить лишения, когда ты в стороне ото всех, отверженная, никем не любимая! Он, наверное, прав, но уж слишком черств и прямолинеен. Он и теперь продолжал вселять в нее робость. Неколебимость духовного и физического равновесия нормандского геркулеса была вызовом всему, что трепетало в ней: неуверенности, слабости, женской хрупкости и впечатлительности. Ей казалось, что его пронзительные голубые глаза при одном взгляде на нее безжалостно отмечают ее усталость, испуг или неосторожность. «Он презирает меня, как пастушеский пес — глупую овцу», — думала она.
Она села к изголовью Колоэнса, но взгляд ее, помимо воли, все время возвращался к бородатому профилю вожака, освещенному слабым огнем фонаря. Колен Патюрель рисовал палочкой на песке план дороги и объяснял его венецианцу, парижанину и баску, склонившимся к нему.
— Вы остановитесь на опушке леса. Если увидите на ветке второго дуба красный платок, пройдите еще немного вперед и издайте крик козодоя. Тогда еврей Раби выйдет из зарослей.
— Малышка, ты здесь? — произнес слабый голос старого Колоэнса. — Дай мне руку. У меня была десятилетняя дочка. Она махала мне чепчиком, когда я двадцать лет назад вышел в море. Она теперь, наверное, такая, как ты. Ее звали Марика.
— Вы ее увидите, дедушка.
— Нет, не думаю. Смерть скоро заберет меня. И это к лучшему. Что делать Марике со старым папашей-моряком, который вернется после двадцати лет рабства пачкать ей красивые плитки ее кухонного пола и нести вздор про солнечную страну? Я рад покоиться в земле Марокко. Вот что я тебе скажу, малышка… Я соскучился по садам Мекнеса. Я бы хотел снова увидеть, как носится галопом Мулей Исмаил, словно гнев Божий… Лучше мне было дождаться, чтобы он расшиб мою голову своей палкой…

Глава 7

Ожидание было бесконечным, изматывающим. Грифы били крыльями, своим кружением и пронзительными криками указывая на приближение человека. Но Анжелика никого не видела.
Он появился внезапно, бесшумно, сзади.
— Ну?
— Один еврей, я его не знаю, должно быть, Раби Байдоран. Другой… Жан-Жан-парижанин.
— Боже мой! — воскликнула она, закрыв лицо руками.
Удар был слишком силен! Все погибло, их побег напрасен — теперь это очевидно. Долгожданное место встречи обернулось ловушкой.
— Я заметил там, справа, селение мавров, которые их повесили. Может быть венецианец и Жак д'Аррастега еще там, закованные в цепи?.. Я пойду туда.
— Это сумасшествие!
— Надо все испробовать. Я отыскал пещеру чуть повыше, в горах. Вы там спрячетесь и будете меня ждать.
Она никогда бы не осмелилась оспаривать его распоряжения. Но она знала, что это чистое безумство. Он не вернется.
Эта пещера с входом, скрытым густыми зарослями дрока, станет ее могилой. Напрасно она будет ждать возвращения своих погибших спутников.
Колен Патюрель устроил ее там со всей провизией и последним бурдюком воды. Оставил даже свою дубину. При нем был лишь нож за поясом. Снял сандалии, чтобы не мешали. Отдал Анжелике и трут с кремнем. Если появится какой-нибудь зверь, достаточно подпалить пучок сухой травы, чтобы отпугнуть его. Не сказав более ни слова, он выскользнул из пещеры и исчез.
Для Анжелики началось ожидание. Настала ночь с ее неясными шумами и отдаленными звериными криками в зарослях. Шорохи и царапанье, казалось, заполняли пещеру со всех сторон. Время от времени, не выдержав, она высекала огонь, но он освещал лишь скалистые стены. Это ее слегка ободряло. На своде пещеры она обнаружила маленькие мешочки из черного бархата, цепляющиеся друг за друга, и сообразила: летучие мыши! Вот откуда раздавалось это шуршание, тоненький писк, заставлявший ее вздрагивать. Вглядываясь в темноту, она старалась ни о чем не думать, лишь бы как-нибудь вытерпеть тревожное медленное течение времени. Треск ветки снаружи наполнил ее надеждой. Может быть, нормандец возвращается с Пиччинино и Жаком д'Аррастега? Как бы хорошо оказаться вместе!.. Но тут совсем близко раздалось мрачное завывание. Это гиена. Ее унылое и насмешливое ворчание удаляется. Должно быть, она спускается к перекрестку, туда, где висит тело Жан-Жана-парижанина. Он погиб, веселый писарь, любимый друг Колена Патюреля. И конечно, стервятники выклевали уже его быстрые лукавые глаза. Он мертв, как мертвы арлезианец, бретонский дворянин и старый фламандский рыбак. И то же будет с ними, последними из беглецов… Марокко не отдает своих пленников!.. Мулей Исмаил может торжествовать. Что с ней станется, если никто не вернется! Она даже не знала, где находится. Что произойдет, если, гонимая голодом, она покинет свое убежище? Сочувствия от мавров ждать бесполезно. Над нею не сжалятся даже их жены, существа угнетенные и запуганные. Как только обнаружат, ее вернут султану. Османа Ферраджи больше нет, некому защитить ее.
— О, Осман Ферраджи, услышьте меня! Ваша великая душа наверное блаженствует в магометанском раю…
Клекот грифов, возобновивших кружение вокруг повешенных, возвестил Анжелике, что взошло солнце. Густой туман заполнил пещеру. Беглянка пошевелилась, разгоняя оцепенение после долгих часов неподвижности, и подумала, что она переживает самое трудное испытание за всю свою жизнь. Не иметь возможности действовать, не сметь закричать, пожаловаться, сделать хотя бы попытку предпринять что-либо. Только терпеть и ждать. Затаиться в этой норе, с бьющимся, как у пугливого зайца, сердцем… Так приказал Колен Патюрель. А между тем солнце уже высоко. Беглецы не возвращаются… Они не придут никогда. И все же она продолжала из последних сил поддерживать в себе надежду. Не могла же судьба быть такой беспощадной!.. Но, собственно, почему не могла? И она вновь падала духом…
Когда массивный силуэт Колена Патюреля загородил вход в пещеру, она испытала такой порыв радости, что бросилась к нему и повисла у него на руке. Ей хотелось убедиться, что он вправду здесь, что она не грезит.
— Вы вернулись! О! Вы вернулись!
Казалось, он ее не видел и не слышал даже, не почувствовал, как она судорожно вцепилась ногтями в его руку. Его странное молчание наконец смутило ее.
— А другие? — спросила она. — Вы видели их?
— Да, я их видел. Только их уже невозможно узнать. Их долго пытали, прежде чем посадить на кол. Я не знаю и никогда не узнаю, кто нас предал, но Мулею Исмаилу известно все, все наши замыслы. Я подслушал разговоры мавров. Гнев султана разразился над Мекнесом. Еврейский квартал превращен в груду трупов. Все евреи истреблены…
«Все!.. И маленькая Абигель… и Руфь, и Самуил…»
— А здесь нас уже ждали, Раби служил приманкой. У них был приказ повесить его потом, а христиан уничтожить сразу. Они повесили Жан-Жана, потому что приняли его за еврея. Я вынул его из петли и принес… ну… то, что грифы не успели… Я хочу схоронить останки…
Он сел, с каким-то удивлением огляделся вокруг, словно впервые видел эти скалы с красными прожилками, вспыхнувшими под лучами солнца. И тяжело заключил:
— Все мои товарищи погибли!..
Некоторое время он оставался неподвижным, опершись подбородком на кулак. Потом с усилием поднялся и вышел. Она услышала скрежет стали о камень: он копал новые могилы. Она последовала за ним, намереваясь помочь, но он грубо прикрикнул на нее:
— Назад! Не подходите, это не для вас… Не то зрелище…
Замерев, она осталась в стороне. Сложила руки, но слова молитвы не шли на ум.
Размашистыми движениями человека, привыкшего к труду землекопа, нормандец выполнял работу могильщика. Когда вырос маленький холмик, Анжелика увидела, что Колен принял неожиданное решение. Он срезал две ветки и сложил их крестом.
— Я положу крест, — сказал он. — На этот раз я положу крест!
Затем он вернулся в пещеру и присел у стены с тем же выражением мрачного раздумья. Анжелика пыталась заговорить, но он не слышал ее. К полудню она взяла горсть фиников и, положив их на лист фиги, протянула ему.
Колен Патюрель поднял голову. Твердые костяшки его пальцев оставили белые следы на загорелом лбу. Он с недоумением взглянул на молодую женщину, склонившуюся к нему, и она прочла в его пристальном взгляде разочарование и укор: «А эта все еще здесь!».
Он молча поел. С момента, когда он бросил на нее этот враждебный взгляд, Анжелика чувствовала себя парализованной. Новый страх овладел ею — страх, в природе которого ей не хотелось разбираться. Мелькнула мысль: «Теперь надо быть настороже, не спать…» Но было так трудно побороть усталость, смыкавшую ее отяжелевшие веки: она ведь шла целую ночь и целый день, а потом во вторую, последнюю ночь ни на миг не сомкнула глаз. Наконец она задремала, свернувшись клубком в углу пещеры.
Проснувшись, она оказалась одна. Анжелика привыкла к этим одиноким пробуждениям, ибо всегда засыпала в стороне от спутников. Но на сей раз тишина казалась ей необычной. Она посмотрела по сторонам и мало-помалу утвердилась в страшной догадке. Последний сухарь и порция чечевицы были аккуратно выложены на камне вместе с бурдюком с водой, копьем и ножом. Но лук, стрелы и дубина Колена исчезли. Значит, он ушел!.. Он ее бросил!
Анжелика долго сидела, подавленная горем, тихо плача, обхватив голову руками.
«Так вы сделали это! — с болью шептала она. — Это дурно, и Бог накажет вас…»
Увы, она была не слишком уверена, что Бог не благословил Колена Патюреля на этот жестокий поступок. Ведь он был распинаем во имя Его, она — всего лишь женщина, виновная в первородном грехе, причина всех бедствий рода человеческого; она была существом презренным, вещью, которую берут или отвергают.
— Ну, что происходит, малышка? Какое горе?..
Голос нормандца, раздавшийся под сводами пещеры, произвел на нее впечатление удара грома. Вот он стоит перед ней, перекинув через плечо кабанчика с перерезанным горлом и запятнанной кровью шкурой.
— Я… я подумала, что вы ушли, — бормотала она, еще не придя в себя.
— Ушел?.. Само собой! Я подумал, надо ж что-то на зуб положить. Мне повезло, я поймал дикого поросеночка. А вы плачете…
— Я думала, что вы совсем ушли.
Глаза Колена стали огромными, а брови поднялись, как если бы он услышал самую поразительную вещь в своей жизни.
— Ну и ну! — сказал он. — Вот это да. Стало быть, вы меня принимаете за последнего негодяя. Вас бросить, мне… вас бросить, мне, который…
Лицо его потемнело от внезапного приступа ярости.
— …Мне, который и жить бы не стал, стрясись что с вами! — прогремел он с дикой силой.
Он швырнул добычу на землю, пошел за сухим валежником и, воротясь, сложил его посредине пещеры. Его движения выдавали сдерживаемый гнев. Когда огниво не сразу дало огонь, он выругался, как заправский тамплиер. Анжелика присела рядом и положила свою руку на его.
— Простите меня, Колен. Я глупая. Я должна была вспомнить, что вы столько раз рисковали жизнью ради ваших собратьев. Но я ведь не из их числа, я только женщина.
— Тем более, — буркнул он.
Он решился поднять на нее глаза, и суровость взгляда тут же смягчилась. Он взял ее за подбородок.
— Слушай меня внимательно, крошка, и пусть это будет раз и навсегда. Ты такая же, как мы, христианка — пленница варваров. Тебя привязали к столбу и пытали, а ты не сдалась. Ты вытерпела жажду и страх и не жаловалась. Такой отчаянной, как ты, я никогда не встречал. Ни в одном порту мира. Ты стоишь всех девиц вместе взятых, и если наши друзья держались молодцами, так это потому, что с нами была ты. Видя твое мужество, они не могли отступиться, ясно? Теперь мы остались одни, ты и я. Мы связаны на жизнь и на смерть. И вместе выберемся на волю. Но если ты умрешь, я умру подле тебя, я клянусь в этом.
— Не надо так говорить, — прошептала она, почти напуганная. — Одному вам было бы легче…
— Ну уж нет, подружка. Ты выкована из гибкой стали, как шпага нашего славного Кермева. Сдается мне, что я хорошо знаю тебя… — его яркие синие глаза выразили какое-то неясное чувство, а лоб сморщился от усилия мысли. — Ты и я, вместе… мы непобедимы!
Анжелика вздрогнула. Кто-то ей уже говорил это? Другой король — Людовик XIV! И в его глазах мелькнуло то же выражение… Да, если вдуматься, они очень схожи между собой — умница, хитрец и неподражаемый смельчак нормандец и властитель Франции. По характеру и темпераменту они словно родные братья. Народы признают власть тех, кто создан, чтобы царствовать. В рабстве Колен заставил признать себя королем на античный манер, своим великодушием, мудростью и физической силой.
Анжелика улыбнулась ему.
— Вы мне вернули веру, Колен. Веру в вас и в себя. Я верю, что мы будем спасены… — она содрогнулась. — О, нам должно повезти, иначе… Я больше не вынесу пыток! Я соглашусь на все, у меня не хватит смелости…
— Баста! Смелости тебе не занимать. Ее всегда хватает — и на второй раз, и на третий, хотя каждый раз думаешь, что это последний, что больше тебе не выдюжить… Поверь мне!
С иронической усмешкой он глянул на свои изборожденные шрамами ладони.
— Тут главное — нипочем не соглашаться умереть. Но и не бояться смерти! Смерть — часть нашей игры, часть нас, живущих. Я всегда считал, что к ней надо относиться, как к хорошему товарищу, идущему за тобой по пятам. Вот мы идем, а жизнь и смерть вроде как наши спутники. Каждая из них имеет на нас право. И нечего делать из них пугало. Ни из той, ни из другой. Таковы правила игры. Ну, и, понятное дело, надо, чтоб голова была на плечах… Ну, ладно, крошка. Хватит болтать. Давай устроим себе пир Валтасара. Смотри, как радует сердце этот добрый огонь! Первый, на который мы смотрим после стольких дней…
— А это не опасно? Что, если мавры заметят дым?
— Они почивают на лаврах. Думают, что мы все мертвы. Баск с венецианцем, награди их Бог, додумались сказать, что нас сожрали львы, что в живых остались лишь они. Мавры выспрашивали, что сталось с женщиной, так они придумали, будто ты умерла в горах от укуса змеи. Об этом сообщено Мулею Исмаилу. Стало быть, все в порядке. Пусть горит костер! Надо же поднять в себе дух, как ты считаешь?
— Мне уже лучше, — отвечала она, глядя на него с нежностью.
Уважение Колена Патюреля придало ей сил. Это была лучшая награда за стойкость, утешение в пережитых муках.
— Теперь, когда я знаю, что вы мне друг, я больше не боюсь. Как просто вы воспринимаете жизнь, Колен Патюрель!
— Да уж, — вздохнул он, вдруг помрачнев. — Иногда я думаю, что, может, еще не испытал худшего. Ну, хватит! Какая польза заранее забивать голову мрачными мыслями?
Они зажарили кабанчика, натерев его солью, тмином и ягодами можжевельника. Вместо вертела в ход пошла шпага бедняги-маркиза. В течение часа все их внимание было поглощено приготовлениями к пиру. Дивный запах жареного мяса заставил их дрожать от нетерпения, и первые куски они проглотили мгновенно, насилу сдерживаясь, чтобы не застонать от наслаждения.
— Вот подходящий момент, чтобы порассуждать о высоких материях, — насмешливо заметил нормандец. — Что ни говори, а желудок высказывается первым. Ох, чертов поросенок. Я вылижу руки до локтя…
— Никогда не ела ничего вкуснее! — от всей души воскликнула Анжелика.
— А говорили, что султанш кормят всякими лакомствами… Нет, в самом деле, что подают в гареме? Расскажи! Это дополнит наше меню!
— Нет, я не желаю вспоминать о гареме. Оба замолчали. Насытившись, освеженные чистой водой, что текла у подножия горы — нормандец наполнил ею свой бурдюк, возвращаясь с охоты, — они позволили себе погрузиться в благодатный отдых.
— Колен, я давно заметила, что вы очень много знаете. Вы часто говорите такие вещи, которые наводят на серьезные размышления. Откуда все это? Кто учил вас?
— Море. Пустыня… и рабство. Знаешь, крошка, то, что с тобой творится в жизни, учит не хуже, чем книги. По мне — главное почаще пускать в ход вот это, — он похлопал себя по лбу и вдруг засмеялся. Когда он смеялся, блеск белых зубов в косматой бороде молодил его, и глаза, обычно строгие, светились лукавством.
— Серьезные размышления!.. — повторил он. — Ты скажешь тоже! Это когда я говорил, что жизнь и смерть составляют нам компанию? А тебе это не кажется очевидным?.. Тогда как же ты живешь?
— Не знаю, — покачав головой, ответила Анжелика. — Наверное, я в сущности очень глупая, поверхностная и никогда ни о чем не размышляла.
Она внезапно замолкла, ее зрачки расширились, и она прочла на лице своего собеседника то же выражение беспокойства. Он схватил ее за руку. Они прислушались, затаив дыхание.
Встревоживший их шум возобновился. Ржание лошадей!..
Колен встал и неслышно подошел к входу в пещеру. У подножия горы остановились четыре всадника-араба. Задрав головы, они приглядывались к подозрительной струйке дыма, струящейся среди скал. Их остроконечные шлемы, выступавшие из бурнусов, ослепительно сияя на солнце, свидетельствовали, что это были солдаты армии Рифа. Эта армия осаждала испанские города на побережье, но отдельные полки могли располагаться довольно далеко от моря. Один из всадников держал мушкет. Другие были вооружены копьями. Трое спешились и начали карабкаться по склону в направлении пещеры. Араб с мушкетом остался в седле и держал лошадей.
— Передай мне лук, — вполголоса приказал Колен Патюрель. — Сколько осталось стрел в колчане?
— Три.
— Их четверо! Плохо. Но мы обойдемся.
Следя за солдатом, который приближался, он взял лук, оперся ногой о скалу перед собой и приладил стрелу. Его движения были уверенными, чуть более медленными, чем обычно. Он выстрелил. Всадник с мушкетом упал поперек седла. Ржание испуганных лошадей заглушило его крик. Карабкавшиеся вверх арабы не сразу поняли, что произошло. Вторая стрела поразила одного из них в самое сердце. Двое других бросились вперед.
Колен Патюрель пустил третью стрелу, почти в упор. Пронзив первого из наступавших мавров. Второй явно заколебался и вдруг бросился вниз, к лошадям. Нормандец швырнул на землю свой бесполезный лук. Схватив дубину, он в несколько прыжков догнал своего противника. Солдат повернулся к нему, выхватывая кривую саблю. Они кружили, настороженно следя друг за другом, как два зверя, готовые сцепиться. Затем дубина Колена Патюреля заработала. Через несколько секунд араб, несмотря на шлем, лежал с раздавленным лицом и разбитым затылком. Нормандец молотил его, пока не убедился, что он не дышит. Затем он подошел к арабу с мушкетом. И тот был уже мертв. Все три стрелы попали в цель.
— Я наловчился управляться с луком, когда браконьерствовал в лесах родной Нормандии, в молодые годы, — весело сообщил он Анжелике, которая присоединилась к нему и теперь старалась успокоить растревоженных лошадей. Случившееся убийство не потрясло беглецов. Полная опасностей жизнь приучила их видеть смерть без содрогания. Даже молодая женщина бросила лишь один беглый взгляд на трупы, лежавшие среди зарослей можжевельника.
— Лошадей мы заберем. На двух сядем и по одной поведем в поводу. Тела спрячем в пещере — это задержит поиски. Если кони не вернутся в селение без всадников, их отсутствие заметят не сразу. Пока они всполошатся, мы будем далеко.
Оба надели остроконечные шлемы, завернулись в бурнусы, перепоясались ремнями и, уничтожив следы побоища, галопом устремились по дороге. Спустя три дня жители округа рассказали алькаидам, посланным на поиски исчезнувших солдат, что видели двух всадников, пролетевших через их деревни, как птицы. У каждого была сменная лошадь. Они поостереглись обращаться к ним или останавливать — разве может бедный феллах позволить себе подобное по отношению к благородным воинам? Лошади вскоре были найдены у подножия гор Рифа. В убийстве обвинили бандитов, нападения которых тревожили округу. На поиски их логова были посланы карательные экспедиции.
Колен Патюрель и Анжелика бросили лошадей у первых подступов к горам, где могли пробираться лишь мулы. Предстоял самый трудный, но последний переход. Когда они одолеют эти безводные отроги, перед ними откроется море. К тому же нормандец провел первые два года своего плена в священном и загадочном городе Мешауне и хорошо знал местность, по которой придется пройти. Ему были известны все бесчисленные трудности и опасности, но также и самые короткие тропы. Он знал, что чем выше они будут подниматься, тем меньше станет вероятность опасных встреч. Их главным врагом будут горы: холод ночью, сжигающее солнце днем, голод и жажда, зато люди их не потревожат и львов будет меньше. Нужно только остерегаться кабанов. Обезьяны, газели и дикобразы не опасны и послужат дичью.
Колен захватил с собой мушкет и припасы к нему, продовольствие солдат, взятое из переметных сум, крепкие и теплые бурнусы, которые непременно пригодятся.
— Еще несколько дней, и мы увидим Сеуту.
— Сколько дней? — спрашивала Анжелика.
Но осторожный нормандец уклонялся от ответа:
— Кто знает?.. Если повезет, дней пятнадцать… А если неудача…
Неудача подстерегла их однажды после полудня, когда они с трудом пробирались через раскаленные скалы. Пользуясь тем, что изгиб тропы скрыл ее от спутника, Анжелика присела на большой камень. Ей не хотелось, чтобы он увидел, как она обессилела. Ведь он столько раз повторял, что считает ее неутомимой; а между тем она сильно уступала ему в выносливости. Он никогда не уставал. Без нее он бы, конечно, шел день и ночь, останавливаясь не более, чем на час.
Анжелика переводила дух, сидя на камне, когда внезапно почувствовала жгучую боль в икре. Наклонившись, она увидела змею, скользкой молнией мелькнувшую меж камней.
— Змея! Она меня ужалила!..
Вдруг роковое воспоминание пронзило ее мозг: «Женщина умерла от укуса змеи», — так сказали перед смертью венецианец и баск. Прошлое предвосхитило настоящее, время перестало существовать: сбывалось неотвратимое предначертание судьбы. Видимо, так написано на роду…
Тем не менее Анжелика догадалась снять пояс и затянуть им ногу под коленом. Сделав это, она осталась сидеть, застыв. Мысли путались в голове. «Что скажет Колен Патюрель? Он не простит мне этого никогда… Я не могу больше идти… Я умру…»
Из-за скалы появилась высокая фигура Колена. Он вернулся, обеспокоенный ее исчезновением.
— В чем дело?
Анжелика попыталась улыбнуться.
— Надеюсь, что это не серьезно, но я… меня, кажется, ужалила змея.
Встав на колени, он внимательно осмотрел ее ногу. Она уже начала чернеть и пухнуть.
Нормандец выхватил нож. Проверив пальцем лезвие, он быстро разжег небольшой костер из нескольких сухих веток и накалил нож докрасна.
— Что вы хотите со мной сделать? — пролепетала перепуганная Анжелика.
Не отвечая, он крепко взял ее за щиколотку и мгновенно отсек часть икры на месте укуса, одновременно прижигая рану раскаленным ножом. От страшной боли Анжелика закричала и лишилась чувств…
Когда она пришла в себя, в горах наступали сумерки. Она лежала на бурнусе, который служил им одеялом. Колен Патюрель заставил ее выпить очень крепкого обжигающего чаю.
— Теперь тебе полегчает, девочка; самое худшее позади.
Когда она немного собралась с мыслями, он добавил:
— Боюсь, что загубил твою красивую ножку. Жаль! Теперь не сможешь поднимать нижнюю юбку, танцуя па-де-буре под молодым вязом, подружка моя!.. Но это надо было сделать. Без этого ты прожила бы не больше часа!..
— Спасибо, — чуть слышно прошептала она.
Ее мучила боль от ожога и раны, которую он перевязал, приложив листья, немного утоляющие жжение. «Самые красивые ноги в Версале…» Вот и она, как другие, будет носить на теле следы плена у варваров. Славные следы, на которые она будет смотреть с умилением или с гримасой досады, натягивая шелковые чулки с золотыми стрелками… когда-нибудь.
Колен заметил ее улыбку.
— Браво! Вижу, отвага к тебе вернулась. Мы сейчас отправляемся.
Она взглянула на него, немного испуганная, но уже готовая повиноваться.
— Вы полагаете, что я смогу идти?
— Ни в коем случае! Ты сможешь ступить на ногу не раньше, чем через неделю. Иначе может начаться заражение. Ничего не бойся. Я тебя понесу.