Глава 1

О поселке Сан-Игнасио-де-Кокуй издавна идет дурная слава, и любого жителя Каракаса, рискнувшего отправиться в эту глухомань, сведущие люди обязательно попытаются остановить:
— Всем известно, что там живут колдуны и водится всякая нечисть. А кроме того, можно запросто нарваться на банду наркодельцов или на колумбийских партизан, кочующих по сельве.
Им надо чем-то кормиться, поэтому они без зазрения совести оберут тебя до нитки, если вообще оставят в живых.
—  При чем тут колумбийцы? Я еду всего лишь в приграничный район Венесуэлы, — возражал такому доброхоту Фернандо Ларрасабаль, новоиспеченный путешественник, вздумавший осчастливить Сан-Игнасио благами цивилизации — построить там туристический комплекс.
— Ты наивен, как младенец, Фернандо! — сердился его оппонент. — Уж тебе-то ни в коем случае не следует соваться в это вместилище дьявола. Даже не знаешь, что в непроходимой сельве трудно установить четкую государственную границу. Только на карте она прочерчена сплошной линией, а на местности все выглядит иначе. Сан-Игнасио расположен на стыке трех государств — Венесуэлы, Колумбии и Бразилии. Тамошние индейцы, например, свободно охотятся на всей территории сельвы, не признавая никаких официальных границ. Так же вольготно чувствуют себя в сельве партизаны и наркодельцы...
— Не говоря уже о колдунах, — насмешливо добавил Фернандо.
—  Зря ты так, — обиделся его приятель. — Недооценивать колдунов и глупо, и опасно. Многие за это поплатились. Еще лет тридцать назад в те места, куда ты собрался, валом валили золотодобытчики. Кое-кто из них даже успел изрядно обогатиться, но большинство прогорело. Потому что золото внезапно исчезло! Только что перед глазами была жила, и вдруг — крупинки золота в ней померкли, потемнели и в одночасье превратились в пустую породу. И сколько потом ни рыли, ни копали — все без толку. Наконец, забросили рудники и поспешили убраться из сельвы. С тех пор и бытует поверье, что не обошлось в этом деле без колдовства. Правда, некоторые отчаянные головы и сейчас еще устремляются туда в надежде найти золотишко... Может, и ты питаешь подобную иллюзию? Ну-ка, признавайся!
—  Нет, куда мне!.. — рассмеялся Фернандо. — Для этого надо быть авантюристом. Впрочем, туристический комплекс для меня — тоже авантюра. Тем более в таком экзотическом месте!
—   Экзотическом? Чересчур мягко сказано. В заколдованном!
— Так это ж и есть самое замечательное в моем проекте, — Фернандо похлопал приятеля по плечу. — Ты не представляешь, сколько у нас любителей острых ощущений, которые не знают, куда выбросить свои денежки! Вот я и предоставлю им такую возможность.
—  Ну, дай-то Бог, — с сомнением покачал головой приятель. — Только не говори потом, что я тебя не предупреждал...

Каталина Миранда тоже собиралась в Сан-Игнасио-де-Кокуй. Но в отличие от Ларрасабаля, готовившегося к поездке основательно, Каталина должна была выехать туда экстренно и отнюдь не по доброй воле.
—  Это письмо пришло так некстати! — говорила она своему жениху Тони, укладывая дорожную сумку. — В фирме возникли неприятности, я намеревалась завтра вылететь в Нью-Йорк, чтобы еще раз переговорить с партнерами, а теперь вместо этого должна мчаться к черту на рога.
—  Может, ты слишком драматизируешь ситуацию? К чему такая спешка? — неуверенно подал голос Тони.
—  Нет, если пришло письмо, значит, отец действительно болен. И болен весьма серьезно. Иначе меня не стали бы вызывать.
—  Он прямо так и написал: «Выезжай немедленно»?
—  Да нет же! — с досадой ответила Каталина. — Я ведь говорила тебе, что мы с отцом в ссоре. Вот уже пять лет не поддерживаем никаких отношений. Отец — очень гордый человек. Он бы никогда не попросил меня приехать, далее если бы умирал... Письмо написал кто-то из жителей Сан-Игнасио, имени своего он не стал называть.
—    Все это выглядит довольно странно, — встревожился Тони. — Я поеду с тобой.
—  Не надо, Тони, — твердо произнесла Каталина. — Я не собираюсь там задерживаться. Заберу отца и буду его лечить здесь. Ты же знаешь, как я ненавижу эту сельву!
— Но я также знаю, что ты едешь в... в опасное место. Поэтому и хочу тебя сопровождать.
— Ах вот ты о чем! — устало улыбнулась Каталина. — Не бойся за меня. Я ведь там родилась и жила в Сан-Игнасио до пяти лет. Потом еще несколько раз приезжала туда — уже взрослой.
Спорить с Каталиной было бесполезно — Тони знал это, как никто другой, и ему оставалось только проводить свою возлюбленную до аэропорта.
Дорога ей предстояла долгая и непростая. Сперва Каталина долетела коммерческим рейсом до Пуэрто-Аякучо, потом наняла небольшой частный самолетик и добралась до поселка Гусман-Бланко, где пересела на катер, регулярно курсирующий по реке Гуаинье. На все это путешествие ушло не более шести часов, но впереди был самый трудный и самый неприятный для Каталины отрезок пути: речка Негро. Попасть в Сан-Игнасио можно только по этой речке — на какой-нибудь случайной, удачно подвернувшейся лодчонке.
«Только бы мне повезло! Только бы удалось сразу найти проклятую лодку!» — заклинала всю дорогу Каталина, зная, что попутного транспорта, идущего в Сан-Игнасио, можно прождать иногда и две недели.
Заклинания, вероятно, помогли: спустившись к Негро, она увидела небольшую маломощную моторку, возле которой хлопотали двое мужчин, явно готовя ее к отплытию.
— Добрый день! — радостно воскликнула Каталина. — Вы довезете меня до Сан-Игнасио! — она не раздумывая ступила на трап, но дорогу ей преградил крепкого сложения мужчина, хозяин лодки. — Вы ведь пойдете вниз по реке? — не¬сколько обескуражено спросила она.
— Да! Да! — выскочил из-за спины хозяина совсем молодой парень.
Круглые очки в белой оправе выглядели нелепо на его почти детской темнокожей физиономии. Каталина невольно улыбнулась.
— Спасибо, — сказала она, обращаясь к парню.
— Мы не берем пассажиров, — строго произнес хозяин, недовольный поведением своего подчиненного.
—  Я хорошо заплачу, — стала уговаривать его Каталина.
—  Сойдите, пожалуйста, на берег! — хозяин лодки был непримирим. — Бенито, помоги сеньорите сойти!
—  Но сеньор Рикардо!.. — взмолился Бенито.
— Отставить разговоры! — сердито оборвал его Рикардо. — Мы не берем пассажиров.
—  Но я не пассажир, — продолжала гнуть свое Каталина. — То есть, я хотела сказать, что мне просто необходимо срочно попасть в Сан-Игнасио: мой отец, Дагоберто Миранда, серьезно болен.
При этих словах в лице Рикардо что-то переменилось — он впервые взглянул на девушку с насмешливым удивлением.
— Так вы возьмете меня, сеньор? — с надеждой спросила Каталина.
—  Нет! — сердито ответил Рикардо.
— Сеньор Рикардо! Коза отвязалась и прыгнула в воду! — закричал внезапно Бенито. — Вон она! Вон, смотрите!
Рикардо невольно перевел взгляд с Каталины на воду, и, воспользовавшись ситуацией, настырная пассажирка проскочила мимо него в лодку.
— Теперь никакая сила не заставит меня уйти отсюда! — заявила она, плюхнувшись в шезлонг и крепко вцепившись в него руками.
Строгому Рикардо это показалось забавным, и он снисходительно усмехнулся.
Часть пути они проделали в глубоком, напряженном молчании, которое затем стало раздражать Каталину.
—  Какая река спокойная, — сказала она лишь для того, чтобы нарушить это тягостное молчание.
- Что вы знаете об этой реке! — почему-то рассердился Рикардо. — Такое спокойствие обманчиво... — он осекся, не желая сказать лишнего. — Так что уж лучше помолчите.
— Ладно, — согласилась Каталина, всем своим видом показывая, что не очень-то ей и приятно разговаривать с таким дикарем. Однако тут же усмехнулась и добавила: — Хотите шоколаду?
—  Нет, — буркнул в ответ Рикардо. — Вы, кажется, обещали молчать?
—  О да, сеньор! — рассмеялась ему в лицо Каталина. — Вы правы, я лучше посплю. Это мне не возбраняется?
Проснулась она от того, что лодка резко остановилась и какие-то люди с шумом ворвались на ее борт.
— Что вам здесь надо? — встретил непрошеных гостей Рикардо. — Прошу покинуть лодку!
Но несколько дюжих мужчин уже рыскали по палубе, заглядывая в каждый уголок и выясняя, что находится в коробках и бочках, имеющихся на борту.
—   Остановитесь! — приказал им властный женский голос, и все обернулись к большой лодке, преградившей путь скромному суденышку Рикардо. — Спускайтесь обратно, — продолжала женщина.
Ее верные слуги тотчас же покорно повиновались, а Рикардо, сохраняя невозмутимость, холодно спросил у женщины:
— Что вам нужно? Вас привлекли бидоны с горючим, зерно или, может быть, вот эта коза?
—  Ваши глаза, сеньор! — с вызовом ответила женщина.
Рикардо демонстративно поморщился, давая понять, что вовсе не расположен к подобным играм, и поспешил перевести разговор.
—  Меня зовут Рикардо Леон, — произнес он подчеркнуто вежливым тоном. — Позвольте узнать, с кем имею честь беседовать?
—  Я Манинья Еричана, — многозначительно молвила женщина, уверенная в том, что это имя произведет на Рикардо должное впечатление.
—  Рад познакомиться, — ответил он сдержанно, и в его глазах Манинье не удалось прочесть ни удивления, ни тем более смятения.
—  А кто эта женщина? — спросила она, не скрывая своего неудовольствия.
—  Каталина Миранда, — сухо представилась Каталина.
—  Куда едешь? — грозно спросила у нее Манинья.
—  Сеньора, хватит, оставьте их, нам надо спешить, — осторожно взяв Манинью за локоть, тихо проговорил старый индеец, тоже находившийся в ее свите.
—  Не вмешивайся, Гуайко, — отмахнулась от него Манинья. — Так куда же ты держишь путь?  —  вновь обратилась она к Каталине.
—  В Колумбию, — ответил за пассажирку Рикардо.
Каталина промолчала, сообразив, что ему виднее, как вести себя в этой ситуации.
—  И весь груз вы везете в Колумбию? — спросила Манинья, явно заинтересованным взглядом окидывая лодку Рикардо.
— Все-таки вас здесь что-то привлекает? — миролюбиво спросил он, стремясь избежать возможного конфликта.
— Я же сказала: мне нужны твои глаза. — Манинья пристально взглянула на Рикардо. — Но я вернусь за ними потом. А пока... Пока возьму твою козу! Она лишняя на борту! По сельве лучше продвигаться налегке.
—  Бенито, передай сеньоре козу, — продемонстрировал любезность Рикардо.
Когда они снова двинулись по реке, Каталина спросила у него, кто эта чудовищная женщина.
—  Почему же чудовищная? — криво усмехнулся Рикардо. — По-моему, она красавица. Вы не находите?
—  Зачем вы сказали ей, что везете меня в Колумбию?
— Нехорошо, когда посторонние знают, куда человек едет, — буркнул Рикардо.
—  Господи! Как я ненавижу эту реку, эту сельву! — с досадой произнесла Каталина. — Тут вся земля кишит дикарями, вроде этой женщины и вроде...
—  Меня, — продолжил за нее Рикардо. — Что ж, вы правы. Поэтому идите лучше спать, только не забудьте намазаться вот этим, — он протянул Каталине тюбик с кремом от комаров. — Берите, берите. Не то мошкара до утра сожрет вас.

—  Я не понимаю тебя, Манинья, — встревоженно произнес индеец Такупай, когда лодка Рикардо отчалила от берега. — Накануне ты говорила, что видишь золото, и мы отправились за ним. Зачем же надо было поворачивать вспять, приставать к этим людям? Или ты больше не видишь золота?
— Вижу, Гуайко, вижу. Если бы не его солнечное сияние, то я бы не отпустила так просто этого мужчину с огненными глазами.
— Манинья, опомнись! — испуганно одернул ее Такупай. — Ты забыла, к чему это приводит?
—   Нет, я помню, — мечтательно произнесла Манинья, и блаженная улыбка озарила ее лицо. — Такие глаза были только у одного мужчины из всех, кого я знала. А знала я многих! И всех — бросала! Потому что Манинья сама берет мужчин и сама же их бросает... Да...
— Прошу тебя, хватит предаваться воспоминаниям. Мы должны торопиться, пока твое видение не исчезло, — напомнил Такупай.
—  Только один меня бросил! — не слушая индейца, исступленно продолжала Манинья. — И это был мужчина с огненными глазами! С тех пор я не встречала подобных глаз.
—   Манинья, остановись, — взмолился Такупай. — Не надо вспоминать, что было раньше. Не надо ввязываться в новую опасную историю! Ты же знаешь, что огненные глаза не предвещают ничего хорошего.
—  Да, Гуайко, ты прав. Сейчас я должна думать только о золоте. Эй! — крикнула она остальным членам свиты, расположившимся чуть поодаль в ожидании распоряжений госпожи. — Отплываем!
—  Постой, постой, куда ты велела плыть? — в отчаянии воскликнул Такупай, увидев, что их лодка направляется вниз по реке. — Тебе нельзя туда, Манинья! Там — Сан-Игнасио-де-Кокуй! Не стоит возвращаться туда.
—   Кому принадлежит эта сельва, Гуайко? — встав в позу повелительницы, спросила Манинья.
—  Тебе.
—  Значит, Манинья Еричана пойдет туда, куда ей захочется.
—  Но, Манинья!.. — умоляюще восклицал Такупай, опустившись перед госпожой на колени. — Там нас ждет беда.
— Манинья Еричана — хозяйка всего! Она никого не боится, и никто не посмеет причинить ей вред! — стояла на своем повелительница сельвы.
Такупай обреченно махнул рукой и умолк. Ему было страшно даже подумать о том, что ждет Манинью впереди. Эта встреча на реке с Рикардо Леоном и девушкой, назвавшейся Каталиной Мирандой, заставила Такупая внутренне содрогнуться. Он сразу с ужасом представил, как могут дальше развернуться события. А тут еще Манинья заупрямилась — во что бы то ни стало ей опять понадобился мужчина с огненными глазами! Как же остановить ее? Как убедить? Ведь не может же Такупай рассказать ей всю правду! Не должен рассказывать! Иначе случится еще большее несчастье...
— Сколько лет прошло с тех пор, Гуайко? — услышал он властный голос госпожи.
—  Что ты имеешь в виду? — спросил он и почувствовал, как мертвящий холод охватил все его существо.
—   Не прикидывайся дураком. Ты прекрасно знаешь, о чем я спрашиваю.
—  Двадцать пять, — вынужден был повиноваться Такупай.
—  Да, у него были огненные глаза, и он меня бросил, — пробормотала Манинья. — Двадцать пять лет тому назад...
Понимая, что госпожа вновь предалась воспоминаниям, Такупай решил проявить безжалостность:
—  Я вижу, тебе приятно вспоминать о любовных утехах с тем мужчиной. А почему бы тебе не припомнить, что было потом, когда он тебя не просто бросил, а бросил беременной?! Ты делала все, чтобы уничтожить этот плод, но даже купания в красных водах сельвы тебе не помогли. На какие ухищрения ты ни шла, какие заклинания ни произносила, а живот рос. Ты кричала, как раненое животное, надеясь с криком исторгнуть из себя ненавистный плод... Все было напрасно. И тогда ты поняла, что придется рожать. Позвала Такупая: «Пойдем подальше отсюда, где меня никто не сможет увидеть». Мы спустились вниз по реке Негро, и тут, неподалеку от Сан-Игнасио, ты родила...
—  Дальше не надо, Гуайко, — взмолилась Манинья.
— Нет уж, слушай до конца! — не зная другого способа спасти свою госпожу, осмелился перечить ей Такупай. — У тебя родилась девочка. Такупай принял ее на руки. Вот этими руками я держал твое дитя, Манинья!
—  Не надо, больше не могу, — выдохнула она.
—  Слушай! Только так я смогу заставить тебя повернуть назад и не появляться в Сан-Игнасио. Вспомни, какая в ту ночь была луна. Красная, огромная. Ты взывала к ней, молила, чтобы ребенок родился мертвым. Но твоя заступница отвернула от тебя свой кровавый лик, скрылась за тучей. И ты рожала в кромешной темноте. А потом, когда услышала крик младенца, сказала мне... Ты помнишь, что ты сказала тогда?
—  Прошу тебя, Гуайко, хватит...

—  Ты сказала: «Этот ребенок должен умереть. Унеси его куда-нибудь и убей. А мне принеси его мертвое сердце».
Манинья уже не могла говорить и только обессиленно махала руками, моля Такупая не погружать ее и дальше в ад воспоминаний.
—   Я сейчас закончу, — отреагировал на ее жесты индеец. — Ты была жестокой, потому что тебе дороже всего на свете твоя вечная молодость. «Если я взгляну на нее, — сказала ты, — это будет означать мою смерть.  Иди,  Гуайко,  иди! Жизнь этой девочки для меня — смерть». И Такупай исполнил твою волю — принес мертвое сердце твоей дочери.
— Все, Гуайко, хватит! — обрела наконец голос Манинья. — Мы дальше не плывем! Я хочу сойти на берег и прислушаться к сельве. Надо разобраться... Я запуталась... Не могу понять, что подсказывает мне сельва...
Сойдя на берег, она приказала Такупаю оставить ее одну и, освещаемая полной, с красноватым отливом луной, удалилась в глубь сельвы.
Такупай привычными движениями соорудил себе гамак из лианы и, забравшись в него, принялся размышлять. А подумать ему было над чем! Никогда прежде он не видел свою госпожу такой неуверенной и даже... жалкой. Конечно, он уже давно замечал, что Манинья стареет, сама о том не подозревая. Но сегодня, похоже, она совсем сломалась. Такупай видел на ее лице истинное страдание, когда говорил о девочке. Неужели в Манинье проснулось материнское чувство? Если это так, то неизвестно, что она может натворить. «Каталина Миранда», — вспомнились ему слова девушки, встреченной на реке. Без сомнения, это она! И теперь Такупаю совершенно ясно, что не мужчина с огненным взглядом заставил Манинью отклониться от курса и свернуть на реку Негро, а девушка... Да, это Каталина Миранда, появившись в сельве, спутала все планы Маниньи Еричаны! Даже золотое сияние, брезжившее впереди, оказалось бессильным. «Это голос крови приказал тебе повернуть, Манинья», — заключил Такупай.
На мгновение он прервал свои размышления, прислушался, чутким ухом уловил присутствие Маниньи, находящейся неподалеку, и повернулся на другой бок. Он не обладал даром Маниньи и не слышал, что ей нашептывает сельва, — старый Такупай мог полагаться только на свой опыт и рассудок. Сейчас ему важно было предугадать дальнейшие действия госпожи. Что же перевесит в ней — чувство материнства или жажда вечной молодости? Решить эту задачу представлялось почти невозможным, поскольку Манинья в последнее время сильно изменилась, и Такупай еще не понял, в чем суть такой перемены. Одно он знал точно: к Манинье подступила старость. Но как поведет себя эта своенравная женщина в старости? Ведь Манинья и старость — понятия несовместимые, взаимоисключающие!
Такупай тяжело вздохнул и кончиками пальцев потер виски. Голова болела, мозг отказывался решать непосильную задачу, интуиция безмолвствовала. Но индеец продолжал напряженно думать.
К Манинье он прибился много лет назад, когда был еще молодым. Пораженный ее красотой в самое сердце, Такупай не мог и помыслить о том, что эта горделивая девушка, повелительница сельвы, обратит на него внимание как на мужчину. И он стал всего лишь ее верным слугой. Сколько лет было Манинье, когда они встретились, Такупай не знал. Один мудрый, всеми почитаемый индеец рассказал ему историю Маниньи, больше похожую на легенду.
— Манинья — дочь принцессы Юномани и голландца, искавшего здесь золото, — пояснял этот старейшина племени, медленно потягивая из кружки горячее травяное зелье. — Принцессе ребенок был ни к чему, и, брошенная в сельве, Манинья росла среди ягуаров. Потом на нее случайно набрел мудрец по имени Памони. Манинье тогда было не больше года. Памони взял ее с собой и обучил всем премудростям жизни в сельве. А перед смертью подарил ей самое большое чудо: заклинание луны. «Хочешь быть всегда молодой и красивой?» — спросил Памони, и Манинья ответила: «Хочу!» Тогда он умыл ее молоком ягуаров и сказал: «Отныне ты вручаешь свою душу луне. Будешь всегда мудрой и красивой, но при одном условии! Тебе нельзя рожать, Манинья Еричана, потому что твои дети, станут твоей старостью и твоей смертью. Если ты родишь ребенка и посмотришь в его глаза, — в тот же миг к тебе начнет неумолимо приближаться смерть».
Такупай и верил, и не верил в эту легенду, но годы шли, а Манинья оставалась такой же молодой и красивой, какой была в первую их встречу.
— Сколько тебе лет? — спросил он однажды. — Двадцать?
—  Да. Мне вечно двадцать! — ответила она с победоносной улыбкой.
А потом невесть откуда появился тот роковой мужчина с огненными глазами и так же внезапно исчез... И вскоре Манинья сама открыла Такупаю свою тайну, втянув его тем самым в зловещее поле колдовских сил. «Убей и принеси мне мертвое сердце!» — приказала она.
И Такупай принес мертвое сердце, но — не убил.
Так у него появилась своя, тщательно скрываемая от Маниньи, тайна...
—  Гуайко, ты где? — тихо окликнула его госпожа.
Такупай тотчас же ловко спрыгнул с гамака и пошел на голос Маниньи. Она сидела в зарослях папоротника, на огромном замшелом валуне. У самых ее ног вкрадчиво журчал проворный ручей. Лицо, освещенное полной, щедрой луной, казалось испуганным. Даже в темноте можно было заметить, как расширены зрачки Маниньи.
—  Ты ничего не видишь, Гуайко? — спросила она, услышав его шаги.
—  Нет, Манинья. А что видишь ты?
—  Там... там... девочка, — произнесла она с едва уловимой дрожью в голосе. — Маленькая, красивая... В нарядном платьице... Она ищет мать. Зовет: «Мама, мама!»
— Манинья, с каких это пор ты стала пугаться призраков? — преодолев охвативший его ужас, напустил на себя строгость Такупай. — Та девочка — призрак. Она давно умерла. И ты знаешь это не хуже меня.
—  Да, Гуайко, да, — рассеянно молвила Манинья, все еще находясь во власти видения. — Но почему она явилась мне именно сейчас, когда я вновь встретила мужчину с огненным взглядом?
— Потому и явилась, — назидательно произнес индеец. — Она хочет напомнить тебе, чем кончаются такие увлечения. Скажи лучше: ты больше не видишь золота?
—  Нет, Гуайко. Я больше ничего не вижу.
— А что тебе поведала сельва?
—  Она советует то же, что и ты: остановиться, подождать, отдохнуть.
Такупай впервые за всю ночь облегченно вздохнул.

Глава 3

Утром Каталина увидела Рикардо в поселке и не могла скрыть радости:
—  Бог послал мне вас опять! С вами я уеду обратно!
—  Не получится, сеньорита, — развел руками Рикардо.
—  Почему?!
—  Да вот, устал... Решил устроить себе передышку. Отдохну в Сан-Игнасио...
—  И как долго вы намерены отдыхать?
— Не знаю... — Рикардо, явно нарочито, зевнул и с удовлетворением отметил, как поморщилась при этом Каталина. — Может, мне хватит и недели, а может, задержусь здесь подольше.
В этот момент к берегу причалила еще одна лодка, и Каталина тотчас же помчалась к ней.
— Какое счастье, что не придется ехать с вами еще раз! — бросила она Рикардо, быстро договорившись с вновь прибывшим лодочником. — Этот сеньор только перекусит в баре и сразу же отвезет меня!
— Счастливой дороги! — ответил Рикардо, и на сей раз его лицо озарилось невероятно обаятельной, прямо-таки обворожительной улыбкой, при виде которой Каталина даже споткнулась на ровном месте.
—  Кривляка! — тем не менее проворчала она, чем доставила Рикардо немалое удовольствие.
— Вам не жалко, сеньор, что ее увезет этот ничтожный тип? — кивнув на незнакомого лодочника, сказал Бенито.
—  Ты забыл, что у нас неисправен мотор? — напомнил ему хозяин.
—  А почему вы ей об этом не сказали прямо?
—  Да как-то вылетело из головы, — лукаво усмехнулся Рикардо.
Пока лодочник обедал в баре, к нему подсел Гараньон и тоже напросился в пассажиры. Уже несколько дней он отирался в поселке, ожидая вестей от сообщников, но упрямый Миранда, судя по всему, продолжал отмалчиваться. «Чего доброго, он и помрет там, привязанный к дереву, — в какой-то момент испугался Гараньон. — А мне вовсе не нужно, чтобы тайна золота ушла вместе с ним в могилу. Пожалуй, следует форсировать события». И он решил взять в заложницы так кстати появившуюся здесь Каталину. «Уже ради дочки ты не пожалеешь золотишка?» — мысленно обращался он к Дагоберто Миранде. План Гараньона был предельно прост: по дороге убить лодочника, а Каталину увезти туда же, где находился сейчас Дагоберто.
Но когда прощание было закончено и Каталина уже ступила на борт лодки, на берегу вдруг появился капрал Рейес с экстренным сообщением.
—  Сеньорита Миранда, подождите, не уплывайте! — кричал он на бегу. — Подождите, прошу вас!
Подбежав поближе и несколько отдышавшись, Рейес произнес такое, от чего у жителей Сан-Игнасио волосы встали дыбом.
—  Сеньора Миранду похитили бандиты!.. Индейцы видели, как его, связанного, тащили к озеру Сапо.
—  Поезжайте без меня, — бросила Каталина лодочнику. — Я остаюсь.
— Камень еще никогда не подводил, — пробормотала удовлетворенно Тибисай.
Каталина, не медля ни секунды, принялась сколачивать команду, которая смогла бы отправиться на поиски Дагоберто. Однако набрать добровольцев оказалось делом не таким уж и простым. Сержант Гарсия оправдывал свой отказ тем, что плохо ориентируется в сельве и к тому же должен постоянно находиться в поселке, осуществляя здесь верховную власть. Рейес тоже утверждал, что не знает сельвы, но вынужден был повиноваться приказу сержанта.
— Я, конечно, пойду с сеньоритой, — сказал он, понурив голову, — только вряд ли мы сможем найти сеньора Миранду. Я даже не знаю, где находится это озеро Сапо.
Сержант посоветовал Каталине обратиться за помощью к Леону, большому знатоку сельвы, но тот отказался наотрез:
—  Во-первых, я устал, а во-вторых, не хочу напороться на шальную пулю или кинжал бандита.
—  Ты не просто хам, но еще и трус! — гневно бросила ему Каталина. — Что ж, я пойду в сельву с капралом.
—  Это безумие, — счел необходимым предупредить ее Рикардо.
Толпа, сопровождавшая Каталину, глухо зароптала, недовольная поведением Рикардо. Но в этот момент к собравшимся подошли припоздавшие Гаэтано и Фернандо. Узнав, в чем дело, они оба тотчас же вызвались сопровождать Каталину к злополучному озеру.
Так, вчетвером, они и отправились в сельву, а следом за ними поспешил никем не замеченный Гараньон.
Сержант Гарсия, стыдливо пряча глаза от Инграсии, которая вызывала в нем нежные чувства, удалился в свой участок и стал безуспешно терзать сломанную рацию.
— Алло! Алло! — кричал он как можно громче, чтобы стоявшая за окном Инграсия могла слышать, что он тоже занят важным делом. — Проклятье! Батарейки сели.
На улице между тем возник скандальчик: это Дейзи с криком и руганью вцепилась в волосы Лолы, попытавшейся было соблазнить Рикардо Леона. Тот, однако, остался равнодушным к обеим дамам, а чтобы мирно разрешить их спор, предложил зайти в бар и выпить по кружке пива.
—   С удовольствием, мой принц! — просияла Лола.
Другая дама не без удовлетворения окинула конкурентку презрительным взглядом: Рикардо Леон никогда не был клиентом Дейзи, и она порадовалась, что этот гордец отшил также и наглую самозванку.
—  Прямо беда с этими бесстыжими девицами, — сказала Тибисай, приноравливаясь к шагу Рикардо. — Только такой мужчина, как ты, мог их утихомирить.
—  Что тебе от меня надо, Тибисай? — Рикардо остановился и с хитроватой улыбкой взглянул на старуху. — Ну, говори прямо.
—  Почему ты не помог Каталине? Без тебя там может случиться всякое. Догони ее!
— Не лезь не в свое дело, Тибисай, — отмахнулся от нее Рикардо, продолжая лукаво улыбаться.

Экспедиция, организованная Каталиной, продвигалась по сельве трудно и медленно. Самый опытный из всех — Гаэтано — то и дело останавливался, мучительно соображая, куда следует идти дальше. Дорогу путникам все время преграждали то непроходимые заросли, то непреодолимый ручей. Наконец, случилось и вовсе нечто ужасное: Фернандо вдруг громко вскрикнул, схватился за плечо и, повалившись на землю, стал корчиться от боли.
—  Змея? Тебя укусила змея? — склонилась над ним Каталина.
—  Нет. Мне кажется, это стрела... Из лука... Кто-то послал ее мне в спину... Я почувствовал удар... — превозмогая боль, ответил Фернандо и потерял сознание.
Гаэтано пытался привести его в чувство, а капрал стал искать злосчастную стрелу, но не наглел.
—  У него жар, — беспомощно констатировал Гаэтано. — Я не знаю, что делать.
— Придется возвращаться в поселок, — заключил Рейес. — Надо соорудить что-то вроде носилок и...
—  Это «двадцать четыре», — уверенно заявил Гараньон, появившийся так неожиданно, словно вырос из-под земли. — Его укусил большой муравей. После укуса сразу же поднимается температура, которая держится ровно двадцать четыре часа. А потом все проходит и человек чувствует себя заново рожденным.
—  Значит, это не опасно? — обрадовалась Каталина.
—  Нет, нисколько, — заверил ее Гараньон
— Но в любом случае нам придется отнести его в поселок, — вздохнула она.
Гараньон вежливо спросил, не может ли он чем-либо помочь, и, услышав, что перед ним — дочь Дагоберто Миранды, которого похитили бандиты, схватился за голову:
— Какая беда! Кто б мог подумать! Дагоберто — мой друг. Мы не должны медлить, когда ему угрожает опасность. Предлагаю такой вариант: мужчины пусть несут пострадавшего в поселок, а я и сеньорита продолжим поиск.
На том и порешили.
По дороге Гараньон пытался выведать у Каталины, где ее отец прячет золото, но та сказала, что слышит о тайнике впервые.
— Тогда поспешим к Дагоберто, — сказал Гараньон и вдруг опасливо прислушался. — Здесь кто-то есть? Эй, кто там прячется? Выходи!
— Я вовсе не прячусь, — заявил вынырнувший из-за кустов Рикардо. — Наоборот. Эта женщина — моя, и она пойдет со мной.
—  Ты сошел с ума, Рикардо Леон! — возмутилась Каталина.
—   Отпусти ее! — Гараньон выхватил из-за пояса нож и пошел с ним на Рикардо. — Я убью тебя, гад!
Рикардо довольно легко обезоружил нападавшего, но тот не собирался сдаваться. Между ними завязалась жестокая драка.
—  Не бей его, зверюга! — кричала Каталина, обращаясь, разумеется, к Рикардо. — Негодяй! Подонок! Бандит!..
—  Ну вот, теперь все, — сказал лодочник, последний раз пнув переставшего сопротивляться Гараньона. — Пойдем отсюда, пока он не очнулся.
— Никуда я с тобой не пойду! — взвизгнула Каталина.
— Пойдешь, — доброжелательно улыбнулся Рикардо и стал мыть руки в протекавшем поблизости ручье. Затем тщательно вытер их носовым платком и галантным жестом взял Каталину под локоть.
—  Не прикасайся ко мне, скотина! Отпусти!
—  Мне не хотелось бы применять силу, — стал вразумлять ее Рикардо. — Поэтому предлагаю тебе просто следовать за мной. — Вынув из ножен мачете, он стал разрубать заросли кустарника. — Прошу вас, сеньорита! Путь свободен.
—  Никуда я не пойду, — заявила Каталина, не двигаясь с места.
— Ага, значит, ты хочешь, чтобы я нес тебя на руках? — он повернул обратно, решительным видом показывая, что готов немедленно осуществить свою угрозу.
— Не прикасайся! — заслонилась руками Каталина. — Я пойду сама, только скажи, что ты от меня хочешь и куда ведешь.
—  Ничего не хочу, — ответил Рикардо. — Просто я тебя спас, хоть ты мне и не веришь. А идем мы в поселок.
—  Не пойду! — опять уперлась Каталина. — Мне нужно на озеро Сапо.
—  Оно очень далеко отсюда. Гараньон тебя обманул: вы не приближались к озеру, а удалялись от него. Поверь. К тому же скоро наступит ночь, а двигаться по сельве в темноте невозможно.
—  Ладно, пойдем в поселок, — через силу согласилась Каталина.
Издали завидев лодку Маниньи Еричаны, Тибисай, против обыкновения, не стала тотчас же бить в кастрюлю, а подождала, пока колдунья сойдет на берег, и прямо спросила ее:
— Зачем приехала, Манинья Еричана? Если ты замышляешь какое-то злодеяние, то лучше сразу убирайся отсюда.
—  Что ты себе позволяешь, наглая старуха? — походя оттолкнула ее Манинья.
— Я имею право знать, — снова преградила ей дорогу Тибисай.
—   Успокойся, ничего дурного я не замышляю, — примирительно сказала Манинья. — Только заберу своего мужчину и уеду.
—  Если ты ищешь этого разбойника, Гараньона, так его нет в поселке. Он куда-то исчез:
— Нет, меня интересует мужчина с огненным взглядом. Рикардо Леон.
—  Его тоже здесь нет.
—  Врешь, старая. Вон его лодка.
—  Ну и что? — возразила Тибисай. — Там сломан мотор, вот она и стоит на приколе. А хозяин подался в сельву.
—   Значит, придется подождать его здесь, — Манинья решительно направилась в поселок.
В это время там как раз появились Гаэтано и капрал, несущие на руках Фернандо. Все, исключая Манинью и ее свиту, бросились к пострадавшему.
—   Его укусил муравей, — пояснил Рейес. — Через некоторое время он придет в себя, но пока его надо уложить в постель.
—  Не мели чушь, если не разбираешься!.. — оборвала капрала Тибисай. Опытным глазом она сразу же определила, что это вовсе не укус муравья. — Похоже, его отравили ядом кураре.
—  Но этот бородач, Гараньон, — пролепетал Рейес, — он сказал, что беднягу укусил муравей.
—  Гараньон? — еще больше встревожилась Тибисай. — Я знала, что колдунья принесла с собой смерть!
—   Он умрет?! — в ужасе воскликнул Антонио. — Нет, я не позволю. Надо же что-то делать! Я сам повезу его в город.
—  Успокойся, — строго прикрикнула на него Тибисай. — Истерикой ты своему брату не поможешь.
—  Но как-то же надо его спасать!
—   Делайте ему искусственное дыхание, а я скоро вернусь, — распорядилась Тибисай.
Манинью она отыскала в тот момент, когда колдунье вновь привиделась девочка, зовущая свою мать.
—  Что тебе нужно, старая? — вскинулась она на Тибисай.
—  Я обвиняю тебя в убийстве, Манинья Еричана! — изрекла старуха. — За тобой всегда следует чья-нибудь смерть.
—  Манинья тут ни при чем, — сказала о себе в третьем лице колдунья. — Смерть приходит к людям тогда, когда и должна прийти.
—  Пусть так, — проявила сдержанность Тибисай! — А как насчет жизни? Говорят, ты владеешь магией жизни. Это правда?
— Что тебе от меня нужно? — прямо спросила Манинья.
—  Вернуть к жизни ни в чем не повинного человека! — так же прямо ответила Тибисай. — Пойдем со мной.
Войдя к умирающему Фернандо, Манинья жестом повелела всем расступиться и, сосредоточив на потерпевшем свой пристальный взгляд, быстро отыскала то место, куда был впрыснут яд. Затем ловко перевернула Фернандо на бок и длинным, словно не человеческим, а каким-то звериным, языком стала вытягивать яд из едва заметной ранки.
Все, кто находился в комнате, похолодели от ужаса.
А Манинья между тем сделала последнее всасывающее движение и, не проронив ни слова, покинула гостиницу.
— Он открыл глаза! — молвила Тибисай, очнувшись первой.
— Живой! Живой! — бросился к брату Антонио, а за ним — и все присутствующие.
—  Я чуть не померла от ужаса, — призналась Жанет, когда стало ясно, что жизнь Фернандо вне опасности.
— Мы тоже, — хором произнесли Мирейя и Инграсия.

Чудо, явленное колдуньей, послужило достойным поводом для того, чтобы жители Сан-Игнасио позволили себе посетить бар и выпить там рюмочку-другую.
Когда веселье было в самом разгаре, Тибисай вдруг прильнула к окну и, перекрывая всеобщий галдеж, крикнула что есть мочи:
— Там — сеньор Дагоберто!
Все высыпали на улицу, но в наступивших сумерках не сразу разглядели медленно бредущего путника.
—  Это не он! — сказал сержант Гарсия.
—   Он! — воскликнула Мирейя. — Помогите ему! — и первая бросилась к Дагоберто.
Был он изможден, весь избит, изранен, но на все расспросы отвечал одно: «Заплутал в сельве». Мирейя попросила мужчин довести Дагоберто до дома и оставить его в покое. Позже она сама попыталась выяснить, что же с ним произошло, однако его ответ был прежним: «Заблудился!»
—  Ладно, не хочешь говорить — и не надо! — усталым голосом произнесла Мирейя. — Только знай, что индейцы видели тебя плененным и твоя дочь Каталина отправилась в сельву на поиски.
—  Каталина? — изумился Дагоберто.
—  Да, она приехала в Сан-Игнасио и, узнав о похищении, пошла тебя вызволять.
—  Одна? — задохнулся от ужаса Дагоберто.
—  Нет. С Медальдо Гараньоном.
—   Боже  мой!  Надо  срочно идти  ей на помощь!  —  он,  только  что  едва  передвигавший ноги, резко вскочил с постели и стал быстро одеваться. — Мирейя, беги к сержанту: мы пойдем искать Каталину!
— Ночь на дворе! — напомнила ему Мирейя. — К тому же ты за эти дни так ослаб. И самое главное — твою дочь уже наверняка нашел Рикардо Леон.
—  Рикардо?
— Да, он ушел в сельву еще днем. Уверена, что Каталина сейчас с ним.
—  Ладно, подождем до утра, — нехотя согласился Дагоберто. — Восход солнца не за горами. Но если утром Каталина и Рикардо не вернутся, надо немедленно выходить на их поиски.
—  Тогда тебе обязательно следует поспать, — строго сказала Мирейя. — Ложись, послушайся меня... Ну сделай это хотя бы ради Каталины, а то завтра ничем не сможешь ей помочь.
Дагоберто послушно лег в постель, но сон к нему не шел. Зато обрывки недавно пережитого, весьма похожие на бред, неотступно маячили перед глазами.
...— Пожалуй, у него и в самом деле нет никакого золота, — явственно слышал он голос бандита. — Надо идти к Гараньону, пусть сам решает, что делать дальше...
Затем бандитская рожа отступала в тень, и перед взором Дагоберто представала молоденькая мулатка Паучи, которую бандиты использовали для своей мужской надобы.
— Сеньор, я развязала вас. Бегите, пока они не вернулись, — слышал он голос этой несчастной девочки, спасшей его от верной гибели...
— Боже мой! Неужели они так же поступят и с Каталиной, если поймают ее? — вскрикнул он, не контролируя себя.
— О ком ты говоришь, Дагоберто? — тотчас же спросила прикорнувшая рядом Мирейя.
—  Ты не спишь? — ушел он от ответа. — Зря! Тебе поспать тоже не помешает.
—  Что-то я не могу уснуть. Только вздремнула на минутку. — Мирейя встала с постели, подошла к окну. — Слава Богу, светает...

Место, выбранное Леоном для ночлега, казалось Каталине особенно диким и непроходимым. Сверху сплошным шатром нависали ветки деревьев, сплетенные между собой лианами. Даже маленький клочок неба не просматривался сквозь эту многослойную лепечущую зелень. Снизу так же мощно вздымались кустарники и высокие, в человеческий рост, травы.
Проблуждав целый день по сельве, Каталина буквально валилась с ног и, несмотря на двусмысленность ситуации, рада была этому привалу. Плюхнувшись в траву и прислонившись спиной к дереву, она безучастно наблюдала за Рикардо, который уже успел развести костер и теперь плел гамак. Усталость была настолько сильной, что в какой-то момент вытеснила собой и злость на бесцеремонного лодочника, и страх перед ним. Каталина не заметила, как задремала...
— Постель готова, сеньорита! — услышала она бодрый голос Рикардо и рассердилась на себя: как она могла заснуть в присутствии этого чудовища! Ведь он мог сделать с ней все что угодно. Однако уже в следующее мгновение почувствовала, что больше не боится Рикардо и даже... доверяет ему.
— Ты полагаешь, я смогу заснуть? — сказала она, разглядывая натянутый между стволами гамак, который показался ей чересчур широким, прямо-таки двуспальным.
—  А почему бы и нет? — плутовато сверкнул глазами Рикардо и тотчас же удалился в чащобу.
Эта мгновенная вспышка его таинственных, завораживающих глаз всколыхнула в Каталине странное волнение. Сонливость исчезла без следа, уступив место непонятной, неведомой энергии, будоражащей изнутри все существо несчастной пленницы, каковой Каталина себя считала. Оглядевшись по сторонам и не обнаружив поблизости Рикардо, она с облегчением вздохнула: хорошо, что этот наглый тип не мог увидеть ее секундного смятения.
Рикардо вернулся, держа в руках довольно крупную птицу, и стал ощипывать ее над костром. Каталина к тому времени уже полностью овладела собой, о чем свидетельствовала ее непринужденная поза: полулежа в гамаке, она жевала взятые из дома галеты.
—  Могу угостить, — протянула она пакет лодочнику.
—   Нет уж, спасибо. Я предпочитаю другой ужин, — он кивнул на тушку птицы, которая жарилась на вертеле и источала невероятно вкусный аромат, разжигавший в Каталине зверский аппетит.
От такого ужина она отказаться не могла, хотя и отнекивалась поначалу из духа противоречия.
—  Ну ладно, — сказал Рикардо, когда с птицей было покончено, — ты тут располагайся, а я немного прогуляюсь.
Оставшись одна, Каталина с большим удовольствием растянулась в гамаке. Сытная пища возымела свое коварное действие: Каталину неодолимо клонило ко сну. На какое-то мгновение она даже забылась в полудреме, но тотчас же очнулась и не без удивления поняла, что боится заснуть, потому что... Потому что рядом нет Рикардо!
—  Эй! — крикнула она в темноту. — Рикардо Леон, ты где?
Сельва ответила ей слабым, едва уловимым эхом.
Подождав еще несколько минут и чувствуя все больший страх, Каталина соорудила из сухой ветки факел и, освещая им дорогу, сделала несколько шагов в ту сторону, куда недавно ушел Рикардо.
— Ты похожа на статую Свободы! — прозвучал его голос из темноты.
—  Ой!.. Напугал меня до смерти! — вынуждена была признаться Каталина.
Рикардо не стал спрашивать, чего она испугалась больше — его появления или его отсутствия, — и так все было ясно. Присев у костра спиной к гамаку, он посоветовал Каталине уснуть. Она, в свою очередь, не стала выяснять, где собирается спать он.
...Под утро Каталина с криком проснулась от острого укола в щеку и тотчас же попала в объятия Рикардо.
—  Что с тобой? — спросил он обеспокоенно, крепко прижав ее к своей груди.
— Меня кто-то уколол... Или укусил, — Каталина потерла ужаленную щеку.
—  Ах, это ерунда, — рассмеялся Рикардо. — Вот он, бандит! Смотри! — продолжая удерживать Каталину одной рукой, другой лодочник ухватил за лапку огромного волосатого паука.
— Ай! — завопила Каталина.
—  Не бойся, глупенькая! Я убил его. Видишь, он уже мертв. Ну-ка, покажи свою рану.
Каталина опомниться не успела, как лодочник приблизил к себе ее лицо и нежно поцеловал сперва в щеку, а затем и в губы. Поцелуй получился долгим, потому что у Каталины не нашлось ни сил, ни желания сопротивляться.
— Ты устроил мне ловушку! — сказала она немного погодя, мысленно проклиная себя за минутную слабость.
—  По-твоему, это я подбросил паука?
—  Нет. Ты просто лег со мной в гамак, когда я уснула.
—  Но что же мне было делать? Я ведь тоже не привык спать на голой земле, — он растянул губы в такой обезоруживающей улыбке, что Каталина сама невольно усмехнулась.
— Мог бы сплести два гамака, — сказала она с укоризной.
—  Прости, не додумался...
—  Рикардо, я говорю серьезно, — опять напустила на себя строгость Каталина. — Если ты снова вздумаешь меня целовать, то я... Я подожгу тебя! — она выбралась из гамака и выхватила из костра тлеющую головешку.
—  Ты это уже сделала, — сказал он, и от его глубокого бархатистого баритона в груди Каталины поднялась мощная горячая волна.
—  Может, мы пойдем? Уже утро... — молвила она после некоторой паузы.
—  Что ж, пойдем, — согласился Рикардо. Они прошли всего несколько метров по сельве и очутились на высоком холме, с которого открывался вид на... Сан-Игнасио-де-Кокуй.
— Мошенник!.. — задыхаясь от возмущения, воскликнула Каталина. — Ты устроил ночевку в двух шагах от дома! Ненавижу тебя! Презираю!

Глава 5

То, что увидела Тибисай, было для местных жителей страшнее, чем все колдуны мира. Так или иначе, но с колдунами они научились сосуществовать, а вот с колумбийскими партизанами!.. Найти с ними общий язык еще никому не удавалось.
Их вооруженный отряд обрушился на Сан-Игнасио внезапно, как смерч. Всех сельчан под угрозой смерти согнали к кафе, в том числе и свиту Маниньи, за исключением Такупая, который вместе с госпожой находился неподалеку отсюда, в сельве. Не избежал общей участи и Гараньон, вернувшийся накануне в поселок, чтобы поквитаться с Рикардо, но получивший на это строгий запрет от Маниньи.
Скрыться удалось также Абелю: он чудом прошмыгнул в кусты мимо бандитов, да и был таков.
Рикардо и Бенито спасло то, что они в момент налета все еще пребывали в убежище Маниньи.
Разоружение сержанта и капрала, а также людей Маниньи прошло без каких-либо эксцессов, а вот пистолет Каталины вызвал у налетчиков серьезные подозрения.
—  Позвольте узнать, что делает здесь сотрудник немецкой фирмы с пистолетом венесуэльской армии? — язвительно спросила команданте Хосефа, молодая, ладно сложенная девица.
—  Я приехала к отцу.
— А откуда у тебя это боевое оружие?
Каталину отделили от женщин, запертых вместе с детьми в баре, и увели в гостиницу для допроса. Мужчин заперли в полицейском участке, приставив к ним вооруженную охрану.
В это время Рикардо, получивший таки от Маниньи свой револьвер, и Бенито возвращались в деревню. Приблизившись к реке, они увидели лодки партизан и сразу все поняли.
—  Сеньор, лодки не охраняются, все бандиты в поселке. Мы сможем потихоньку уплыть, — сказал Бенито.
— Нет, это опасно, — возразил Рикардо. — Возвращаемся в сельву.
Живя в этих краях достаточно долго, он знал, как поступают партизаны с жителями захваченных деревень: грабят, насилуют женщин, самых строптивых расстреливают. «Господи, жива ли еще Каталина, с ее красотой и норовом?» — встревожился Рикардо и решил, что больше медлить нельзя.
—   Хорошо запомни, куда я спрятал револьвер, — сказал он Бенито. — Возможно, эта штука тебе еще пригодится, но без острой необходимости лучше ее не трогать.
—  Что вы задумали, сеньор? — забеспокоился Бенито:
—  Я сейчас пойду в поселок, а ты постарайся укрыться в сельве подальше от этих мест. Встретимся в Сан-Игнасио, когда оттуда уйдут бандиты.
—  Я не отпущу вас одного! — заявил Бенито.
—    Послушайся меня, малыш. Так будет лучше. — Рикардо обнял его на прощание и, не оборачиваясь, быстрым шагом направился в поселок.
Там, разыскав команданте Хосефу, он заявил, что хочет поступить к ней на службу. Каталина, допрашиваемая Хосефой, вскрикнула от возмущения. Рикардо обернулся к ней и взглядом попросил сохранять выдержку.
Хосефа отнеслась к лодочнику с недоверием.
—  И чем же вы можете быть полезны?
—  Не знаю. Это зависит от вас, — ответил Рикардо. — Возьмите мою лодку.
—  Она уже моя! — рассмеялась Хосефа. — Скажите прямо: зачем вы пришли ко мне? Ведь у вас же была возможность скрыться.
— Ну, в общем-то у меня нет выбора. Без лодки я в сельве пропаду. К тому же меня в любой момент могли схватить ваши бойцы. Поэтому я предпочел быть вашим союзником, нежели пленником.
—  Да он просто издевается над нами! — вскипел присутствующий здесь бандит по имени Хайро. Этот дюжий детина не мог смириться с мыслью, что им командует женщина, и всячески стремился занять ее место. — Корчит из себя клоуна. А ты уже и растаяла перед ним. Нет, женщин нельзя допускать к руководству!
—  Помолчи, Хайро! — одернула его Хосефа и вновь обратилась к Рикардо: — Что вам известно о Манинье Еричане? Где она сейчас находится?
— Я знаю только то, что Манинья Еричана контролирует здесь реки и сельву.
— Еще одна насмешка! Я убью его! — выхватив из-за пояса револьвер, Хайро бросился на Рикардо, но Хосефа вновь его остановила.
—  Продолжайте, — велела она лодочнику.
— Мне думается, вам не следует опасаться Маниньи Еричаны. Ее не интересуют ни партизаны, ни наркодельцы, ни армия. Она озабочена поисками золота.
— А вы хорошо знаете эти места?
—  Неплохо.
—  Сможете быть нашим проводником?
— Ты с ума сошла! — воскликнул Хайро. — Он выведет нас прямо на венесуэльских гвардейцев!
Хосефа оставила без внимания очередной выпад Хайро, но тем не менее сказала Рикардо:
— И все-таки я сомневаюсь в вашей искренности. Чувствую, что есть еще какая-то причина, приведшая вас ко мне.
— Вы правы, — неожиданно согласился Рикардо. — Но если я скажу правду, то мне тем более не поверят, — и он покосился на Хайро.
—  Говорите! — перехватив этот взгляд, продемонстрировала свою власть Хосефа.
—  Я пришел за ней, — Рикардо указал на Каталину. — Это моя невеста.
У Каталины хватило благоразумия промолчать.
—  Ну, теперь ты все поняла? — воскликнул Хайро. — Он держит нас за идиотов. Нечего с ним церемониться! Я сам всажу ему пулю в лоб!
Держа наготове револьвер, он попытался ухватить Рикардо за руку, но неожиданно получил отпор. В завязавшейся драке Хайро нечаянно нажал на спусковой крючок и — прогремел выстрел.
Раненный, Хайро повалился на пол, а прибежавшие охранники скрутили Рикардо. Хосефа принялась перевязывать Хайро.
— Дайте мне револьвер! Я убью гада! — повторял тот, морщась от боли.
—  Угомонись, Хайро, — строго приказала Хосефа. — Рана пустяковая, только крови много.
В этот момент радист позвал Хосефу на связь с командованием.
—  Привяжите его к дереву и следите, чтобы не убежал, — распорядилась она, прежде чем уйти в комнату радиста. — А эту дамочку бросьте к остальным женщинам.

Мужчины, наблюдавшие за происходящим сквозь решетку в полицейском участке, были неприятно удивлены поведением Рикардо Леона, заявившего о том, что он добровольно сдается партизанам. Лишь Дагоберто Миранда сразу понял, что Рикардо, рискуя собой, задумал спасти их всех. Когда же его, избитого и связанного, вывели во двор и подвесили на дереве, мужчины устыдились своего недавнего сомнения в надежности лодочника.
—  Теперь у нас остается слабая надежда на Абеля Негрона, — рассуждали пленники, — но он труслив как заяц.
Вскоре за решетку был брошен также и Бенито, схваченный партизанами неподалеку от поселка.
— Почему бездействует Манинья? — злился Гараньон. — Неужели она не выручит нас?
Женщины, объединенные общей бедой, держались как одна семья. Даже Лола и Дейзи больше не ссорились, а Жанет смотрела на Лус Клариту вполне дружелюбно. Положение пленников осложнялось тем, что им целый день не давали воды и пищи. Малыши Джефферсон и Вашингтон ближе к вечеру стали реветь: им хотелось есть.
Каталина не могла этого выносить и через охранника потребовала, чтобы в бар пришла Хосефа.
—  Кто здесь поднимает бунт? — грозно спросила команданте.
—  Это не бунт, — сдерживая гнев, сказала Каталина. — Но если вы взяли в плен невинных людей, то не должны морить их голодом и жаждой.
— Ваше дело — подчиняться и молчать! — прикрикнула на нее Хосефа.
— А как можно заставить молчать голодных детей? — не сдавалась Каталина. — Они не ели со вчерашнего вечера и потому плачут. И мы все голодные, и мужчины тоже.
—  Пусть женщины выйдут и накормят мужчин, — смилостивилась Хосефа, озабоченная сейчас куда более серьезной проблемой.
— Нам надо как можно скорее уносить ноги, — ходил за ней по пятам Хайро. — С минуты на минуту сюда могут нагрянуть гвардейцы.
—   Я не могу уйти без Хосе Росарио и его людей, — в который раз пояснила Хосефа.
—  Из-за своего братца ты хочешь погубить всех нас! Имей в виду, я доложу командованию, что ты не выполнила его приказа, переданного по рации.
—  Если ты не умолкнешь, то я прикажу тебя разоружить и арестовать, — вышла из себя Хосефа.
После ужина мужчин опять загнали в полицейский участок, а женщинам и детям Хосефа разрешила разойтись по домам, но предупредила: если кто-нибудь попытается бежать, то будет тотчас же расстрелян.
Воспользовавшись темнотой, Каталина прокралась к подвешенному Рикардо.
—  На, попей, — она бережно поднесла к его губам воду.
—  Спасибо, — с трудом раздвигая потрескавшиеся губы, молвил он. — Не надо тебе так рисковать.                             
— Ты тоже рисковал ради меня. Пей.
— Воркуете, голубки? — вдруг вышел из-за кустов Хайро. — Какая идиллия: невеста принесла воду жениху! А почему бы тебе не напоить и меня? — он вырвал чашку из рук Каталины и швырнул ее в траву. — Пойдем со мной! Я тоже хочу насладиться!
—  Оставь ее, подлец! — крикнул Рикардо и застонал от бессилия.
Каталина, как могла, отбивалась, но Хайро за¬ломил ей руки за спину и зажал рот.
—  А ты, если еще подашь хоть звук, — обернулся он к Рикардо, — увидишь, как я пристрелю твою невесту.
—  У-у-у! — глухо взвыл Рикардо, для которого было невыносимой пыткой наблюдать, как издеваются над Каталиной, и не иметь возможности ее защитить.
Хайро между тем оттащил упирающуюся жертву в кусты и стал срывать с нее одежду. Каталина пыталась звать на помощь, но после каждого вскрика получала от насильника тяжелый удар в челюсть, в живот, в грудь...
Внезапно тело склонившегося над ней Хайро отяжелело, опрокинулось в траву, и Каталина увидела перед собой Такупая, державшего в руках увесистую дубинку.   
—  Спасибо... — с трудом выговорила она, поспешно прикрывая грудь обрывками блузки. — Вы его... убили?
—  Нет, не бойся, — ласково сказал индеец, помогая Каталине подняться на ноги. — Такупай не убивает людей. — Некоторое время он смотрел на нее с почти отеческой нежностью, а потом осторожно дотронулся кончиками пальцев до ее щеки. — Каталина Миранда! Та самая Каталина Миранда!
Почувствовав его прикосновение, она невольно отшатнулась.
— Не бойся, девочка, — с нежностью произнес Такупай. — Эти руки не причинили тебе вреда, когда ты была маленькой, как мышка. Ничего дурного не сделают они и сейчас, когда ты стала взрослой и красивой.
—  Каталина! Каталина! — услышала она голос Рикардо и поспешила к нему, но затем остановилась в нерешительности.
Предстать перед Леоном в таком истерзанном виде она не могла, а потому еще раз поблагодарила индейца и, стараясь быть незамеченной, пошла к дому Мирейи.

С рассветом в поселке появилась Манинья Еричана. Шла она такой властной, горделивой поступью, что охранники не посмели ее остановить, а лишь следовали за ней, открыв рты.   
—  Что случилось, лодочник? Почему тебя держат здесь? — спросила она, подойдя к Рикардо.
Тот не ответил.
—  Не надо было уходить от Маниньи Еричаны, — сказала она назидательным тоном, но тем не менее достала из-за пояса нож и рассекла им одну из веревок, которыми был связан Рикардо.
Охранники по-прежнему пребывали в оцепенении. Лишь Хайро не поддался гипнозу Маниньи.
—  Я убью тебя! — сказал он, направив на колдунью ствол револьвера.
— Что я слышу? Кто-то собирается меня убить? Ну-ка, покажись, молодчик! — она обернулась к Хайро, и у того поубавилось решимости.
Подоспевшая Хосефа приказала Хайро удалиться.
— Я пришла забрать моих людей, — сказала ей Манинья.
—  Пока мы здесь, отсюда никто не уйдет.
—  Манинья пришла, и Манинья уйдет, — урезонила ее хозяйка сельвы.
—  Кого вы хотите взять? — сдалась без боя Хосефа.
Манинья перечислила людей из своей свиты, добавила к ним Рикардо и потребовала вернуть ей лодку и оружие.
—  Слишком много, сеньора, — заметила Хосефа и стала спрашивать, что Манинье известно о перемещениях венесуэльских и колумбийских пограничников.
—  Манинья об этом ничего не знает,— твердо ответила та. — Но если вы хотите бежать вниз по реке, то лучше это сделать побыстрее, пока Негро спокойна.
—  Как я могу убедиться, что это не ловушка?
—  Вернешь людей, лодку, оружие и — станешь Манинье подругой. А Манинья не устраивает ловушек для друзей.
— А если не верну?
—  Тогда станешь врагом Маниньи, а Манинья не прощает врагов.
Хосефа задумалась.
— Почему вы подвесили лодочника? — спросила между тем Манинья.
—  Он ранил команданте Хайро.
Легок на помине, Хайро вновь подбежал к дамам и заявил, что не позволит развязать Рикардо:
—  Он и его женщина — мои!
—  Его женщина? — удивилась Манинья.
—  Да, он сказал, что пришел сюда за своей невестой, Каталиной Мирандой, — пояснила Хосефа.
Это заставило Манинью несколько изменить первоначальное требование, на которое Хосефа в конце концов согласилась. Манинье отдали лодку, оружие и всех мужчин из свиты, кроме Гараньона.
—  А я? — воскликнул он в отчаянье.
—  Ты будешь присматривать за лодочником. Да, Граньон, да. Его жизнь — твоя жизнь. Его смерть станет и твоей смертью.
Затем Манинья вновь обернулась к команданте Хосефе и сказала, что взамен лодочника возьмет с собой Каталину Миранду.
—  Ты не посмеешь, — запекшимися губами промолвил Рикардо.
— Нет, Леон, Манинья сделает все, что захочет. А ты повиси здесь, как собака. Может, поумнеешь.
Охранники силой выволокли Каталину из дома и передали ее Манинье. Та медленно, величественным шагом стала приближаться к Каталине и уже занесла руку для удара, но в тот же момент услышала, как по сельве прокатился ропот, перерастающий в мощный гул. Манинье стало ясно, что все звери и птицы, обитающие в сельве, устремились в Сан-Игнасио, чтобы защитить Каталину Миранду. Верить в это не хотелось, и, желая убедиться в собственной догадке, Манинья опустила руку. В тот же миг гул стих, сельва замерла, а птицы словно оцепенели в полете, образовав над головой Каталины плотный шатер.
Помня о своем недавнем поражении от Каталины, Манинья не стала дразнить птиц. Окинув соперницу уничтожающим взглядом, который означал, что главная схватка — впереди, Манинья молча направилась к реке. Свита последовала за ней.
Потрясенная увиденным, Хосефа сжалилась над пленными мужчинами, разрешив им тоже свободно передвигаться по поселку, но не выходить за его пределы.
— Вот видишь, тебе не уйти из Сан-Игнасио! — сказала радостно Тибисай.
— Как страшно! — не разделила ее радости Каталина. — Когда-нибудь колдунья убьет меня. Сейчас мне помогли птицы...
— Всегда найдется кто-то — зверь или человек, который спасет тебя, — уверенно заявила Тибисай. — Да, это так, не сомневайся. Когда ты родилась мертвой, я испугалась. Подумала, что теперь на Сан-Игнасио посыплются несчастья. Но вот ты здесь — живая и невредимая...
—  Опомнись, Тибисай! Как я могла родиться мертвой?!
—  В сельве все возможно, девочка. Все возможно...
Так утверждала Тибисай. А в это же время Манинья, удаляясь от Сан-Игнасио в своей лодке, донимала расспросами Такупая:
—  Что тебе известно о Каталине Миранде? Я вижу, Гуайко, ты от меня что-то скрываешь! Почему ее защищает сельва? Почему звери и птицы ополчились против Маниньи? Неужели луна больше не помогает мне?
— Я знаю только то, что тебе не следует искать встреч ни с Рикардо Леоном, ни с Каталиной Мирандой.
— Но почему, Гуайко? Ты молчишь? Что ж, сельва сама откроет Манинье тайну Каталины Миранды. Никто не отнимет у меня власти над сельвой и над смертью. Манинья Еричана будет жить вечно! А Каталина — умрет. Умрет!

Брата Хосефы его товарищи принесли в поселок на руках. Раненный в ногу, Хосе Росарио потерял много крови и был без сознания. По приказу Хосефы боевики притащили в гостиницу «доктора» Гаэтано и двух «медсестер» — Мирейю и Каталину.
—  Я умею только рвать зубы, — пытался втолковать Хосефе Гаэтано. — Это каждый может подтвердить. При всем желании я не смогу помочь парню.
— Тогда просто отнимите ему ногу, — вмешался Хайро. — Нам надо спешно уходить отсюда.
Хосефа грубо оборвала его и стала спрашивать, кто еще из жителей поселка мог бы оказаться полезным. Гаэтано назвал Рикардо Леона.
—  Развяжите его! — приказала Хосефа.
Измученный, с трудом передвигающийся, Рикардо окинул беглым взглядом раненого и тоже сказал, что не рискнет его оперировать.
— А ради нее вы сможете это сделать? — угрожающе спросила Хосефа, жестом указав на Каталину.
Рикардо на мгновение задумался, потом четко произнес:
— Пусть Бенито принесет мой нож. Еще нужны спирт, кипяток, бинты и вата. Каталина, Мирейя, вы мне поможете. Остальные пусть выйдут.
Хосефа выставила всех своих подчиненных за дверь, сама же осталась, ревностно наблюдая за каждым движением Рикардо.
Он тем временем прокалил нож на огне, обработал спиртом рану и взглянул на Каталину, как бы прося благословить его на столь рискованное и ответственное дело.
Она — неожиданно для себя — отцепила подаренную отцом брошку и приколола ее к рубашке Рикардо.
—  Это брошь моей матери. Пусть она хранит тебя.
Он взглядом поблагодарил Каталину, затем глубоко вздохнул и решительно рассек живую кровоточащую ткань...
Операция длилась около часа. Поскольку проходила она без наркоза, почти все это время Хосе Росарио дико кричал. Затем в какой-то момент он вдруг умолк. Рикардо тотчас же проверил его пульс и стал делать искусственное дыхание.
—  Он умер! — вскрикнула Хосефа.
—  Он умер! — повторила подслушивавшая у двери Тибисай. — Теперь нам всем конец.
—  Сеньор спасет его! — уверенно заявил Бенито.
— Да? Ты так думаешь? — с надеждой спросила Тибисай. — Давайте все будем молиться. «Милосердия двери отверзи нам, благословенная Богородица! Надеющиеся на тебя да не погибнем, но да избавимся Тобою от бед...»
Вскоре раненый издал слабый стон, и прильнувший к двери Бенито тотчас же оповестил об этом молящихся женщин и мужчин.
—  Хвала тебе, Пресвятая Богородица, спасительница и заступница наша! — отреагировала на это сообщение Тибисай.
Операция наконец закончилась. Раненый уснул, дыша ровно и спокойно.
— Ты вел себя как врач. Как хирург, — заметила Каталина, внимательно глядя Рикардо прямо в глаза.
—  Это было потрясающе! — воскликнула Мирейя.
— Подождите петь хвалебные гимны! — сердито прикрикнула на нее Хосефа. — Пусть брат снова выздоровеет.
—  Все будет в порядке, — стала уверять ее Мирейя, но Хосефа лишь сухо бросила Рикардо:
—  В соседней комнате есть кровать. Можете там отдохнуть.
—  Верно ли я понял, что моя пытка отменяется? — с язвительной усмешкой в глазах спросил Рикардо.
—   Вы будете присматривать за Хосе Росарио, — строго сказала ему Хосефа и вышла.
—   Кто ты на самом деле, Рикардо Леон? — спросила Каталина.
—  Лодочник, — ответил он.
—  Нет, не только. Ты вел себя как истинный профессионал, как опытный врач-хирург.
— Просто мне повезло. Вся операция была чистым безумием. А ты ведь знаешь, что я постоянно делаю глупости.
Он притянул Каталину к себе, намереваясь ее поцеловать. Мирейя поспешила оставить их наедине.
—  Еще одна глупость? — успела произнести Каталина, прежде чем губы Рикардо коснулись ее губ.
Слившись в долгом, страстном поцелуе, Каталина и Рикардо не заметили вошедшей Хосефы.
—  Значит, вы забыли о моем брате и занялись другими делами? — гневно бросила она. — Если с Хосе Росарио что-либо случится, вы мне дорого заплатите!
—   А других слов ты для меня не можешь найти? — спросил Рикардо. — По-моему, я заслужил кое-какую благодарность.
Под его проникновенным взглядом Хосефа разом сбросила всю свою воинственность. Жаркий румянец вспыхнул на ее смуглом лице.
—  Для вас готовят ванну и ужин, — сказала она, несколько смутившись, а затем снова взяла себя в руки и велела Каталине покинуть поме¬щение.
—  Мы должны торопиться, — напомнил ей вошедший Хайро. — Ребята соорудили носилки.
—  Я бы не советовал вам беспокоить его сейчас, — сказал Рикардо. — Парень нетранспортабелен.
— Но-но! — пригрозил ему Хайро. — Тоже мне доктор выискался!
—  Я останусь здесь с небольшой группой, а ты уйдешь с остальными, — приняла решение Хосефа.
—   Ты спятила! — воскликнул Хайро. — В любой момент сюда могут нагрянуть гвардейцы.
—  Выполняй приказ! — была неумолима Хосефа.
Разгневанный Хайро вышел. С улицы донеслись его четкие команды, отдаваемые бойцам.
—  Можно мне выйти на воздух? — спросил Рикардо.
—  Разумеется.
Выйдя из гостиницы, он направился к Хайро и одним ловким ударом сбил его с ног. Бойцы тотчас же вскинули свои автоматы, но вовремя подоспевшая Хосефа запретила им стрелять.
— Ты мне задолжал, — Рикардо снова ударил поднявшегося на ноги Хайро, а затем стал бить его с таким остервенением, что бандитам пришлось умолять Хосефу:
—  Останови его! Он убьет команданте Хайро! Хосефа, выждав некоторое время, громко скомандовала:
—  Отставить драку! Поднимите команданте и немедленно уходите из деревни!
—   Ты мне дорого заплатишь! — сплевывая кровь, процедил сквозь зубы Хайро, и эта угроза относилась не только к Рикардо, но и к Хосефе.

Глава 7

Состояние раненого заметно улучшилось, и Каталина стала уговаривать Рикардо увезти ее из Сан-Игнасио.
— Папа договорился с Лолой — она присмотрит за парнем, пока ты будешь в отъезде.
—  Не понимаю, что произошло, — изобразил изумление Рикардо. — Ты больше не считаешь меня чудовищем?
—  Что же делать, если нет другого транспорта, — в тон ему ответила Каталина. — К тому же я буду не одна. Вместе со мной поедут Фернандо, Антонио и Жанет.
—  Я могу их и не взять, — заметил Рикардо.
—  Не вредничай. Они натерпелись страху от партизан и поняли, что мечта о туристическом комплексе в Сан-Игнасио была безумием.
—  Ну что ж, придется вас всех отвезти, — не без лукавинки произнес Рикардо.
С этой вестью Каталина поспешила к Фернандо, однако возможность скорого отъезда не обрадовала его, а, наоборот, настроила на грустный лад.
—  Ну вот, еще одно дело, которое я так бесславно закончил, едва начав его, — сказал он печально.
—  Просто ты неверно выбрал место для своего бизнеса, — попыталась поднять его дух Каталина.
—  Нет, причина не в местности, а во мне. Я ни разу еще ничего не довел до конца. Всю жизнь подчинялся воле каких-то случайных обстоятельств. В юности хотел стать инженером, поступил в университет, но не закончил его, потому что увлекся морской фауной. Затем нашу исследовательскую базу закрыли, и я уехал в Париж — изучать искусство. Там и женился...
—  Ты женат?
—  Нет, разведен.
—  Дети есть?
—  Увы, это еще одно неосуществленное желание. С женой мы прожили недолго, разошлись. Я уехал в Испанию, где занялся филологией. Пожалуй, это единственное, что я завершил, — получил университетский диплом филолога. Затем работал преподавателем в Каракасе, но и там меня что-то не устраивало. Хотелось какого-то собственного, живого дела...
— Не печалься. Как только выберешься из Сан-Игнасио, все устроится наилучшим образом, — уверенно заявила Каталина.
Дома ей пришлось выдержать неприятный разговор с отцом, который опять убеждал ее не торопиться с отъездом.
—  Папа, я столько дней не была на работе!
—  Да, это понятно, — соглашался с ней Дагоберто. — Но здесь у тебя — дом, отец, а там — только работа.
— Там у меня тоже есть дом.
— Ты никогда о нем не говоришь, как и не вспоминаешь о своем женихе. Почему, Каталина? Ты его не любишь?
—  Люблю.
—  Но я не вижу, чтобы ты по нему скучала. Когда человека любишь, то непременно скучаешь по нему в разлуке. Ладно, прости, больше не буду лезть к тебе со своими сомнениями.

Утром весь поселок вышел провожать отъезжающих. На лицах сельчан была такая глубокая печаль, будто они навсегда прощались с самыми близкими и дорогими людьми.
— А может, все-таки останетесь? — звучало тут и там. — Мы к вам так привязались!
Фернандо, растроганный таким вниманием, держался из последних сил.
— Я тоже к вам привязался, — повторял он. — Спасибо за все. Мне в самом деле нелегко вас покидать.
—  Ну так оставайтесь!
—  Нет, нет...
В этой суматохе к Антонио подошел Джефферсон и заговорщически подмигнул ему:
—  Иди в курятник.
— Зачем?— изумился тот.
—  Иди.
Сердце Антонио обожгла догадка: Лус Кларита! Он искал ее на берегу, но девушка почему-то не пришла прощаться. Неужели она назначила ему свидание... в курятнике?!
—  Лус Кларита! — тихо позвал ее Антонио, войдя в темный сарай.
— Я здесь, — робко ответила она. — Вы уезжаете, мы никогда с вами не увидимся... — в ее глазах стояли слезы.
— Да, - пробормотал Антонио.
—  Я хотела проститься с вами. И попросить... Поцелуйте меня, пожалуйста. Пусть мой первый поцелуй будет вашим!..
Не ожидавший такого сюрприза, Антонио был смущен не меньше Лус Клариты. После некоторой заминки он нежно поцеловал девушку в губы. Затем крепко обнял ее и теперь уже страстно припал к трепещущим, почти детским губам.
Из курятника он вышел покачиваясь,  словно пьяный.
Инграсия между тем вручила Фернандо пакет с лепешками — на дорогу. Тибисай подарила ему небольшую иконку.
— Да хранит вас Господь, — сказала она, перекрестив Фернандо и всех остальных, поднимавшихся в лодку к Рикардо. — Еще не бывало случая, чтобы колдовской камень ошибался, — добавила она специально для Каталины.
—  Сеньор, возьмите этот конверт, — попросил Рейес Фернандо.
—  Очередное прошение об отставке? — недовольно проворчал Хустиньяно.
Мирейя тоже не упустила своего случая.
—  Это письмо для моей мамы, — пояснила она Фернандо. — Опустите его в ящик.
Каталина поцеловала на прощание отца и взошла на борт. Рикардо и Бенито завели мотор...
—   Постойте! Подождите! — бросился к ним Фернандо. — Я не могу уехать! Мне нужно остаться. Я должен осуществить мой проект!
— Только не говори, что ты тоже остаешься! — воскликнула Жанет, увидев, как заметался в лодке Антонио.
— Нет, я еду с тобой, — обреченным тоном ответил он. — Прощай, брат! Удачи тебе!

Покинув лежбище ягуаров, Манинья около суток пребывала в прострации, а затем ей снова привиделось золотое сияние, и она решительно устремилась на поиски вожделенного металла.
Путь, указываемый сиянием, пролегал через чащобу, где однажды ночью раздался душераздирающий крик непонятного происхождения. Пока Манинья и ее люди соображали, что бы это значило, на поляну выбежало человекоподобное животное и, запнувшись о корягу, упало прямо перед Маниньей. Телохранители тотчас же схватили чудище и привязали его к дереву.
Приглядевшись получше, Манинья поняла, что это никакой не зверь и не лесной демон, а всего лишь обезумевшая и одичавшая женщина, разучившаяся даже понимать человеческую речь. Одета она была в полуистлевшие лохмотья, на ногах — резиновые сапоги, лицо несчастной было покрыто толстым слоем грязи, давно не мытые волосы слиплись, свалялись, в комки, и эта устрашающая грива особенно придавала женщине сходство с диким животным.
—  Манинья, лучше оставить в покое это пугало, — высказал свое мнение Такупай. — Отпусти ее с миром.
— Ты глуп, Гуайко, — ответила ему Манинья. — Она приведет нас к золоту.
—  Опомнись! С чего ты взяла?
— А вот с чего! — Манинья присела на корточки и собрала рассыпанные у ног «пугала» алмазы и кусочки золота.
Потрясенный, Такупай лишился дара речи.
—  Эта несчастная чует, где лежат камушки, — пояснила Манинья. — Утром мы пойдем за ней след в след. Манинья просила у сельвы золота, и сельва послала ей это пугало.
Она сама покормила безумную женщину мясом, напоила ее травяным отваром и велела всем укладываться спать. На какое-то время бедняга успокоилась, а затем стала кричать пуще прежнего.
—  Мы все сойдем с ума от этого воя. Отпусти ее, Манинья, — вновь посоветовал Такупай.
— Умолкни! — отмахнулась от него Манинья и, взяв несчастную за руку, попыталась успокоить ее.
Постепенно вопли, издаваемые «пугалом», стали тише, из глаз потекли самые настоящие человеческие слезы, а из уст вырвалось нечто похожее на слова:
—  Л-луис... Рам-м-мон... Дети   м-мои-и-и!
— Поплачь, поплачь, — повторяла Манинья, поглаживая безумную по руке.
— Что это было? — спросил Такупай, когда «пугало», обессилев от рыданий, уснула. — Может, не следовало кормить ее мясом? У нее болел живот?
—  Нет, Гуайко, это другая боль, — с горечью произнесла Манинья. — Самая тяжкая боль на свете!
—  Не понимаю, о чем ты говоришь. Что тебе открылось в ее глазах?
—   Она потеряла своих детей, Гуайко. Двух мальчиков. Их унесла река.
—  И это горе сделало ее такой?
—  Да, Гуайко. Для матери нет ничего больнее, чем потерять собственных детей... Почему ты так на меня смотришь?
—  Потому что ты — единственная женщина, единственная мать, для которой смерть ребенка не стала горем.
—  Не надо об этом вспоминать. Манинья — только женщина. Она никогда не была матерью. Манинья всегда одинока, Гуайко.
Она еще долго сидела у костра, печально глядя на огонь. А утром вдруг переменила свое прежнее решение: повелела Мисаэлю и Диогенесу отвести «пугало» в заброшенный рудник и там охранять ее.
— А остальные пойдут со мной!
—  Куда ты опять, Манинья? — встревожился Такупай. — Что еще случилось?
— У Маниньи уводят мужчину! Манинья накажет самозванку! — был ответ.

Около двух часов лодка Рикардо продвигалась по реке без каких-либо приключений, а затем Бенито объявил, что перегрелся мотор и надо сделать передышку.
—  Как долго он будет остывать? — раздраженно спросила Жанет.
—  Кто его знает, — неопределенно ответил Бенито.
Каталина, тоже недовольная внезапной остановкой, сошла на берег и углубилась в сельву. Через некоторое время ее догнал Рикардо. Они довольно долго препирались: Каталина просила оставить ее в покое, Рикардо же без умолку говорил о том о сем, неуклонно двигаясь в нужном ему направлении.
—  Посмотри туда, — наконец сказал он, и Каталина увидела, что они стоят на вершине поросшего зеленью холма, а внизу открывается невиданной красоты долина.
—  Что это? — не сдержав восторга, спросила она.
—   Селение индейцев, — довольный произведенным эффектом, ответил Рикардо. — Пойдем к ним.
— Ты специально вел меня сюда, — догадалась Каталина. — Но зачем?
— Хотелось, чтобы после всех ужасов, пережитых здесь, ты все-таки увезла приятные воспоминания о сельве и... обо мне.
Она ничего не ответила, а просто взяла Рикардо за руку и с его помощью стала спускаться с холма.
Туземцы обрадовались нежданным гостям как чуду, как подарку судьбы.
—  Очень красивая сеньорита! — сказал, приветствуя их, старейшина племени. — В сельве нельзя быть одному. И Леон нашел свою женщину!
Рикардо перевел для спутницы речь индейца. При этом на лице его отразилась заговорщическая улыбка. Каталина поддержала игру, которая показалась ей даже забавной.
Пока мужчины, окружив Рикардо, говорили о чем-то своем, женщины увели гостью к костру и стали готовить праздничный обед. А чтобы избранница Леона не скучала, ей тоже периодически совали в руки терку, на которой она, дивясь простодушной приветливости хозяев, старательно измельчала кокос и коренья каких-то неведомых растений. Женщины то и дело улыбались ей, ребятишки, проявляя завидную деликатность и воспитанность, рассматривали ее издали, тайком. Каталина подозвала их к себе, обняла самых смелых, подошедших поближе. Улыбка, игравшая на ее лице, делала его особенно привлекательным. В какой-то момент Рикардо показалось, что он впервые видит вполне счастливую Каталину Миранду.
Когда обед был готов, все уселись у костра, и Каталина от души хвалила диковинные блюда, которых до той поры никогда не пробовала. Здесь, в селении простых, доброжелательных людей, ей было так спокойно и радостно, что она даже забыла о перегревшемся моторе. Об этом пришлось вспомнить Рикардо.
—  Мотор, однако, уже остыл, — сказал он. — Пора возвращаться в лодку.
—  Мы очень рады за тебя, — стали говорить ему на прощание индейцы. — Твоя женщина необыкновенно милая и красивая. У вас должны быть замечательные дети.
—  Да, конечно, — смеясь, отвечал Леон. — У нас будет много ребят, похожих вот на этих, — он кивнул в сторону детворы, облепившей Каталину.
—  Что? — спросила она, неверно истолковав жест Рикардо.
— Я сказал им, что у нас будет много таких же симпатичных малышей, — перевел он.
Каталина едва сдержалась, чтобы не ответить ему грубостью при столь гостеприимных хозяевах.
—  Ты снова рассердилась? — подступил к ней Рикардо, когда они отошли от селения на некоторое расстояние. — Твоя радость всегда непродолжительна. Разве тебе не понравилось у индейцев?
—  Понравилось.
—  Ну наконец-то я угодил тебе! — произнес он шутливо, но Каталина продолжила вполне серьезно:
—  Кажется, я начинаю понимать, что притягивает вас к этим местам — тебя и отца. Если бы ты знал, сколько раз я клялась никогда не возвращаться в сельву! А сейчас мне хочется поклясться в том, что я обязательно сюда вернусь. Правда, не знаю когда.
—  Мне бы хотелось быть здесь, когда ты вернешься, — взволнованно произнес Рикардо и сжал ее руку в своей.
Его волнение передалось Каталине. Сердце забилось часто-часто, а ноги вдруг стали ватными. Не отдавая себе отчета, Каталина остановилась и тотчас же попала в объятия Рикардо.
—  Н-нет, не надо, — попыталась освободиться она, чувствуя, что прикосновение этих сильных горячих рук способно свести ее с ума. — Почему ты такой странный?.. Такой загадочный?..
—  Такой ужасный, — уничижительно продолжил он.
—  Нет, — отрицательно покачала головой Каталина, — этого я не говорила. Но ты нарушил мой покой.
—  Да? — не без удовольствия произнес Рикардо. - Значит, мы в расчете. Потому что ты своим приездом нарушила покой сельвы и... перевернула мою жизнь!
Сказав это, он еще жарче обнял Каталину, и уста их сами собой слились в поцелуе.
—  Нет... Нет... — собрав последние силы, прошептала она. — Прошу тебя — не надо...
Он нехотя повиновался. Каталина отступила на несколько шагов в сторону, замерла от великолепия, внезапно открывшегося ее взору: мощный водопад обрушивался с вершины горы, с грохотом разбиваясь о скалы и светясь радужными искрами. Зачарованная этой красотой, Каталина долго смотрела на струящееся разноцветное марево, чувствуя, как тихая, умиротворяющая радость вновь заполняет ее сердце. Совсем расслабившись, она опустилась на траву, блаженно вытянула ноги, руки завела за голову. Присутствие Рикардо не смущало и не тревожило ее, а наоборот — вселяло приятный покой. «Как хорошо, что рядом — такой сильный и надежный человек!» — подумала она и поймала себя на желании остаться здесь навсегда.
— Однажды мы вот так же смотрели на водопад с маленьким мальчиком, — задумчиво произнес Рикардо у нее за спиной. — И он спросил меня: «Папа...»
Увидев, как Каталина резко обернулась и привстала, Рикардо осекся. «Что-то я не к месту разоткровенничался, — упрекнул он себя, но отступать было поздно, и ему пришлось продолжить:
—  «Папа, а можно закрыть кран, чтобы вода перестала течь?» Такой вопрос задал мне мальчик...
—  И что ты ответил?
—  Что у водопада нет крана, - печально молвил Рикардо. — «И эта вода будет литься всегда?» — спросил меня малыш. «Да», — ответил я... А вот теперь мне хочется спросить: как закрыть тот кран, который открыла ты?
Сказав это, он пристально посмотрел Каталине в глаза и, увидев там смятение, буквально застонал от страсти и отчаяния:
— Как ты перекроешь поток, который заполняет тебя изнутри? Как сможешь обмануть себя?
Скажи! Как обуздать то безумное чувство, которое сжигает нас?!
Каталина слушала его страстную речь, необычайно волнуясь, а затем решительно произнесла:
—  Я не буду этого делать. Не буду перекрывать кран!
Она подалась навстречу его жарким, нежным рукам, и Рикардо зажмурился от счастья... А когда открыл глаза, то увидел перед собой настороженное лицо Каталины.
—  Что? Что опять случилось?
—  Сельва! Слышишь, она вдруг зашумела, — сказала Каталина.
—  Это она радуется, что мы любим друг друга.
—  Нет, она шумит тревожно.
—  Не бойся, моя хорошая. Ведь я же здесь. Я сумею тебя защитить.
—  Значит, ты собираешься ее защищать? —грозно прозвучал голос Маниньи, выходящей из кустов с ножом в руке.
— Да, я защищу ее! — твердо произнес Рикардо, заслонив собой Каталину. — Тебе придется всадить этот нож в меня, Манинья Еричана.
Несколько секунд Манинья пристально смотрела на Рикардо, но он выдержал ее взгляд.
— Что ж, ты — дурак, Рикардо Леон, — сказала наконец она, пряча нож в прикрепленный к поясу чехол. — Манинья могла дать тебе счастье, но теперь ты узнаешь ее месть!
Решение Фернандо не уезжать из Сан-Игнасио так обрадовало его жителей, что они конечно же решили устроить по этому поводу грандиозный праздник. Прямо с причала все пошли в бар, где и произносили нескончаемые здравицы в честь доктора Ларрасабаля, который, вне всякого сомнения, обеспечит их поселку прекрасное будущее. Сам же Ларрасабаль лишь смущенно улыбался и лепетал в ответ слова благодарности, оставив всякие попытки поскорее перейти к непосредственному обсуждению своего проекта. На столе рядом с рюмкой и тарелкой лежали его записи и расчеты, с которыми он и хотел ознакомить жителей Сан-Игнасио, но им пока было не до этого.
Больше всех усердствовал за столом Хустииьяно, воодушевленный тем, что Инграсия попросила у него прощения за свой недавний упрек. «Я же не знала, что этот поганец Джефферсон проболтался, — пояснила она. — Поверьте, я счастлива, что вы оказались порядочным и очень смелым человеком». Лучшей награды для Хустиньяно нельзя было и придумать.
— А теперь я сообщу вам одну приятную новость, — перекрывая всеобщий гам, прокричал Хустиньяно. — Лейтенант Эррера сообщил, что из Каракаса к нам едет священник!
Эта новость потрясла присутствующих. На время они забыли о Фернандо и принялись рассуждать, как-то сложится их жизнь, когда в поселке будет священник. Инграсия, Тибисай и Мирейя были уверены, что падре защитит Сан-Игнасио от многих напастей, а мессы и причастия принесут мир и покой душам сельчан. Дейзи согласно кивала головой, пока не вспомнила о своем ремесле.
—  Падре это не понравится, — упавшим голосом произнесла она. — Что же мне делать?..
Далее женщины стали рассуждать, где им поселить падре и в каком помещении он будет служить мессы. А мужчины тем временем включились в разговор о туристическом комплексе, навязанный им, наконец, Ларрасабалем. Вспомнили даже о заброшенной бетонной полосе, на которой в пору золотодобычи садились небольшие самолеты.
— Ее надо восстановить! — решительно заявил Фернандо. — Завтра же отведете меня туда.
Дагоберто во время всего праздника отмалчивался, но на него смотрели с пониманием и сочувствием: как-никак человек расстался с дочерью, которую неизвестно когда теперь увидит. Мирейя попыталась утешить его, но Дагоберто был неприветлив и с ней. Только Паучи, кажется, не вызывала в нем раздражения — он терпеливо учил ее пользоваться вилкой и ножом. В конце концов, такое повышенное внимание к мулатке показалось обидным для Мирейи, и она, оставив бар на Дейзи и Тибисай, отправилась домой.
Вскоре к ней, однако, заглянул Ларрасабаль.
— Мне нравится ваш домик, — сказал он. — Я хотел бы посмотреть, как он выглядит изнутри. Возможно, мы построим такие же коттеджики для туристов.
Мирейя встретила гостя радушной улыбкой, но от него не укрылось и другое, тщательно скрываемое.
- Вы чем-то огорчены? — мягко спросил Фернандо.— Улыбаетесь, а в глазах — печаль.
— Да, немного взгрустнулось, — не стала скрывать Мирейя. — Иногда мне бывает здесь очень одиноко. Вот и сегодня вспомнила маму, сестру... Знаете, моя мама делает искусственные цветы, потом красит их в фиолетовый цвет, и все думают, что они настоящие. Когда я приехала сюда, со мной был такой букетик фиалок. Но прошло много времени, они выцвели, стали такими же бледными, как и я.
—  Не печальтесь, Мирейя, — как умел, постарался утешить ее Фернандо. — Даст Бог, скоро здесь все изменится к лучшему, и вы тоже найдете свое счастье. Ведь вы — такая молодая, красивая и, по-моему, очень добрая.
— Спасибо вам, — смахнув нечаянную слезинку, сказала она. — Только мне уже не верится в то, что я смогу когда-нибудь почувствовать себя счастливой.
—  Напрасно вы так думаете, — уверенно заявил Фернандо, но дальше развить свой тезис не успел, так как в комнату вбежала перепуганная Инграсия.
—  Мирейя, помоги! — взмолилась она. — Дай какое-нибудь лекарство. У Лус Клариты жар, лихорадка. Не знаю, что с ней случилось.
— А я знаю, отчего у нее жар, — шепнул Джефферсон Вашингтону, которые тоже примчались к Мирейе вслед за матерью. — Это от поцелуя!
Падре Гамбоа, направлявшийся в Сан-Игнасио на собственном автомобиле, остановился у мотеля, чтобы перекусить. Когда же он вновь сел за руль, то обнаружил у себя на заднем сиденье незваного пассажира.
—  Чем обязан? — обернувшись, спросил Гамбоа.                                                                       
—   Падре, прошу: окажите услугу. Подвезите меня!
— А куда вам надо?
—  Все равно куда. Вперед!
Священник, помедлив долю секунды, включил мотор. Какое-то время они ехали молча, а потом в машине случилась поломка, и падре был вынужден поднять капот, надеясь устранить обрыв провода. Тут к нему и подошел полицейский с вопросом:
—  Вы случайно не видели высокого, темноволосого, плотного сложения человека? Это опасный преступник, убийца. Он должен быть где-то здесь. Почему вы молчите, падре? Не видели?
Гамбоа медленно опустил крышку капота, заглянул сквозь лобовое стекло внутрь салона и, не увидев там пассажира, ответил: «Нет».
— Ну, простите, что побеспокоил вас, — сказал полицейский. — Лучше вам с ним и не встречаться, потому что этот тип очень опасен.
Соединив концы оборванного провода, падре еще раз внимательно оглядел салон и включил зажигание.
—  Эй! Куда ж вы без меня? — помахал ему рукой недавний пассажир.
—  Где вы были? — спросил падре.
—  Справлял нужду.
— Значит, опять поедем вместе? Ну что ж, самое время познакомиться. Меня зовут падре Игнасио Гамбоа.
— А я., — парень на мгновение замялся. — А я — Галавис. Крус Хесус Галавис.
—  Скажи, сын мой, — строго спросил его священник, — ты действительно кого-то убил? У тебя приятное лицо, и внешне ты не похож на убийцу.
— Да не бойтесь вы, никого я не убивал.
— Но какое-то преступление ты ведь совершил, раз тебе приходится скрываться от полиции.
—  Это сделал не я, а другой! Понятно? Но обвинили во всем конечно же сына Эрнестины.
—  А что сделал тот, другой? — не унимался Гамбоа.
—  Послушайте, падре, вы — священник или следователь? — раздраженно бросил Галавис.
—  Священник.
—  Ну, тогда предлагаю подкрепиться вон в том ресторанчике. Я здорово проголодался.
—   Это безумие! Тебя преследует полиция и гвардейцы.
—  И еще мафиози, которые потеряли на мне кругленькую сумму! — добавил, усмехнувшись, Галавис.
— Да-а, — покачал головой падре. — Ну и влип же ты, парень.
Пообедали они бананами, росшими вдоль дороги. Падре рассказал спутнику, что едет в Сан-Игнасио-де-Кокуй, и Галавис напросился вместе с ним туда же.
—  Однажды я поклялся, что больше никогда не окажусь в тюрьме, — пояснил он. — И на моей совести нет никакого преступления. Но в полиции мне не поверят!
—  Ладно, поедем, — смилостивился падре. Они уже почти добрались до Гусман-Бланко и рассуждали, как переправить машину по реке, когда из поравнявшегося с ними автомобиля раздались выстрелы.
—  Бьют по шинам. Гоните, падре! — взмолился Галавис. — Это мафиози.
Гамбоа помчался на предельной скорости, однако вскоре был ранен.
—  Гады! — выругался Галавис. — Теперь целят в водителя. Падре, я сам сяду за руль. А вы — молитесь!
Он круто свернул с дороги и поехал напролом по сельве. Но заросли становились все гуще, а священник, потерявший много крови, был при смерти. Галавис остановил машину. Падре жестом попросил вынести его на воздух. Галавис бережно положил раненого на траву.
— Сейчас повернем обратно, — решительно заявил он, — вам необходим врач.
—  Нет, — еле слышно произнес Гамбоа. — Ты не довезешь меня... Я умираю...
—  Глупости! — рассердился Галавис. — Я не позволю вам умереть. Вы меня спасли, а теперь настал мой черед.
—  Там... возьми... — пробормотал падре, указывая на свою дорожную сумку.
—  Что? — не понял его Галавис. — Это? Это? Ах, вы имеете в виду Библию! Сейчас, сейчас...
—  Читай, — шепотом попросил падре.
— Да, конечно. Надо молиться. Почему твой Бог несправедлив к тебе? Эта пуля предназначалась мне!
—  Читай. Вот здесь...
—  Да, падре. Как скажете, — молвил Галавис, вытирая навернувшиеся на глаза слезы.

Глава 9

Дагоберто тяжело переживал смерть дочери. Выслушав скорбный рассказ Жанет и Антонио, он попросил оставить его одного, затем вдруг резко вскочил с места, отыскал пистолет и помчался в гостиницу к Хосе Росарио.
Партизану к тому времени стало уже заметно лучше, хотя он оставался по-прежнему прикованным к постели. Лола Лопес не только умело справлялась с ролью сиделки, но еще и проводила посильную психотерапию: внушала, что такой молодой, красивый парень не должен тратить свою жизнь на войну, грабежи и убийства.
— Я никогда никого не убивал, — твердил Хосе Росарио.
—  Ну и прекрасно! Значит, на твоих руках нет крови и ты можешь спокойно выйти из этой дурацкой игры в народных мстителей. Женишься на какой-нибудь хорошей девушке, у вас будут красивые ребятишки. Ты ведь очень красивый, Росарито.
—  Как ты меня назвала?
—  Росарито. А что, тебе не нравится?
— Так называла меня мама...
— Ну вот, вспомни, как тебе хорошо было в детстве, с мамой. Разве ты не хочешь завести собственный дом, семью?
Хосе Росарио отмалчивался, но слушал Лолу как завороженный...
Дагоберто ворвался в гостиницу подобно смерчу: грубо оттолкнул перепуганную Лолу и, взяв на прицел Хосе Росарио, заявил, что убьет его.
—  Твои дружки не пощадили мою дочь. Убили Рикардо Леона, мальчишку Бенито. Ты заплатишь за это своей жизнью!
Лола подняла крик, тотчас же сбежались сельчане и наперебой стали упрашивать Дагоберто не брать грех на душу. Но он был вне себя от горя и не слушал никого.
—  Скажи, скольких ты убил? — наступал он на Хосе Росарио.
—  Я никого не убивал...
—  Врешь, подонок! А впрочем, не надо отвечать. Ты мне противен! Я презираю убийц и ценю жизнь. Хотя моя собственная — ничего не стоит... Да, она теперь не нужна мне совсем, — в бессилии Дагоберто бросил пистолет на постель Хосе Росарио. — Возьми оружие и убей меня! Для тебя это несложно. Ну же, стреляй! Прошу тебя: убей мою боль...
Подоспевшие Фернандо и Гаэтано взяли пистолет и увели несчастного Дагоберто домой.
Паучи попыталась утешить сеньора, предложив ему что-нибудь выпить, но он потребовал оставить его в покое. То же самое сказал и Мирейе, однако та заявила, что никуда не уйдет. У Дагоберто не было сил препираться с ней.
—  Только не смотри, как я плачу, — попросил он.
—  Ладно, я буду в соседней комнате, — пообещала Мирейя.
Какое-то время она слышала из-за стены его глухие рыдания, а потом вдруг прозвучал резкий голос Маниньи:
— Мне надо поговорить с тобой, Миранда.
Обеспокоенная, Мирейя поспешила к Дагоберто.
—  Оставь нас вдвоем, — властно приказала ей Манинья. — Ничего дурного я ему не сделаю.
Дагоберто жестом попросил Мирейю уйти. — Я знаю, что у тебя большое горе, — продолжила Манинья, - и, может, сейчас не время говорить о деле, но...
—  Ты опять толкуешь о доме?
—  Да. Манинья решила навсегда поселиться в Сан-Игнасио. Продай мне свой старый заброшенный дом.
—   Незачем тебе оставаться здесь, Манинья Еричана, — твердо произнес Дагоберто. — Люди будут тебя бояться, особенно теперь, когда в поселок пришла смерть.
—  И в этом ты обвиняешь меня? — внутренне содрогнувшись, спросила Манинья.
—  Нет, мою дочь убили партизаны.
—  И Леона тоже, — поспешно добавила Манинья.
—  Да, и его. Но люди все равно связывают эту беду с тобой. А потому тебе следует уйти из Сан-Игнасио, Манинья. Это мое последнее слово.
Выйдя от Дагоберто ни с чем, Манинья натолкнулась на поджидавшую ее Тибисай.
—  Как ты посмела, подлая, войти к несчастному отцу? — гневно сверкая глазами, сказала старуха. — Ты убила его дочь, убила лодочника и мальчишку!
— Прочь с дороги, сумасшедшая! — оттолкнула ее Манинья.
—  Убирайся из поселка немедленно! — не испугалась Тибисай. — Я требую, чтобы ты унесла отсюда смерть!
—  Что ты мелешь? Кто тебе сказал, что я принесла смерть?
—  Это всем известно. Ты замутила реку, и она потребовала мертвых. Ты виновата в гибели Каталины, Рикардо и Бенито!
—  Тебя спасает только твое безумие, — бросила, отступая, Манинья.
—  А тебя ничто не спасет, ведьма! Ты будешь гореть в аду! — крикнула ей вслед Тибисай.

Весть о возвращении Антонио заставила Лус Клариту мгновенно  подняться  с  постели  и  помчаться на берег. А улыбка, подаренная ей Антонио, и вовсе изгнала жар и лихорадку.
Инграсия не переставала удивляться такому чуду, но проанализировать случившееся у нее не было времени.
Лус Кларита между тем улучила момент, чтобы поговорить с Антонио без свидетелей.
— Я поцеловала вас, потому что вы не собирались возвращаться сюда, — сказала она, сгорая от смущения. — Забудьте, пожалуйста, о том, что было. Ой, кто-то идет!..
—  Приходи к реке, там мы сможем спокойно поговорить, — шепнул ей Антонио.
—  По-моему, наша девственница влюбилась, — усмехнулась Лола, заметив, как Лус Кларита в сильном волнении проследовала к реке.
— А я уж думал, что ты не придешь, — встретил ее Антонио.
— Вообще-то мне было страшно, — призналась Лус Кларита.
—  Страшно? — удивился Антонио. — Чего же ты боишься?
—  Не знаю... Вы были первым мужчиной, который меня целовал...
— Позволь мне поцеловать тебя еще раз, и весь твой страх пройдет, — сказав это, он тотчас же приступил к действию.
Лус Кларита замерла в его объятиях.
— Ох, сердце стучит, — сказала она простодушно, когда Антонио, насладившись долгим поцелуем, отпустил ее. — Кажется, сейчас выпрыгнет из груди! Мне лучше уйти...
—    Приходи завтра, послезавтра, каждый день! — задыхаясь от страсти, предложил Антонио.
—   Хорошо, я приду завтра, — пообещала она. — А сейчас меня уже наверняка ищет мама.

Инграсия и Тибисай затеяли всеобщую молитву по усопшим и для этого стали созывать сельчан на площадку возле бара. Когда они зашли в полицейский участок, чтобы пригласить Хустиньяно и Пруденсио, то получили неожиданный подарок в лице падре Гамбоа, которого им представил сержант.
—  Падре, вы так нужны нам сейчас! — хором воскликнули обе женщины. — У нас большое горе. Мы хотим сообща помолиться об усопших, но теперь вы сможете отслужить мессу!
—  Мессу? — испугался Гамбоа.
— Да, падре.
—  Хорошо, я согласен, но только чуть позже:
сержант еще не отпустил меня,
—  Я думал, где поселить падре, — стал оправдывать свой излишний формализм Хустиньяно. — В гостинице ведь свободна только одна комната... Ну, вы знаете, что я имею в виду. Не можем же мы устроить туда священнослужителя. Вот я и решил попросить Мирейю... Она согласна, чтобы падре пока пожил в ее доме.
— Я сейчас провожу падре к себе, — сказала Мирейя, которую капрал Рейес привел сюда по требованию сержанта, — но меня очень беспокоит Дагоберто. Как бы он не наложил на себя руки. Может быть, отложим мессу, а падре пусть сперва поговорит с Дагоберто, успокоит его, вернет к жизни. Ведь вы знаете, как поступать в подобных случаях, падре, и для вас это не составит труда?
—  Разумеется, дочь моя, только я не знаком с этим сеньором...
—  Он очень хороший человек, но сейчас убит горем: погибла его единственная дочь. Пойдемте к нему, падре, а ваши вещи я потом отнесу домой и приготовлю для вас комнату.
К просьбе Мирейи присоединились остальные, в том числе и сержант Гарсия. У Гамбоа не осталось выбора, и вскоре он, сопровождаемый Мирейей, вошел в комнату Дагоберто.
—  Я привела того, кто сможет тебе помочь, — мягко заговорила Мирейя. — Это наш новый священник. Падре Гамбоа.
—  Здравствуйте, — вежливо произнес Гамбоа.
—  Ты же знаешь, я не люблю священников, — проворчал Дагоберто, обращаясь к Мирейе и не удостаивая вниманием Гамбоа. — Я им не верю.
— Ладно, падре, мы вас покидаем, а вы уж тут сами... — сказала Мирейя. — Пойдем, Паучи, не будем им мешать.
Дверь закрылась, и в комнате стало совсем темно.
—  Почему бы нам не открыть окно? — сказал Гамбоа. — Здесь душно и темно.
— Оставьте все как есть, — одернул его Дагоберто, увидев, что падре пытается поднять жалюзи.
—  Но тогда зажгите хотя бы свет, — не оробел падре.
—  Обойдетесь! Я вас не звал сюда.
—  Простите, что побеспокоил вас, — вкрадчивым голосом молвил Гамбоа. — Меня попросили вам помочь, но я бессилен помочь в таком горе. Примите мои соболезнования и, пожалуй, я действительно пойду. Только... хотел спросить: не найдется ли у вас случайно пивка? Здесь такая жара, а в поселке не осталось ни капли пива. Так мне объяснили. Может быть, у вас есть? Я приехал издалека...
—  Посмотри в холодильнике, — буркнул Дагоберто.
— А где он? Позвольте, я все же зажгу свет. Миранда нажал на кнопку ночника.
—  Теперь видишь?
— Да. Спасибо, — он открыл дверцу холодильника и ахнул: — Тут целое сокровище! Ты спас меня от жажды, сын мой.
Достав из холодильника несколько бутылок, Гамбоа присел за стол напротив Дагоберто.
—  Не люблю пить в одиночестве. Возьми одну! На сей раз Дагоберто проявил покладистость, а когда бутылки были опустошены, Гамбоа предложил выпить еще.
— Там их много. Я принесу.
—   Последний раз в Сан-Игнасио присылали священника лет тридцать тому назад, — сказал захмелевший Дагоберто.
—  Так давно? — поддержал разговор Гамбоа.
— А нам и не нужен священник! Здесь некому исповедоваться. Для кого ты станешь служить мессу?
—  Ну хотя бы для этой красивой женщины — Мирейи...
—  Уже успел заметить, что она красива?
— А ты, как я вижу, не любишь церковников? — нашелся падре.
—  Не люблю.
—  Как говорится, все не без греха, — философски заметил Гамбоа.
— Ты имеешь в виду меня? — недовольно спросил Дагоберто,
—  Нет, себя. Хочешь еще бутылочку?
— Давай.
Они поговорили о том о сем, а когда Гамбоа с сожалением объявил, что осталось всего две бутылки, Дагоберто сказал:
—  Странный ты какой-то, парень. Словно и не священник. Говоришь о чем угодно — о выпивке, бейсболе, домино, только не о Евангелии, не о Библии, не о святых.
От этих слов Гамбоа поперхнулся, но, откашлявшись, вполне достойно вышел из сложной ситуации:
—  Зачем говорить о том, что и так понятно? Посмотри, Бог — повсюду! Он — вокруг нас и внутри нас. Даже когда мы пьем пиво или играем в домино.
—  Ты удивительный священник! — с искренним восхищением произнес Дагоберто, и Гамбоа вновь поперхнулся.
—  У тебя, наверное, грипп. Так, чего доброго, ты и меня заразишь.
—  Нет, это от духоты, — возразил Гамбоа. — Давай все-таки откроем окно.
—  Ну ладно, — сдался Дагоберто.
—  Слава Богу! — облегченно вздохнули сельчане, когда окно открылось. — Падре помог сеньору выстоять в горе!
Пиво между тем кончилось, и Гамбоа счел свою миссию завершенной.
— Большое спасибо, Миранда. Ты спас меня от жары и от жажды. А сейчас я пойду. Отдохни...
— Скоро турки привезут нам много пива, — сообщил Дагоберто. — Заходи, я тебя угощу.
—  Спасибо, спасибо. Но когда приедут турки, меня уже здесь не будет.
—- Ты ведь только что приехал! — ничего не понял Миранда.
—  Это я так, образно говоря, — поспешил исправить оплошность Гамбоа. — Храни тебя Господь, сын мой.

Осыпаемый благодарными словами сельчан, Гамбоа был сопровожден в отведенную для него комнату в доме Мирейи.
— Вы отдохните, падре, а мы все подготовим к мессе, — сказала Инграсия. — Потом Мирейя вас позовет.
Оставшись один, самозваный священник стал лихорадочно соображать, что же ему делать дальше —  Какой позор! До чего я докатился! — приговаривал он, мечась из угла в угол. — Мне стыдно, падре Гамбоа. Помоги, подскажи выход! Не могу же я служить мессу. Да и не знаю, как это делается. Черт побери! Как же быть? Нет, пусть лучше меня схватит национальная гвардия, но я не опущусь до такого бесстыдства! Все, падре Гамбоа, я ухожу! — он взял сумку покойного священника и уже сделал шаг к порогу, как вошла Мирейя.
—  У нас все готово, падре, — сообщила она. — Подходящего помещения в деревне нет, но вы ведь сможете отслужить мессу и на площади, не так ли? Мы там поставили стол, принесли иконы и свечи...
— Спасибо, дочь моя. Сейчас переоденусь. Я как раз взял для этого сумку. Ну-ка, что тут у меня? — он вынул все вещи покойного и, разложив их на диване, стал соображать, что же ему следует надеть.
—  Ой, какая красивая епитрахиль! — воскликнула Мирейя, бросив беглый взгляд на вещи постояльца. — Это все, что вы привезли с собой?
-Да.   
—  И у вас нет даже сутаны?
—  Нет. Главное ведь — не облачение, а вера. Я так считаю, — произнес он вслух, а про себя добавил: «В сутане я похоронил того, кто был истинным священником, а не самозванцем. Не мог же я раздеть его догола».
Подойдя к площади, падре увидел рассевшихся на стульях сельчан и стол, на котором стояли иконы и горели свечи.
—  Падре, это ничего, что стол — из бара? — встретила его смущенная Инграсия. — У нас нет  другого. Но мы накрыли его совершенно новой скатертью.
— Не беспокойтесь, все прекрасно, — благостно усмехнулся падре.
—  Еще я принесла хлеб, воду и уксус для причащения общины. К сожалению, в поселке не нашлось вина. И вообще здесь нет ни капли спиртного, чтобы можно было чем-то заменить вино. Поэтому, я думаю, можно добавить в воду немного фруктового уксуса.
—  Простите, Инграсия, — шепотом обратился к ней падре, — в церкви всегда есть мальчик, который помогает священнику...
—  Служка?
—  Да. Разумеется, вы — не мальчик, но не могли бы вы мне помочь во время службы?
—   Хотите, чтобы я почитала что-нибудь из Евангелия? — Инграсия никак не могла понять, что от нее требуется.
—  Ну, вообще начать все это вы могли бы?.. Я — молодой священник, только что закончил семинарию... Очень волнуюсь. А мне не хотелось бы, чтобы это увидели все прихожане.
—  Хорошо, падре, я вам помогу.
«Гамбоа! И ты помоги мне! — взмолился Галавис. — Из-за тебя я попал в эту переделку. Пошли чудо! Я не хочу так подло обманывать таких милых людей».
— Прошу всех садиться, — откашлявшись, громко произнесла Инграсия. — Сейчас я буду произносить слова молитвы, а вы повторяйте за мной...
— Чудо! Чудо! — воскликнула вдруг Тибисай. — Смотрите все туда! Там — лодочник. Живой! И Каталина! Господи, ты совершил чудо, воскресил их из мертвых!
Прихожане истово крестились, боясь, что перед ними — привидения, но затем поняли, что это и в самом деле живые Каталина и Рикардо. Тотчас же всех сельчан как ветром смело со стульев — с радостными криками они бросились навстречу воскресшим.
— Там, в лодке, — раненый Бенито, — вырвавшись из объятий сельчан, сказал Рикардо. — Помогите мне донести его до гостиницы.
«Падре Гамбоа, ты — святой! Ты совершил чудо! Благодарю тебя!» — творил молитву покинутый всеми Галавис.
—  Падре, вы сотворили чудо! — вспомнила о нем Инграсия.
—  Но я ничего даже не успел сделать.
—  Нет, вы сделали это своим появлением в поселке!

Бенито разместили в комнате, соседствующей с комнатой Хосе Росарио.
— Теперь у нас здесь будет лазарет, — пошутил Рикардо, — а я стану в нем главным врачом. У меня ведь больше нет лодки. А ты, Лола, согласна и дальше выполнять функции санитарки? У тебя это неплохо получается.
— Я готова исполнить любое твое желание, мой принц, — кокетливо повела она плечами.
— Сеньор Рикардо, я уверен, что моя сестра не имеет никакого отношения к этом взрыву. На такое злодейство способен только Хайро, — приковыляв из соседней комнаты, заявил Хосе Росарио.
—  Рад видеть тебя в добром здравии, — приветствовал его Рикардо. — Только не рановато ли ты встал на ноги, парень? Возвращайся обратно в постель. Твоя сестра, действительно, к этому непричастна. Я видел ее. Она велела передать, что скоро придет за тобой.
—  Спасибо, сеньор, — слезы радости блеснули в глазах Хосе Росарио. — Я счастлив, что вы живы!
—  Пойдем к нам, Рикардо, — тронул его за плечо Дагоберто. — Я пришел за тобой. Помоешься, переоденешься, отдохнешь. Ну и вообще — спасибо тебе за то, что спас мою дочь! — он порывисто обнял Леона и тоже не сдержал слез.
—  Да при чем тут я? — смутился Рикардо. — Просто нам повезло. Мы не были на лодке в момент взрыва.
—  Ладно, поговорим после. Я имел в виду не только взрыв лодки. Каталина успела мне рассказать еще кое-что.
—  Не понимаю, о чем ты, Дагоберто?
—  О том, что Каталина увидела в поселке Манинью Еричану и очень испугалась. Теперь понял?
— Ты прав, лучше обо всем поговорить после, — согласился Рикардо.
—  Девушки, принимайте дорогого гостя, — крикнул с порога Дагоберто, впуская в свой дом Рикардо Леона.
Каталина к тому времени уже успела принять душ и переодеться в платье Мирейи.
—  Все мои вещи утонули, а Мирейя подарила мне это замечательное платьице, — сказала она весело, но чуть смущенно.
—  Ты в нем — совсем как девочка, — любуясь дочерью, сказал Дагоберто.
Рикардо воздержался от комплиментов, но его взгляд выражал искренний восторг.
—  Сейчас буду вас кормить, — пообещала раскрасневшаяся от радостных забот Мирейя.
—  Пойдем, Рикардо, я провожу тебя в душ. А ты, Мирейя, подбери пока ему кое-что из моей одежды, — сказал Дагоберто.
—  Хотите, чтобы я не отстал от Каталины и тоже преобразился в красавца? — пошутил гость.
—  Что ты собираешься делать без лодки? — спросил Дагоберто, наполняя ванну водой.
—  Сейчас мне хотелось бы помыться, поесть и отдохнуть.
—  Я говорю серьезно, Рикардо. Ты бы мог помогать мне. Тут много дел.
—  Так уж и много? Отбоя нет от покупателей, не правда ли?
—  Ну ладно, если мое предложение насчет работы тебя не устраивает, то кровать, надеюсь, придется по вкусу? Она в полном порядке.
—  На кровать я согласен без всяких оговорок.
Такупай никак не мог добиться от Маниньи, зачем она вернулась в Сан-Игнасио, где каждый считал ее виновницей гибели Каталины, лодочника и его юного помощника. А уж намерение поселиться здесь навсегда и вовсе показалось Такупаю безумным. Но Манинья не покинула поселок и после того, как Дагоберто отказал ей в продаже дома, а Тибисай прямо назвала ее убийцей.
—  Манинья не уйдет, потому что сюда ее привело золотое сияние, — пояснила она Такупаю. — А ты уже и забыл, что позвало Маниныо в Сан-Игнасио?
—  Это хорошо, что ты вспомнила о золоте, — сказал индеец. — Но не стоит жить там, где к тебе относятся враждебно.
— Ты мне надоел, Гуайко. Уйди! Манинья будет слушать сельву.
Несколько часов она провела в уединении, но голос сельвы был слабым, а речь — невнятной. В конце концов Манинью вновь посетило то странное видение, которое доставляло ей немало беспокойства в последнее время: маленькая симпатичная девочка ходила вокруг нее и звала свою маму.
Настроение Маниньи окончательно испортилось, но тут она услышала шум на причале и поспешила туда.
— Мой мужчина жив! — просияла она счастливой улыбкой и в тот же момент поймала на себе ненавидящий взгляд Каталины.
А чуть позже радость Маниньи омрачил и сам Дагоберто Миранда, который пришел к ней с ножом и заявил:
—  Я убью тебя, Манинья Еричана!
—  Брось нож! — приказала она. — Ты спятил, Миранда. Я всегда считала тебя неглупым человеком. Что с тобой стряслось?
— Ты пыталась убить мою дочь и теперь за это ответишь!
—  Но твоя дочь жива.
—  Да, жива. Однако я не хочу, чтобы ей угрожала даже малейшая опасность. А ты ненавидишь Каталину.
— Я больше не трону ее. Обещаю. А ты взамен отдашь мне свой старый дом.
—  Нет! Я убью тебя!
В этот момент двое телохранителей Маниньи, бесшумно подкравшись к Дагоберто сзади, разоружили его.
—  Ну что, теперь ты будешь более покладистым? — рассмеялась Манинья.
—  Дагоберто, прошу тебя, — вмешался Такупай. — Не перечь ей. Манинья дала слово, она его сдержит. Побереги дочь!
Многозначительный, умоляющий взгляд Такупая заставил Дагоберто последовать совету старого индейца.
— Что ж, бери дом, — сказал он наконец. — Но если с головы моей дочери упадет хоть один волос, — я убью тебя, Манинья Еричана!

Глава 11

Вернувшись несолоно хлебавши с праздника, Манинья уселась у своего заветного сундука и приказала всем уйти. Такупай, однако, счел необходимым дать совет госпоже:
—  Манинья, не связывайся с призраками. Не открывай того, что потом не сможешь закрыть.
—  Ты боишься, Манинья откроет свое сердце? Не бойся. Сердце Маниньи уже открыто для мужчины с огненным взглядом.
—   Такупай боится не мужчины, а сундука. Там — воспоминания, много твоих воспоминаний.
— Манинью не страшат призраки. Эта девочка умерла, Гуайко. Или ты уже забыл, что убил мою дочь? У меня есть доказательство, — и она, решительно подняв крышку сундука, вынула оттуда засушенное сердце ребенка, которое ей когда-то принес Такупай.
Сейчас, при виде этой чудовищной реликвии, старый индеец болезненно сморщился и направился к выходу.
— Нет, Гуайко, постой, — властно молвила госпожа. — Это сердце — доказательство того, что девочка, рожденная той лунной ночью, умерла. И я всегда буду благодарна тебе за это. Ты исполнил мою волю. Если бы не ты, — Манинья могла бы состариться. А так она всегда будет молодой и красивой. И сумеет получить своего мужчину!
Она еще долго колдовала над сундуком в полном одиночестве, а когда вышла к свите, то была, действительно, молодой, красивой и уверенной в своих силах. Однако ей несколько подпортил настроение вернувшийся из сельвы Гараньон.
—  Пугало сбежала! Мы все обыскали, но она как в воду канула!
— Ты не выполнил моего приказа, поэтому жди расплаты. А сейчас Манинье не до тебя.
Весь следующий день она готовилась к свиданию с Рикардо Леоном: варила колдовские снадобья, омывала ими свое сильное, упругое тело, причудливыми гребнями расчесывала пышные волосы и конечно же предавалась сладостным мечтам о предстоящей встрече.
И вот мужчина с огненным взглядом наконец предстал перед Маниньей.
— Ты заставил себя ждать, Леон, — сказала она недовольно. — Луна уже давно взошла.
—  Но ведь я все-таки пришел.
— Да, это хорошо, — сменила гнев на милость Манинья. — От тебя исходит какой-то особенный запах. Манинье приятно, когда мужчина старается ей понравиться.
— То же самое чувствует и мужчина, когда женщина выглядит так необычно, — ответил ей любезностью Рикардо, жестом указав на праздничный наряд колдуньи.
—  Знаешь, чего хочет от тебя Манинья?
—  Нетрудно догадаться.
Манинья пропустила его реплику мимо ушей.
—  Ты умеешь читать? Манинья не умеет. В этой книге много интересных историй, почитай мне.
Рикардо был обескуражен таким началом, но виду не подал и, взяв со стола увесистую старинную книгу, стал читать ее с той страницы, где была закладка.
—  «Изделия из слоновой кости соперничали по красоте с брильянтами. Там были драгоценности из египетских гробниц и корона датского короля. Говорят, это сияние могло ослепить любого, кто осмелился бы открыть ларец...»
Читая это вслух, Рикардо чувствовал себя законченным идиотом. Взглянув на Манинью, он увидел, как в страстном восторге вздымается ее полная, красивая грудь.
— Ты остановился на том, что сокровища могли ослепить любого, — томным голосом напомнила Манинья. — Продолжай.
—  «Еще ни один смертный не видел подобных сокровищ», — повинуясь ей, прочитал Рикардо и умолк.
—  Почему ты остановился? Читай дальше.
—  Думаю, ты знаешь все это наизусть.
—  Ну и что? Манинье нравится слушать. Сейчас там будет самое интересное — о сокровищах пиратов.
—  «Пират был готов на все, чтобы завладеть таким огромным богатством. Им двигало не только тщеславие, но и страсть к приключениям, желание отыскать  богатство,   не  оскверненное  ни  одним смертным».
—  «Не оскверненное ни одним смертным», — медленно,  нараспев повторила Манинья. — Что это значит?
—  Это значит, что к такому богатству не при¬касался никто.
— А ты хочешь первым найти сокровища? — с вызовом произнесла Манинья.
Рикардо тотчас же отложил книгу и, встав из-за стола, вплотную подошел к Манинье. На мгновение она замерла в сладкой истоме, но затем, гордо вскинув голову, произнесла:
— Я считала тебя более сильным, Леон, а ты все-таки сломался перед Маниньей Еричаной! Ну что ж, теперь сокровища в твоих руках!
— Сеньора слишком гордая и заносчивая! — глядя ей прямо в глаза, сказал Рикардо.
— Ты не ответил, хочешь получить сокровища?
—  Я же пришел к тебе, — молвил он, не сумев скрыть раздражения.
—  Ты пришел сюда не ради Маниньи, а ради той девки! — гневно блеснула глазами колдунья. — Готов на все, лишь бы Манинья не тронула дочь Миранды. Нет, ты еще не достоин сокровищ. Не достоин Маниньи Еричаны! Выпей александрино, оно успокаивает нервы.
—  Скажи прямо, чего ты хочешь? — спросил Рикардо, желая положить конец этой затянувшейся игре.
—  Манинья хочет большой любви, — мечтательно произнесла она.
—  Почему ты решила, что я могу дать тебе такую любовь? Разве не я защищал от тебя дочь Миранды?
—  Она — третья лишняя.
—  Нет, Манинья, дело совсем в другом, — возразил Рикардо. — Суть в том, что я просто не способен на большую любовь. Я не принадлежу никому, и никто не сможет привязать меня к себе.
—  Тебя мучает старая боль, — с сочувствием посмотрела на него Манинья. — И ты не хочешь, чтобы еще какая-то женщина причинила тебе боль.
—  Сеньора очень умная и проницательная, — вынужден был признать Рикардо. — Не зря тебя все боятся.
—  И ты?
—  Нет, я не боюсь. Поэтому и ухожу, — он решительно направился к выходу.
—  Как? — воскликнула обескураженная Манинья. — Ведь ты пришел сюда, чтобы защитить Каталину Миранду. А если я убью ее?
—  Тогда, наверное, я убью тебя, — хмуро произнес Рикардо и вышел.
—  Манинья стареет, Гуайко! — простонала оскорбленная колдунья.  Никогда еще Манинье не было так больно и обидно. Манинья стареет! Но кто-то заплатит ей за это!
Несколько часов она пребывала в тяжелом трансе, из которого ее вывели дикие вопли, раздавшиеся вблизи лодки.
— Пугало пришла! Сама пришла! — обрадовался Гараньон.
Манинья обрадовалась этому событию не меньше Гараньона. Взяв за руку несчастную, она повела ее к огню, накормила и сама стала отмывать от грязи, наслоившейся за многие годы безумия. Затем переодела женщину в чистую одежду и уложила спать.
—  Она сама пришла к Манинье, потому что любит ее, Гуайко. С ней Манинья найдет много золота!
—  Я рад, что ты вспомнила о золоте, — как всегда в таких случаях, удовлетворенно произнес Такупай.

От Маниньи Рикардо направился к дому Дагоберто и вскоре встретил одиноко прогуливавшуюся Каталину.
— Ну, как прошло обсуждение проекта? — спросил он с напускной иронией.
—  Постыдись! Ты ведь обещал прийти.
—  А ты меня ждала? — он протянул руку, пытаясь обнять Каталину, но она, рассердившись, отступила в сторону.
—  Жаль мне тебя, Рикардо Леон. Ты необязательный и равнодушный. А твоя всегдашняя ирония — лишь затем, чтобы прикрыть душевную пустоту.
—  О, ты злишься! Это значит, что я тебе не безразличен. И стало быть, у нас с тобой могут возникнуть серьезные проблемы.
— То есть? — не поняла Каталина.
—  Охотно объясню, — все так же насмешливо произнес Рикардо. — Во-первых, несмотря на твои притязания, я остаюсь бесчувственным и равнодушным, поскольку больше всего ценю свою личную свободу, на которую никто не вправе посягать. Во-вторых, к огромному сожалению, я к тебе тоже здорово привязался. Ну а главное заключается в том, чтобы разобраться, где здесь правда, а где ложь! — сказав это, он весело рассмеялся.
—  По-моему, все, что ты говоришь, — ложь! А я терпеть не могу лживых людей. Прощай! Ты мне неприятен.
— Сама ты лжешь, Каталина Миранда, — крикнул ей вдогонку Рикардо.
—  Это ты, Леон? — подошел к нему Гаэтано. — Где ты был? Мы тебя ждали у Миранды.
— А ты почему бродишь один так поздно?
—  Да вот, засиделся в баре. Знаешь, там случилось потрясающее происшествие: пьяный Гараньон набросился с кулаками на Антонио. Мы все растерялись, а падре Гамбоа бросился на помощь Ларрасабалю и так отделал здоровяка Гараньона, что тот еле унес ноги! Никто не ожидал такого поступка от священника!
— Да уж, это и вправду событие! — хмыкнул Рикардо. — Уникального священника забросило к нам в Сан-Игнасио, не находишь?

Едва заслышав о приезде турка, Абель Негрон сразу же устремился в сельву, где и просидел до позднего вечера, спасаясь от справедливого гнева Инграсии. «Она убьет меня, когда узнает, что я проиграл все золото! — повторял он про себя. — А если и не убьет, то уж точно выгонит из дома». Последнее было для него даже страшней, чем первое, потому что много лет он жил на иждивении трудолюбивой Инграсии, не представляя, как можно зарабатывать на хлеб самому. «Придется мне сидеть здесь, пока не уедет торговец», — принял решение Абель, но ближе к ночи на него опять вышел давешний монстр, и бедняга что есть мочи припустил обратно к дому.
—  Где ты пропадал весь день? — встретила его разгневанная Инграсия. — Где твое золото? Я отложила целую кучу товара, а забрать его не могу, потому что Дабой не отдает без денег. Хорошо, хоть ты заявился домой сейчас, а то Дабой собирался отплыть сегодня вечером. Спасибо Лоле Лопес — она затащила его к себе в грузовик. Так что завтра утром пойдешь со мной к турку и за все заплатишь. Что ты молчишь? Что случилось?
—  М-монстр! — только и смог сказать Абель.
— Опять ты за свое? — рассердилась Инграсия, но, приглядевшись к мужу внимательней, поняла, что это не симуляция испуга, а истинный испуг. — Пойдем, я уложу тебя в постель, — тотчас же захлопотала она. — Выпьешь чаю, успокоишься. А может, ты и вправду сошел с ума, Абель?
Воспользовавшись тем, что мать оставила ее без внимания, Лус Кларита незаметно выскользнула из дома и направилась к реке, где уже давно прогуливался Антонию. Там они опять пылко целовались и говорили друг другу всякие нежности, а когда ласки Антонио зашли слишком далеко, Лус Кларита испугалась.
—  Не могу, — пролепетала она. — Я никогда не делала этого ни с одним мужчиной... Я девственна, Антонио.
—  Девственна? Так это правда, что говорят о тебе в деревне? Ты действительно еще не знала мужчин?
—  Нет. Я же говорила тебе о своем первом поцелуе.
—  Ну да, теперь я, кажется, все понял. Значит, это правда?
—  Ты мне не веришь? — в отчаянии воскликнула Лус Кларита.
—  Верю, верю, моя милая. Тебе — верю! Хотя все остальные женщины — обманщицы. Прости меня, о тебе я тоже думал плохо. Пожалуй, мне сейчас лучше уйти...
Надеясь унять нахлынувшее на него волнение, Антонио решил побродить по берегу в одиночестве, но неожиданно столкнулся с Жанет, которая незамедлительно устроила ему страшный скандал.
—  Ты встречался здесь с этой замарашкой! — кричала она. — Я видела ее только что! Она прошмыгнула мимо меня, как нашкодившая тварь — не поднимая глаз!
Антонио сказал, что ему надоели бесконечные истерики Жанет и вообще он проклинает тот день, когда впервые с ней встретился. От такого оскорбления Жанет зарыдала в голос, а у Антонио не было ни сил, ни желания утешать ее и приносить свои извинения. Быстрым шагом он пошел в поселок, мечтая только об одном: выпить чего-нибудь покрепче и за бильярдом отвлечься от мыслей о женщинах. Но и в баре Антонио не повезло: проигравший ему Гараньон не захотел расставаться с деньгами и предпочел затеять драку. Правда, падре Гамбоа вовремя помог Антонио, но настроение было окончательно испорчено.
—   Выпей еще, красавчик, — поднесла ему бокал сердобольная Дейзи. — Авось полегчает.
Всю ночь Жанет не сомкнула глаз, ожидая воз¬вращения Антонио, но он так и не пришел. Едва дождавшись утра, она помчалась в номер к Фернандо и, громко рыдая, рассказала о возмутительном поведении его брата.
—  Он провел ночь с этой замарашкой Лус Кларитой!
—  Во-первых, она не похожа на замарашку, — попытался быть объективным Фернандо, — а во-вторых, откуда такая уверенность?
—  Он не ночевал дома, а вчера вечером я видела их вдвоем у реки.
Этот разговор стал достоянием вездесущей Тибисай, о чем она не замедлила сообщить, примчавшись в бар.
— Лус Кларита была единственной девственницей в поселке, была нашей гордостью, а теперь нас лишили этого достояния! — причитала она.
—  Теперь ваш брат обязан жениться на Лус Кларите, или я засажу его за решетку, -— грозно заявил Хустиньяно вошедшему в бар Фернандо.
—  Подождите, сержант, не стоит пороть горяч¬ку. Позвольте мне сначала поговорить с Антонио и все выяснить у него.
Легок на помине, в бар как раз вошел Антонио, а вслед за ним туда же заглянула и Жанет.
—  Это правда, сеньор Ларрасабаль, что вы сегодня не ночевали дома? — приступил к дознанию сержант Гарсия.
—  Правда. Но какое вам до этого дело? — вскипел Антонио. — Я взрослый человек и не обязан ни перед кем отчитываться.
—  Ошибаетесь! — строго произнес Гарсия. — Вы обесчестили невинную девушку, и я вынужден вас арестовать.
В ответ на это заявление Антонио расхохотался.
—   Что с вами, сержант? Вы не выспались? Какая же она невинная? Это самая настоящая шлюха!
—  Замолчи, подлец! — подскочил к нему разгневанный Фернандо. — Если уж нагрешил, то хотя бы сейчас веди себя пристойно.
— По-моему, вы все тут спятили, — отстраняя брата, сказал Антонио. — Если ты имеешь в виду мои обязательства перед Жанет, то я сам с ней разберусь, а тебе не советую лезть в это интимное дело.
Он резко повернулся и вышел из помещения.
— Постойте, постойте! — опомнился Гарсия. — Вы арестованы.
—  И все же, сержант, я попросил бы вас подождать с арестом, — сказал Фернандо. — Позвольте мне еще раз поговорить с братом наедине. Тут что-то не так. А убежать он все равно никуда не сможет.
На том и порешили.

Весть об утрате девственности Лус Кларитой потрясла весь поселок, и только Инграсия, хлопотавшая у постели больного мужа, продолжала оставаться в неведении.
Вскоре, однако, эту печальную новость затмила другая — еще более страшная для жителей Сан-Игнасио: у Мирейи кто-то украл драгоценности. Она сама сообщила об этом, придя в бар, где сельчане бойко обсуждали, как следует поступить с Антонио.
— Я пошла домой, чтобы взять свои украшения и заплатить ими за вещи Инграсии. Но шкатулка была пуста!
— Может, ты положила их куда-нибудь в другое место?
—  Нет! Я недавно показывала шкатулку падре, все было на месте. Вы же видели, падре, как я сложила кольца,  сережки и ожерелье обратно в шкатулку?   
— Да, — подтвердил Гамбоа.
— Что происходит в нашем поселке? Здесь никогда не было воров! — загалдели ошеломленные сельчане.
Тибисай заявила, что сделать такое могли только люди Маниньи, а Гарсия заподозрил турок и велел капралу обыскать их лодки.
—  Вы не имеете права! — возмутился Дабой, пришедший в бар, чтобы позавтракать перед дорогой.
—  А тебя я сам обыщу, — осадил его пыл сержант. — И всех остальных — тоже.
Он поочередно стал выворачивать у всех карманы и ощупывать каждого из присутствующих, но обыск не выявил вора.
Вернувшийся капрал сообщил, что не нашел на лодке Дабой никаких драгоценностей.
—  Доставь сюда партизана Росарио! — приказал ему Гарсия, но тут запротестовал Рикардо:
— Этот парень еще не оправился от операции. Он никуда не выходит. Как можно его подозревать?
—  Здесь командую я, — напомнил Гарсия, — и мне виднее, что надо делать. Капрал Рейес, отправляйся в гостиницу и обыщи там партизана, а также другого раненого — Бенито. Затем займись братьями Ларрасабаль и Абелем Негропом.
— Да он же болен! — напомнили сержанту сельчане. — А, кроме того, у Инграсии такое горе! Не станешь же ты обыскивать ее и Лус Клариту!
— Если обыскивать — то всех, — твердо заявил сержант. — Помогите мне вспомнить, кого мы еще не проверили.   
—  Дейзи! — с удовольствием подсказала Лола.
— Где она может быть? — встрепенулся Гарсия.
—   Отсыпается в гостинице после бессонной ночи.
—  Капрал, ты все понял? Проверишь заодно и Дейзи, — распорядился Гарсия. — А мы здесь подождем.
—  Но меня-то уже можно отпустить! — вышел из терпения Дабой. — Я должен плыть в Бразилию. Вы ж убедились, что я — не вор!
—  Все равно подожди, — был неумолим сержант.
—  А я уверена, что искать надо у Маниньи! — стояла на своем Тибисай.
—  Вот вернется капрал, тогда и посмотрим, — парировал Гарсия.
—  Позвольте мне отнести еду Хосе Росарио и Бенито, — попросила его Лола. — Ребята с утра ничего не ели.
—  Потерпят!
—   Не думала, что вы такой жестокий, сержант! — не осталась в долгу Лола.
—  Вспомните, может, мы еще кого-нибудь пропустили, — продолжил свое Гарсия.
—  Насколько я могу судить, — язвительно бросил Дабой, — вы забыли обыскать капрала, священника, а также не удосужились вывернуть собственные карманы.
—  Это уже слишком, Дабой! — возмутился Гарсия.
—  Нет, отчего же, — поспешил вмешаться Гамбоа, — я такой же человек, как и все, пусть меня обыщут.
Прихожане дружно встали на защиту падре:
— Мы не можем оскорбить его недоверием! Хустиньяно, не вздумай обыскивать падре!
—  И распорядись покормить раненых, — добавил Рикардо.
— Хорошо. Тибисай, собери для них какую-ни¬будь еду.
— Вот лепешки с сыром, я отнесу! — оживилась Лола.
— Поставь на место корзину! — строго одернул ее сержант. — К раненым пойдешь не ты, а... вот она! Паучи, отнеси лепешки и возвращайся сюда.
—  А я все же хочу, чтобы и меня обыскали, — заявил Гамбоа, выворачивая карманы.
Паучи, ошеломленная поступком падре, споткнулась у двери и уронила корзинку. Вместе с лепешками оттуда высыпались и... драгоценности Мирейи.
Что тут началось! Женщины набросились на бедную Паучи с криками: «Воровка! Вон из деревни!», а Дагоберто принялся ее горячо защищать.
—  Замолчите! — перекрывая общий гул, крикнул сержант. — Все свободны. Мирейя, забирай свои украшения, а эту сеньориту я уведу в полицейский участок для допроса.
Дагоберто, Каталина и Рикардо последовали за сержантом, уговаривая его отпустить Паучи. Остальные ждали, чем закончатся эти уговоры.
—  Падре, не могли бы вы со мной сейчас поговорить? — попросила Мирейя.
—  Да, дочь моя. Пойдем на воздух. Слушаю тебя.
—  Наверное, я глупая, падре, — взволнованно заговорила Мирейя. — Мне всегда хотелось жить в прекрасном мире, где нет боли, горя, где все счастливы. И я закрывала глаза на то, что реальный мир — совсем другой: жестокий, подлый. Я искренне верила в людей, с которыми жила в этом поселке. Они казались мне порядочными и добры¬ми. Но что же вышло в действительности? Кто-то из них оказался способным на воровство, а потом все стали подозревать друг друга. И на девушку накинулись, как звери, еще не зная, действительно ли она украла. Может, это кто-то другой подбросил мое золото, когда начался обыск. Корзинка ведь стояла на столе, Паучи не могла знать, что сержант поручит ей отнести лепешки раненым... Что с вами, падре? Вы побледнели. Вам плохо? Простите, это я вас утомила.
— Нет, дочь моя, ты тут ни при чем. Продолжай.
—  Да мне, в общем, нечего сказать. Я в растерянности, в отчаянии. Как дальше жить, если нельзя доверять людям? Почему не все могут быть честными и добрыми? Такими, как вы, падре!
—  Мирейя, не надо так говорить обо мне, — произнес он, сгорая от стыда. — Я не стою этого. Подожди меня здесь.
Он стремглав помчался в полицейский участок и с порога заявил:
—  Сержант, отпустите девушку. Она не виновата. Драгоценности украл я!
—  Браво, падре! — воскликнул Рикардо, многозначительно подмигнув ему.
— Да, это я — вор и готов сесть за решетку, — принял вызов Гамбоа.
—  Спасибо за добрые намерения, но решение проблемы я уже взял на себя, — обратился к нему Дагоберто.
— Нет, отчего же? Давайте послушаем, что скажет падре, — вмешался Рикардо. — Это очень интересно!
— Увы, я не тот, за кого вы меня принимаете, — после тяжелой паузы начал Гамбоа. — Если не верите, можете спросить у турка Дабой. Я хотел уехать с ним и даже заплатил ему пять тысяч за поездку.
—  Тогда бегите быстрей! — воскликнул вошедший Рейес. — Турки уже отчаливают. Заберите свои деньги!
— Отчаливают? Турок меня надул, — сказал Гамбоа.
—  Может, еще успеем? — вошел в азарт Хустиньяно. — Бежим на берег, падре!
Турки, однако, успели уплыть, и сцену покаяния падре пришлось продолжить на причале, куда сбежались и остальные жители поселка.
—  Ну вот, теперь я остался без денег и без свидетелей, — молвил Гамбоа.
— Перестаньте, падре, наговаривать на себя, — послышались возгласы из толпы. — Мы знаем, вы хотите защитить девушку.   
— Так вы не верите мне?
—  Нет! — хором откликнулись сельчане.
—  И вы, сержант, не верите?
—  Нет. Это капрал поверил.
—  Я же не знал, о чем речь, — стал оправдываться Рейес. — Вошел, услышал, что турки взяли у падре деньги, а сами собираются отплыть... Ну и предложил бежать скорей на берег. Кстати, не вы ли сами подали команду, сержант?
— Да, я тоже хотел вернуть деньги падре. Мало ли почему он хотел уехать из Сан-Игнасио!
—  Значит, никто из вас не верит в то, что я вор, — печально констатировал Гамбоа. — Это чудовищно! Я признался, что украл, и мне не верят, а бедная Паучи клянется, что не брала драгоценности, однако ее все считают воровкой! Конечно, у нее же нет при себе бумаги из церкви в Пуэрто-Аякучо! А мне вы доверяете лишь потому, что думаете, будто я священник. Разумеется, истинный священник не может украсть. Только почему бы вам не поверить и Паучи? Особенно теперь, когда драгоценности нашлись. Кто-то же их вернул, значит, осознал свой грех и покаялся! А это очень непросто — покаяться, поверьте мне. И за покаянием должно последовать прощение!  Вспомните Христа — его распяли, прибили к кресту гвоздями, а он простил своих мучителей,  простил всех! В этой жизни, дорогие мои, надо уметь прощать, потому что нельзя носить в сердце горечь обиды, потому что нельзя жить в злобе и ненависти, дорогие мои!   
     У многих сельчан слезы выступили на глазах от этой проповеди, а Рикардо вполне искренне зааплодировал.
—  Простите нас, падре, — зазвучало со всех сторон. — Мы были неправы.
—  Я пойду освобожу Паучи, — сказал Хустиньяно. — И попрошу у нее прощения.
—  Вы святой, падре! — воскликнула Мирейя. Глаза ее светились благодарностью и восторгом.

Вечером Каталина, как всегда в последнее время, прогуливалась вблизи дома. И опять к ней, якобы случайно, подошел Рикардо.
—  Веселенький был денек! Не правда ли?
— Я думаю, кто же все-таки обокрал Мирейю, — сказала Каталина.
—  Тот, кто покаялся. Падре же внятно объяснил.
—  Опять паясничаешь? Я видела, как ты аплодировал ему. Это была тоже комедия?
— Нет, почему же? Он меня вполне убедил. Особенно когда рассказывал о краже.
— Все-таки ты чудовищный циник, — отстранилась от него Каталина. — И как можно жить с таким ядом в душе?
—  О, тут ты права: тяжко жить! Пойдем, что ли, в бар, выпьем вина, чтобы жизнь показалась более приятной.
— Ты все шутишь, а я говорю серьезно. Почему ты все время играешь, Рикардо? Зачем тебе надо непременно выглядеть циничным и толстокожим?
—  Минутой раньше ты уверяла, что я такой и есть на самом деле. Когда ты говорила правду — тогда или сейчас?
—  Если бы я могла понять, какой ты на самом деле! Мне это никак не удается. Вот скажи, например, почему ты не пришел вчера, когда мы все тебя ждали? Где ты был в это время, что делал?
—  Я не умею отвечать на вопросы, поставленные в таком тоне, — ушел от ответа Рикардо.
— А почему бы тебе и не ответить, лодочник? — выйдя из-за кустов, спросила Манинья. — Боишься сказать, что вчера вечером ты был со мной?
— Черт возьми, Манинья! Это уже слишком! — рассердился Рикардо.
—  Неужели ты будешь отрицать, что провел вчерашний вечер со мной? — не скрывая своего изумления, усмехнулась она.
—    Вчера вечером между нами ничего не было, — твердо произнес Рикардо. — Каталина, куда ты? Постой!
—  Оставь меня! — бросила она на ходу.
— Что тебе надо, Манинья? Зачем ты меня преследуешь? — накинулся на колдунью Рикардо.
— Ничего! Ты не достоин Маниньи, Рикардо Леон. Я ишу Дагоберто Миранду.

Каталина, возмущенная поведением Леона, не хотела предстать перед отцом такой рассерженной и решила побродить возле дома, пока не успокоится. Но ее увидела Паучи и сказала, что к ним в дом только что приходила колдунья.
—  Зачем?
—  Она хотела видеть сеньора Миранду и спрашивала, где он. Я так боюсь! Как бы она не навредила сеньору.
Каталина, и без того взвинченная, совсем пришла в ярость:
— Сейчас я догоню ее и положу конец этим колдовским штучкам!
—  Сеньорита, не надо, прошу вас! — взмолилась Паучи, но Каталина не стала ее слушать.
— Манинья, постой! — сказала она, догнав колдунью. — Я хочу с тобой поговорить.
—  О мужчине? — насмешливо спросила та.
—  Нет. О нас с тобой.
— Ты полагаешь, у Маниньи есть что-то общее с тобой?
—  Речь не об этом. Я хочу сказать, что мне надоело смотреть, как ты изображаешь из себя хозяйку сельвы и владелицу всех живущих в ней людей.
—    Манинья, действительно, хозяйка всего. Слышишь, как зашумела сельва? Ей не нравится, что ты непочтительно разговариваешь с Маниньей.
— А ты знаешь, что я была первой, кто родился в Сан-Игнасио? — продолжала наступать Каталина. — И я, так же как и ты, имею право на эту сельву, на эту реку и на этот воздух!
—  Я думаю, ты зря родилась, если не понимаешь, что с Маниньей нельзя вступать в единоборство. Слышишь, что творится в сельве?
—  Я больше не боюсь тебя, Манинья Еричана! И не боюсь твоего колдовства! А сельва меня в этом только поддерживает. Сельва на моей стороне, Манинья! Так что оставь свои угрозы и не смей преследовать меня и моего отца.
Она повернулась, чтобы уйти, но Манинья не могла ей этого позволить и, выхватив из-за пояса нож, замахнулась им на Каталину.
—  Будь проклято чрево, давшее тебе жизнь!
В тот же момент во всей деревне погас свет, и в полной темноте Манинья промахнулась.
—  Оставь меня в покое, ради Бога, — обернув¬шись, сказала Каталина. — Если, конечно, в твоей жизни есть Бог. А твоих проклятий я не боюсь и скажу тебе, что до конца дней буду благодарить священное чрево, давшее мне жизнь!
—  Плохая ты мать, луна! — шептала на ходу Манинья, возвращаясь к лодке. — Покинула свою дочь, бросила меня одну среди ночи... Манинья боится. Манинья идет навстречу смерти. Плохая ты мать, луна!..

Свет в домах зажегся так же внезапно, как и погас, но сельчане еще долго не могли успокоить¬ся, считая, что к этому происшествию приложила руку Манинья Еричана.
— Вы слышали, как шумела сельва? — приставала ко всем Тибисай. — Это неспроста! Случилось что-то страшное. Ну-ка, признавайся, какое зло сотворила на сей раз твоя колдунья? — спросила она Такупая, завидев его в сторонке.
—    Встретились две женщины, которые не должны видеть друг друга, — ответил тот, но Тибисай ничего не поняла из его ответа.
—  В этом поселке всегда происходят чудовищ¬ные вещи! — истерично вскрикнула Жанет. — Над вами всеми висит проклятье! Вы все здесь — ненормальные!
— Что это с ней? — обеспокоенно спросила Инграсия, которая лишь к ночи смогла оставить больного мужа и выйти подышать свежим воздухом. — Мирейя, дай ей успокоительного.
Услышав это, Жанет пришла в бешенство:
—  Ты! Как смеешь ты открывать рот? Пойди лучше объясни своей дочери, что неприлично спать с чужим женихом! Молчишь? То-то же!
— Сеньорита, почему вы думаете, что у вас есть право меня оскорблять? — с достоинством произнесла Инграсия.
— А потому, что твоя нахалка вчера переспала с моим Антонио!
— Это неправда, мама! — выбежала из дома заплаканная Лус Кларита. — Не верь ей, мама! Она врет!
Антонио тем временем пытался силой увести Жанет.
—  Простите, пожалуйста, она не в себе, — пояснил он Инграсии.
—  Пойдем домой, дочка, — строго сказала та.
— Мама, я не виновата, она врет! — продолжала твердить Лус Кларита, когда они пришли домой.
—  Скажи, ты виделась вчера с молодым Ларрасабалем?.. Наедине?
— Да...
—  Боже мой! Какое несчастье! — запричитала Инграсия. — Одна беда за другой! Сперва Абель, теперь ты... За что же мне такое наказание? Господи, прости мою душу грешную! Прости и помилуй мою порочную дочь!
—  Мама, ты выгонишь меня из дома? — в ис¬пуге спросила Лус Кларита.
—  Что? Из дома? — рассеянно переспросила Инграсия. — Нет, дочка. Ты нужна мне здесь. Мы вместе должны очиститься от скверны, которой наполнилась наша жизнь.

Глава 13
Каталина встала с тяжелой головой и в дурном настроении. Она была сыта по горло этой сельвой. Закалывая перед зеркалом пышные волосы, она отметила, что осунулась, и глаза у нее стали больше, и взгляд каким-то тревожным.
«Ничего удивительного, — подумала она. — После таких снов может и удар хватить!»
А снилась ей Манинья — лицо ее обрюзгло, щеки избороздили морщины, глаза потускнели, и все-таки полуседая старуха была Маниньей. Она смотрела из полутьмы, и смотрела на нее, на Каталину. Каталина же подставляла руки и тело под струи молока, что лились откуда-то сверху. С удивлением смотрела Каталина на плечи, на грудь, на руки — они были покрыты причудливой вязью индейской татуировки. А неподалеку от нее лежал и скалился ягуар, и пятна на его шкуре тоже казались татуировкой. Каталина держала в руках чашу и медленными движениями омывалась молоком.
Странное ощущение было у Каталины от омовения — ей было и сладко, и жутко, будто томила ее любовная страсть, что живит и убивает разом. И вдруг Манинья стала приближаться. Она подходила все ближе и ближе к Каталине, она кричала на странном гортанном, незнакомом и все же родном наречии, и в голосе ее была ненависть, испепеляющая, жгучая ненависть. В руках у Маниньи матово серебрился огромный нож. Каталина поняла: еще секунда — и она погибнет. Поняла и в ужасе проснулась.
А проснувшись, решила: сельвы с нее довольно. Как-никак есть и другой мир, понятный, упорядоченный, размеренный. В нем она работала инженером-строителем, делала расчеты, и благодаря ее расчетам вырастали новые здания, которые прочно и твердо стояли на земле. В том мире у нее был жених, который тоже прочно и твердо стоял на земле, знал, чего хотел, и был готов обеспечить ей надежное будущее. Он не имел ничего общего с лодочником, который сам был сродни своей темной, колдовской, опасной реке. Как вода, текла речь лодочника между пальцев, и от нее ничего не оставалось. А темный омут глаз затягивал душу в глубину на погибель. Нет, хватит с нее всех этих ужасов и кошмаров!..
Каталина надела свои любимые шорты, легкую светлую кофточку и вышла из дома, направляясь к полицейскому посту, где сидели Гарсия и Рейес.
Инженер она, в конце концов, или не инженер? Неужели она не починит эту дурацкую рацию, которая молчит уже столько недель? Тем более, что лодочник — опять этот лодочник! — подсказал ей идею и дал кое-какие детали.
Солнце уже палило нещадно, но Каталине оно нравилось. При солнце все было отчетливо ясно: здесь свет, там тьма. И так же ясно Каталина понимала, что ей надо делать. Ей стало даже смешно, что еще полчаса назад она чего-то могла бояться. Каталина шла легким пружинистым шагом и не сомневалась в успехе.
Хустиньяно Гарсия разрешил ей заняться рацией. Он сидел рядом, смотрел, как она орудует: одно подсоединяет, другое прилаживает, и бубнил под руку:
— Извините, сеньорита, я свою рацию знаю, ни за что вы ее не почините. Вот и сейчас вы делаете совершенно не то. Я сам ее чинил. Чинил ее лодочник. У нас ничего не получилось, да и у вас в прошлый раз тоже ничего не получилось, и сейчас, думаю, не получится...
— Получилось! — победоносно воскликнула Каталина. — Вы видите, сержант? Получилось! У нас теперь есть связь! Что дальше делать? Говорите скорее!
Сержант тут же обрел присущую ему важность — он вновь был при исполнении служебных обязанностей.
— Позвольте, я все сделаю сам. Напрямую с Каракасом мы не свяжемся, но свяжемся через станцию. — И толстяк принялся кричать: — Алло! Алло! Сантьяго? Это Сан-Игнасио-де-Кокуй!
Великое дело техника! Еще час назад Каталину обступали сны, страшило колдовство, магия, держала в плену сельва, никуда не пускала река. Положение казалось безвыходным. Но стоило починить рацию, восстановив таким образом связь с миром, как все расстояния сократились и до мира шоссейных дорог, комфортабельных домов и распланированного времени стало рукой подать! Техника и есть настоящая магия и колдовство!
Каталина сидела и улыбалась, терпеливо дожидаясь, когда сержант добьется связи с Каракасом. Техника не хотела подчиняться сразу, она проявляла норов и капризничала.
—  Сеньорита! — кричал Гарсия. — Не связывайте меня больше с Санта-Ане, это бесполезно! Свяжите с Сан-Карлосом! Из Сан-Карлоса нас свяжут с Пуэрто-Аякучо, а Пуэрто-Аякучо соединит с Каракасом! Да! Да!
Наконец-то! Наконец-то на проводе Каракас! Гарсия записал нужный Каталине номер, а потом усадил ее за рацию.
—  Говорите сами, вы умеете!
Еще несколько минут переговоров, передача номера, шорох, треск — и вот уже гудки, а потом мужской, такой знакомый голос:
— Алло!
— Тони! Это я, Каталина! Ты слышишь меня?
—  Каталина, радость моя! Жива! Здорова! Позвонила! Какое счастье! — бодрый голос Тони излучал всегдашнюю жизнерадостность. — Я люблю тебя, люблю, люблю, — радостно продолжал он.
—  Я тоже, Тони! Я тоже! — ясный здоровый мир был совсем рядом, и Каталина сама не подозревала, что так ему обрадуется. Тени отступили, еще немного, и она вырвется на свободу. — Тони! Вытащи меня отсюда! Ты меня слышишь? Вытащи меня!
—  Конечно, слышу! Конечно, вытащу! Я чуть с ума не сошел без вестей от тебя. Звонил кому ни попадя! Ты знаешь, со мной такого не бывает. Теперь все в порядке. И я очень рад!
—  Пока не все. Забери меня отсюда как можно быстрее. У меня самой не получается. Меня это приводит в отчаяние!
—  Не волнуйся! Я знаю, где ты, и знаю, что делать. Говорю тебе — все о'кей! — уверенность Тони передалась и Каталине, — другой, отчетливый мир вступал в свои права.
—  Как дела на фирме? Что в офисе? — уже совсем иным, деловым тоном осведомилась Каталина.
— И там все о'кей! С тобой тоже все в порядке! Ты поняла, да? Все в порядке! — с этими словами голос Тони отдалился, стал еле слышным и пропал.
Но главное было уже сказано. Каталина посидела еще с минуту, приводя в порядок мысли и чувства.
—  Уезжаешь? — раздался голос у открытого окна.
Каталина вздрогнула и подняла голову — у окна стоял Рикардо и смотрел на нее темными, будто глубины реки, глазами.
— Подслушивать стыдно! — резко сказала Каталина.
—   Я нечаянно, — невинно ответил Рикардо. — Значит, пригодилась деталька? И ты, значит, уезжаешь? Тебя ждут городская жизнь, работа, развлечения и жених Тони. Так его, кажется, зовут, да?
—  Ты жалеешь, что я уезжаю? — неожиданно для себя спросила Каталина.
—  С чего это вдруг? Я рад. Ведь ты получишь то, чего хотела, — тон у Рикардо был все такой же невинно-простодушный.
—  Конечно, то, что хотела, — согласилась Каталина, но глаза ее вдруг неведомо почему наполнились слезами, и слезинки, не удержавшись, побежали по щекам.
— А ты, выходит, не рада? — поинтересовался Рикардо. — Неужели ты огорчена, Каталина, тем, что уезжаешь?
Рикардо тоже решил уехать. Он знал: на это потребуется время, пока он построит лодку, пока заработает деньги на мотор... Но сколько бы времени ни понадобилось, они с Бенито уедут из Сан-Игнасио!
— Мы уплываем, Бенито! Нам надо убраться из этого поселка! Убраться поскорее и не возвращаться больше никогда!
Таково было решение Рикардо Леона. А почему, спрашивается? Чем плохой поселок? Инграсия, например, считала, что у них просто рай. После того как выяснилось, что дочку ее не обидел чужак-горожанин, что ее любимая Лус Кларита чиста и невинна по-прежнему, Инграсия вновь летала будто на крыльях, глаза ее сияли, а трудолюбивые руки переделывали за день несчетное количество дел.
Глядя на ладную смуглянку Ииграсию, всякий бы понял сержанта Гарсию, который глотал слюнки, глядя на эту шоколадку. Однако надо сказать, что страсть Гарсии отнюдь не была низменной жаждой обладания. Он безмерно восхищался Инграсией, ее добротой, ее кулинарными способностями и испытывал к ней самые возвышенные чувства, на какие только был способен. Именно поэтому он долго стоял на пороге дома Инграсии и не решался войти. Наконец, справившись с волнением, постучал в дверь и вошел. Он стоял посреди кухни, в руках у него был большой миксер с прозрачным пластмассовым кувшином.  Инграсия с недоумением смотрела то на миксер, то на сержанта Гарсию.
—  После всех пережитых тобой бед я решил тебе сделать подарок, — торжественно начал Хустиньяно.
—  Мне?! — изумилась Инграсия. — Да мне в жизни никто подарков не делал!
— А я сделаю! — еще более торжественно продолжал Гарсия. — Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Это подарок для твоей семьи, для мальчишек, для всех!
И он церемонно вручил обомлевшей Инграсии миксер. Прежде чем взять его, Инграсия вытерла о фартук руки, а взяв, долго не решалась поставить.
Подумать только! Настоящий миксер! Никогда не было у Инграсии такой драгоценной вещи.
Поначалу она хотела отказаться от подарка, но потом поняла, что с такой красотой не сможет расстаться, и смущенно поблагодарила Хустиньяно Гарсию, глядя на него счастливыми сияющими глазами.
— Ну вот, я своего добился, — сказал, прощаясь, Гарсия, — я хотел увидеть, как блестят твои глаза, и увидел.
Инграсия поставила миксер на самое видное место. Он будет главным украшением ее кухни. Рано или поздно все у них будет. Бог не забыл их райского уголка. Он прислал к ним падре, прислал Фернандо, который осчастливит их цивилизацией. И набожная Инграсия перекрестилась, благодаря Господа за все Его дары.

Мирейя тоже благодарила Бога за то, что прислал к ним в Сан-Игнасио падре Гамбоа. Далеко за полночь просидели они с падре в тихой доверительной беседе, и воспоминание об их беседе служило для Мирейи отрадой и днем. Сколько доброты было в глазах падре, когда он смотрел на нее, как участливо расспрашивал о ее жизни. И она рассказала ему, что родилась в Валенсии. Мама вырастила их с сестрой, сестра получила образование, а она — нет. Сестра теперь живет в Каракасе, они переписываются, но придет, Бог даст, день — и повидаются.
— А в Сан-Игнасио как ты попала? — спросил падре..
—  Из-за золота. Здесь же было очень много золота. Это потом оно куда-то делось. Мы были очень бедными, мне хотелось помочь семье. Я стала работать в баре. Что за работа, сами знаете. В общем, наделала глупостей...
Мирейя не жалела, что сказала и о своих грехах. Кто как не падре принимает исповеди? На душе у нее стало после этого куда как легче.
С радостью угощала она его кофе, потом постелила постель. И когда падре с благодарностью взял ее за руку, а потом словно бы даже привлек к себе, она тоже была счастлива его несказанной добротой и милосердием. Но даже ему Мирейя не решилась сказать, что она давным-давно сирота и одна на свете как перст. Что некому постоять за нее, некому защитить. Что письма она посылает в Каракас только для того, чтобы уверить саму себя, будто уже кто-то есть на свете, кто беспокоится о ней и печется. А вот после беседы с падре Мирейя и впрямь почувствовала себя под защитой. В ее жизни появился бескорыстный, добрый человек, на которого она могла опереться.
И когда в тот же вечер к ней пришел Дагоберто, который конечно же не преминул сказать гадость о добром падре, заподозрив их обоих Бог весть в чем, заметив, как ласково держал падре руки Мирейи, — так вот, когда пришел Дагоберто, у Мирейи хватило духу сказать ему наконец всю правду.
— Я долго ждала, Дагоберто Миранда. — сказала она с горечью, — ждала человека, в котором заговорит сердце. Я ждала его и не дождалась. Ты приходил только тогда, когда у тебя были неприятности и ты нуждался в утешении. Я всегда тебя утешала, выслушивала, сочувствовала, и в конце концов ты засыпал в моей постели. Но сегодня я поняла: я тоже человек, мне можно сочувствовать, меня можно пожалеть и утешить. Мне не хочется сидеть с тобой, Дагоберто. Мне хочется, чтобы ты ушел!
Впервые за много лет Мирейя нашла в себе силы высказать Дагоберто то, что было у нее на сердце. И ей стало спокойно. Поселок Сан-Игнасио не казался больше Мирейе местом ссылки, где до конца своих дней она обречена влачить тяжкий груз одиночества. Добрый луч света проник в глухое селение, и жизнь в нем показалась Мирейе отрадной.

И Фернандо считал, что Сан-Игнасио — настоящая жемчужина. Какие туристы устоят перед здешними красотами! Чего стоит одна река, ее пороги и водопады! А сельва! А пестрые экзотические птицы! А цветы! А буйная растительность! Да люди будут платить бешеные деньги, чтобы только одним глазком взглянуть на здешние чудеса!
Глядя на избитого Антонио, Фернандо пытался скрыть улыбку: парень дешево отделался. Переделка могла кончиться куда хуже. Ну ничего, до свадьбы заживет!
При мысли о свадьбе Фернандо невольно поморщился: вот кого нужно вразумить, так это Жанет.
Он повернул голову — Жанет висела на шее у Антонио, осыпала его поцелуями и спрашивала:
—  Ты цел? Цел?
—  Если и цел, то только чудом, — сурово ответил Фернандо вместо брата, — мало того что ты переполошила весь поселок, ты чуть было не угробила Антонио.
—  Я?! — Жанет оскорбленно поджала губы. — Что за глупости! Я вообще не понимаю, сколько можно меня отчитывать!
— До тех пор, пока ты не начнешь соображать и перестанешь делать глупости! — отчеканил Фернандо.
—  Я думаю, Жанет все уже поняла, — более мягко сказал Антонио, — она пойдет и извинится перед матерью Лус Клариты.
— Да вы оба спятили! — взвилась Жанет. — Я скорее умру, чем унижусь перед нищей оборванкой! Обижена всерьез одна я, но никто не думает просить у меня прощения. Даже ты, Антонио! Больше того, в поселке меня сторонятся, будто это я совершила что-то недостойное! Но ведь, кажется, Антонио переспал с проституткой? А что я, я-то что дурного сделала?!
Жанет была так непробиваемо добродетельна, что мужчины только головой покачали и разошлись каждый по своим делам.
Ах, Жанет, Жанет! Глупость только новые беды накликает себе на голову. Антонио сам отправился к Лус Кларите, и как же неясно он говорил с ней, желая ее утешить! Он ведь понимал: Лус Кларита переживает из-за того, что его избили.
— Я рад, что все кончилось именно так, — сказал Антонио кроткой Лус, — откуда бы я иначе узнал, как ты дорога всем в поселке и какие здесь у вас отзывчивые люди.
Ни тени улыбки не появилось на прозрачном личике юной девушки.
—  Что мне за дело до всех? — печально спросила она. — Тебе-то я не дорога. У тебя есть невеста, и мне очень горько, что я тебя поцеловала.
— Никто меня не целовал так, как ты, — проникновенно отвечал Антонио. — И не случись всего, что случилось, я не узнал бы, как много ты для меня значишь...
Антонио хотел бы ее обнять, но только помахал рукой на прощание, и Лус Кларита счастливо улыбнулась. Что она могла поделать, если от всего сердца полюбила голубоглазого красавца горожанина? Его ласковый взгляд сделал ее счастливой. Глядя на его стройную фигуру, она знала, что нет мужчины прекраснее, чем Антонио Ларрасабаль, и нет места лучше, чем Сан-Игнасио, где она может быть так счастлива...

Фернандо же тем временем разыскивал Рикардо Леона. Он рассчитывал нанять его на работу. Первое, что нужно было сделать для процветания Сан-Игнасио,  —  это  расчистить  бывшую  здесь когда-то посадочную полосу. Если сюда смогут прилетать самолеты, Сан-Игнасио вмиг станет цивилизованным курортным местечком и в карманы Фернандо, а заодно и обитателей поселка так и потекут зелененькие.
Приятно мечтая, Фернандо заглянул к Дагоберто, зная, что он приятель Рикардо и тот даже нанялся работать у него в магазине.
— Рикардо в лавке? — осведомился он у Паучи. Темные глаза хорошенькой мулатки так и засверкали от негодования.
—  Как бы не так! — отвечала она. — Он и не думает работать, целыми днями где-то шляется.
Появившийся на крыльце Дагоберто добродушно рассмеялся:
—  Чтобы Рикардо Леон стал торчать в лавке? Да он и сам в это не верил, а уж я тем более.
С этим ответом Фернандо отправился дальше. Рикардо он увидел неподалеку от реки у груды деревяшек, которые тот тщательно перебирал, оглядывая каждую. Рядом с ним сидел Бенито. Рикардо что-то искал, но, видно, никак не мог отыскать.
—  Из того, что мы можем добыть здесь, патрон, — говорил Бенито, посмеиваясь, — можно смастерить разве что пирогу, и вас будут называть не лодочник Леон, а Леон-индеец.
Рикардо посмотрел на насмешника долгим взглядом, и Бенито поспешил сделать серьезное лицо:
—  Молчу, молчу, я ничего не говорил! Подошедший   Фернандо   невольно   поддержал Бенито.
—  Что ты роешься в мусоре, как нищий? — спросил он у Рикардо. — Это занятие не для тебя. Лучше давай потолкуем, я пришел к тебе с деловым предложением.
— И какое у тебя предложение? — осведомился Рикардо, продолжая методично перебирать деревяшки.
—  А вот какое, — Фернандо протягивал ему пачку денег. — Это задаток. Я просил бы тебя заняться расчисткой посадочной полосы. Ее нужно измерить... Впрочем, что я тебе объясняю. Ты и сам все прекрасно понимаешь. И мне кажется, только ты и можешь с этим справиться.
Рикардо уже не сидел на корточках, он встал, но молчал по-прежнему, оценивающе оглядывая небольшой стволик, который держал в руках.
На Бенито деньги произвели куда большее впечатление.
— Даже если строить пирогу, — громко зашептал он. — все равно нужны деньги! А у нас пусто! Берите деньги, патрон, берите!
—  Ну так что? — нетерпеливо спросил Фернандо.
— Пока я строю лодку и коплю деньги, я согласен поработать на вас, доктор, — неторопливо отозвался лодочник. — Но за то, что получится, я отвечать не могу.
—  Разумеется, не можешь, — признал Фернандо, и пачка денег перекочевала в карман лодочника.
  Доволен был Рикардо таким поворотом событий или нет, никто не мог сказать. Лицо его было, как обычно, бесстрастно, взгляд отстраненно печален. Зато Фернандо был доволен — он сделал первый реальный шаг, чтобы открыть ворота, через которые в Сан-Игнасио хлынет цивилизация, облагородив дикую, опасную сельву. И если пока Сан-Игнасио просто прелестное захолустье, то вскоре в нем появятся удобства двадцатого столетия и поселок станет очаровательным вдвойне.
Но, видно, у Сан-Игнасио и сейчас было достаточно очарования, потому что, колдунья Манинья раздумала уезжать. Больше того, она решила остаться в Сан-Игнасио навсегда.
Услышав о решении Маниньи, Такупай схватился за голову:
—  Как ты могла такое надумать, госпожа? Что случилось с тобой? Здесь тебя ждут одни несчастья и неприятности! Скажи, что с твоим светлым разумом? Почему он помутился?
Манинья снисходительно смотрела на горюющего старика.
—  Перестань причитать, Гуайко! Мне кажется, ты слишком стар, чтобы бояться несчастий и неприятностей. Отнеси сундук в дом, Мисаэль.
Просьба госпожи ничуть не обрадовала Мисаэля: сундук этот был тяжелым как тысяча дьяволов, хотя и невелик по размеру.
Поставив его на привычное место, Мисаэль осмелился спросить:
—  Сеньора, а зачем мы таскаем сундук туда и обратно? Поверьте, я спрашиваю со всем моим к вам уважением. Может быть, вы позволите и мы будем оставлять его в лодке?
Вдруг он увидел, как изменилось лицо Маниньи, но это был не гнев, которого он боялся. Манинья смотрела куда-то в пространство вопрошающе, напряженно, потом будто успокоилась, но оставалась все такой же далекой и отстраненной. Она словно бы жила в ином мире и, возможно, даже не слышала Мисаэля.
Однако она к нему обернулась и спросила:
—  Ты видишь ее, Мисаэль?
—  Кого, сеньора? Кого я могу увидеть? — Мисаэля прошиб холодный пот, и он опасливо оглянулся.
—  Девочка рада, что я осталась, Мисаэль.

Глава 15
На площади возле расставленных полукругом стульев собрались все жители поселка Сан-Игнасио. Наконец-то состоится месса. Наконец-то Господь Бог оденет своей благодатью это глухое нечистое место и ниспошлет покой душам его обитателей. Набожные женщины уже готовы были утирать слезы благодарности и умиления, что наворачивались у них на глаза.
Куда менее торжественно было на душе у падре Гамбоа. Поглядывая на собравшихся, он повторял про себя:
—  Гамбоа! Почему нет чуда? Спаси меня и на этот раз! Что же мне делать? Что?!
Однако, похоже, заступник не слышал своего подопечного. Инграсия уже накинула на голову белый кружевной платок, собираясь помогать падре служить мессу, и со вздохом Гамбоа начал:
—    Все мы успокоились. Прекратились все ссоры, и я скажу вам, что мир прекрасен. Мир от Бога, дети мои, так всегда говорила моя мать. А теперь начнем служить мессу...
Кто знает, как справился бы с этим многотрудным делом незадачливый пастор, но тут вдруг послышался странный шум, который становился все громче, все отчетливее.
—  Что это? — спросила Инграсия, видя, как с неба спускается — нет, конечно, не птица, а белоснежный, очень красивый летательный аппарат.
—   Он приземлился у колдовского камня! — крикнула Тибисай. — Бежим туда!
И все, обгоняя друг друга, кинулись к колдовскому камню.
Теперь жители поселка стояли полукругом около изящного небольшого вертолета, ожидая, кто же из него появится.
—  Приехали новые люди, — с надеждой сказал Гаэтано.
Но это не был миг встречи, это настал миг расставания, потому что появившийся летчик, отрекомендовавшись капитаном Энрике Бермудесом, спросил, кто из собравшихся сеньорита Каталина Миранда.
Каталина подошла к нему, и капитан вручил ей письмо.
Лодочник тоже смотрел на вертолет, раздвинув заросли, вернее, смотрел он на Каталину, и она смотрела на него.
— Я прилетел за вами, — сказал капитан. — Сеньор Тони Капелли поручил мне переправить вас в Каракас.
—  Благодарю вас, капитан, — ответила Каталина.
— Я хотел бы немного передохнуть и освежиться. А вы, когда будете готовы, предупредите меня.
Никто в поселке не сомневался, что Каталина рано или поздно уедет, но никто не подозревал, как им будет грустно расставаться с ней.
Дагоберто никому бы не признался, что на сердце у него скребут кошки, что ничего ему на свете не мило, как только он подумает — еще час, и рядом с ним не будет Каталины...
Дочка читала письмо, он подошел к ней, поло¬жил руку на плечо и спросил:
—  Надеюсь, не плохие новости?
— Что ты, папа! — отвечала Каталина. — Тони хочет, чтобы мы зарегистрировали брак, как только я приеду. Хочет, чтобы я больше не работала.
В руках Каталина вертела коробочку с обручальным кольцом — красивое кольцо лежало в коробочке, очень красивое.
— Что-то я не вижу у тебя особого восторга, — проницательно заметил Дагоберто. — Имей в виду, дочка, выйти замуж нетрудно, зато, если ошиблась, выцарапаться обратно ох как нелегко!
Дагоберто ждал: что-то Каталина ему ответит? Она смотрела очень серьезно, даже печально, было видно, что ей трудно принять решение, но отцу, ласково поцеловав его, сказала:
— Сейчас я приму душ, приведу себя в порядок и буду готова к отлету.
Каталина стояла под душем, текли струи воды, а перед ее глазами проплывало все, что она пережила здесь, и она видела лодочника, лодочника, лодочника... Как он вез ее на плоту, как танцевал с ней, как висел на дереве, а она поила его водой, как целовал ее. Господи! Как же он целовал ее... Каталина закрыла глаза...
Сеньорита Миранда заглянула в бар, ища капитана Бермудеса. Она была готова к отъезду, в белой застегнутой наглухо кофточке, гордая и неприступная. Сквозь открытую дверь холла она видела прикорнувшего на диване капитана, видела, как его разбудила Лола и предложила отдохнуть вместе с ней в удобной комнате.
—  Вам понравится, — пообещала она, и капитан охотно согласился пойти с ней.
Каталина поняла: отъезд их на неопределенное время откладывается.
—  Вы скажете мне, когда мы полетим, — сказала она капитану, а сама поднялась попрощаться к доктору Фернандо.
Комнатка у Фернандо маленькая, скучная, Каталина появилась в ней как фея счастья.
Так, по крайней мере, сказали Каталине засветившиеся глаза Фернандо.
— Ты даже не представляешь себе, как мне жаль, что ты уезжаешь! — заговорил он, вставая ей навстречу. — Я почему-то надеялся, что мы будем вместе осуществлять мой проект. Будем работать и увидим, как это селение совершенно преобразится. Здесь появятся удобные домики, будут приезжать туристы. У местных жителей появится работа, они не будут так бедствовать. — Ты мечтатель, Фернандо!
— Да! И я мечтал, что осуществлять мою мечту мы будем вместе. Ты ведь мне очень нравишься, Каталина. Мне кажется, что еще немного, и я бы всерьез полюбил тебя.
—  Вот это уж совсем лишнее, Фернандо, — решительно ответила Каталина.
—   Понимаю, — успокоил ее Фернандо, — я всегда считал себя только другом, верным и преданным. Ты можешь рассчитывать на меня, если тебе что-то понадобится.
—   Спасибо, Фернандо. Я очень ценю твою дружбу. Мы столько пережили вместе, что ты навсегда останешься для меня очень близким человеком.
Фернандо притянул к себе Каталину и поцеловал. Их поцелуй был знаком искренней приязни друг к другу.
Дверь открылась, Каталина увидела Рикардо и освободилась из объятий Фернандо. Сколько муки было в этом взгляде, муки и еще чего-то более страшного, отчего Каталине стало больно и стыдно.
— Ты пришел за деньгами, Рикардо? — как ни в чем не бывало спросил Фернандо. — Сейчас, сейчас, погоди секунду. Знаешь, Каталина, Рикардо сказал, да ты и сама видела, что одному человеку не справиться с расчисткой полосы. Теперь Рикардо наймет для нас индейцев, и ты увидишь, какая здесь закипит работа...
—  Не увижу, Фернандо! Я улетаю, — ответила Каталина, и Фернандо сразу осекся.
— Я загляну в другой раз, — сказал Рикардо, — мне кажется, я не ко времени.
—  Что ты! — возразил Фернандо. — Подожди, я сейчас.
—  Я подожду внизу, — сказал Рикардо. Каталина пошла за Рикардо следом.
—   Давай простимся, простимся по-хорошему, — сказала она, в глазах у нее и в голосе была тоска.
—  Так же, как с доктором Фернандо? — не без яда осведомился Рикардо.
—  При чем тут это? Мы с доктором друзья, а я уезжаю по-настоящему, навсегда. Ты это понимаешь?
— Почему не понять? Твой жених присылает за тобой вертолет, ты целуешься и обнимаешься с Фернандо, а теперь хочешь поцеловаться со мной. Я все правильно понимаю?
То, что Рикардо, всегда такой сдержанный и мудрый, мог говорить так грубо и оскорбительно, было для Каталины потрясением.
—  За кого же ты меня принимаешь? — спросила она с упреком.
— За капризную, лживую и доступную женщину, — ответил Рикардо.
— Для чего тебе нужно оскорблять меня? — Каталина в данный момент даже не рассердилась, она, такая скорая на гнев и резкие слова и решения. — Зачем ты так говоришь?
—  Какая тебе разница, что я говорю, ведь ты уезжаешь.
— А я ведь хотела сказать тебе на прощание...
—  Что?
—  Ничего! Прости, Рикардо, я-то думала, что ты часто говоришь одно, а думаешь совсем другое, но если так... Прощай, Рикардо!
Каталина ушла не оборачиваясь. Рикардо смотрел ей вслед слепыми от боли глазами.
Фернандо тронул его за плечо, протягивая деньги.
— Ты скоро наймешь индейцев? — спросил он.
—  Скоро. Я договорился с Дагоберто, буду снимать у него комнату. Дом-то... теперь пустой.

Падре Гамбоа опять избавили от разоблачения. Кто-то его явно хранил, Бог или дьявол, он не разбирался. Опасность вновь миновала, и он был счастлив. Но покой у людей с нечистой совестью недолог. Мальчуганы Инграсии подобрали в уличной пыли бумажку, которую обронил капрал Рейес, когда рылся в конверте, ища согласие на отставку. Любопытные мальчишки конечно же стали ее рассматривать. И что же они увидели? Портрет падре! Только на фотографии падре был очень страшный — худой, черный, с вытаращенными глазами. Мальчишки тут же поделились своей находкой с Тибисай.
— Дурной человек сделал портрет нашего падре, — сказала набожная старуха. — Очень дурной, это сразу видно. Нужно найти падре и спросить, кто это сделал такую дурную фотографию.
Увидев свою фотографию, Гамбоа похолодел. Да какой Гамбоа? Галавис, преступник, бежавший из боливарской тюрьмы, которого разыскивают и вот-вот найдут власти. Ему срочно надо было отсюда сматываться. И выход был — вертолет. Только как на него попасть? Там только три места. Летят Каталина, Жанет и Антонио, и больше ни единого человека летчик не возьмет.

Счастливая Жанет прибежала к Антонио.
— Наконец-то радостная весть — через полчаса мы с тобой улетаем из проклятущего поселка! Как я счастлива, Антонио! — Жанет чуть не прыгала, обнимая жениха.
Антонио, похоже, не разделял ее восторга. Голубые глаза его смотрели довольно холодно и не без недоумения: весть застала его врасплох.
—  Собирайся, Антонио! Собирайся! — торопила Жанет. Сидя на кровати, она торопливо запихивала свои  вещи в  сумку,   брала и  совала не глядя. — Ну что же ты? — спросила она, видя, что Антонио стоит у окна, не двигаясь с места. — Вот это положи к себе, у тебя ведь найдется место? — Она протягивала ему рубашку. Антонио молчал. — Давай не будем ссориться! — умоляюще попросила она, перекатившись на кровати к нему поближе. — Не порть мне настроение. Скоро мы прилетим в Каракас и поговорим там совершенно спокойно. Ты увидишь, поймешь, что мы с тобой любим друг друга.
Антонио повернулся к Жанет и сказал:
—  Выслушай меня внимательно, Жанет, и постарайся понять. Я много думал и принял решение. Мне очень жаль, но я никуда не поеду.
Жанет окаменела.
— Ты бросаешь меня? Ведь это означает конец. Ты понимаешь, что это означает конец наших отношений?! А я, я люблю тебя! Я приехала в эту мерзкую дыру только потому, что люблю тебя!
Слезы текли по щекам Жанет, она упала на кровать ничком и рыдала: счастье в один миг обернулось для нее горем.
—  Я тоже люблю тебя, — мягко сказал Антонио, — но с этой, как ты выражаешься, дырой связано все мое будущее. Я хочу работать со своим братом, наш проект — единственное, что у нас есть в жизни.
— Но я не хочу уезжать без тебя! Ты не можешь променять меня на какую-то жалкую дыру! — плакала Жанет.
— Ты можешь остаться, — предложил Антонио.
—  Меня здесь никто не любит, — честно призналась Жанет. — Я признаю, что глупо себя вела, но ведь ты изменил мне со шлюхой!
—  Не будем об этом. Ты ни в чем не виновата. Но ведь кроме проекта мне нечего тебе предложить, поэтому удерживать тебя я не имею права.
— Так вы летите, ребята? — в комнату заглянул Фернандо с пачкой каких-то бумаг в руках.
—  Нет, — ответил Антонио.
—  Да! — ответила Жанет.
Фернандо посмотрел на обоих, благодарно улыбнулся брату и подошел к заплаканной Жанет.
— Это письма и проспекты для бюро путешествий в Каракасе, туристических агентств в Канаде, Германии и Италии. Отправь их, пожалуйста, Жанет, — попросил Фернандо.
— Жаль, что у нас нет фотографий, — вздохнул Антонио. — И с удобствами тут туговато.
—  Я очень благодарен тебе за решение остаться, — обратился к брату Фернандо. — Вдвоем мы будем работать не покладая рук, и вот увидишь, своего добьемся.
— Я думаю, ты простишь меня когда-нибудь, Жанет. Я уверен, мое решение правильное! Пойду скажу капитану, что одно место в вертолете свободно.

Да, кто-то свыше покровительствовал преступнику Галавису! Он чуть не подпрыгнул от радости, услышав, что в вертолете освободилось место. И побежал со всех ног собираться.
— Я уезжаю, Мирейя, — сообщил он на ходу встретившей его счастливой улыбкой женщине.
И остановился — такого эффекта от своего сообщения он не ждал. Мирейя побледнела как полотно, помертвела, и в глазах ее отразилось такое отчаяние, что Гамбоа—Галавис не мог не сказать: — Да я не знаю, сколько времени буду в отъезде. Два-три дня, не больше. Не надо так смотреть!
—  Не  обращайте  внимания,   падре!  Когда  я была маленькой и мама уходила из дому, я всегда плакала и боялась, что она не вернется и оставит меня одну. Вот и сейчас я чувствую себя такой же маленькой девочкой. Я остаюсь одна, без защиты, и мне очень страшно!
—  Я не оставлю тебя, Мирейя, — Галавис был искренне растроган.
Ему вообще очень нравилась эта женщина, такая сердечная, такая чистая, несмотря на свою не слишком-то праведную жизнь. Но уж кем-кем, а ревнителем чистоты Галавис никогда не был.
—  Как жаль, падре, что вы священник! Ни для кого не секрет, что Дагоберто был моей последней надеждой, но так и не женился на мне, и я опять осталась наедине со своим одиночеством. А вы, вы самый необыкновенный человек на свете. Вы подарили мне минуты необыкновенного счастья, прогнали мое одиночество участием и сердечной добротой. Я хочу поблагодарить вас...
Мирейя в порыве любви и отчаяния обвила руками шею Гамбоа и крепко, страстно его поцеловала.
—  Мирейя...
—  Ничего не говорите, падре! — Мирейя после своего поступка была в еще большем отчаянии. — Забудьте обо всем, что случилось! Это безумие, глупость, грех! Уезжайте, падре, уезжайте! И никогда больше не возвращайтесь!
Мирейя убежала вся в слезах, а Гамбоа стоял взволнованный.
— Эх, Гамбоа, Гамбоа, — заговорил он про себя. Он привык обращаться к умершему пастырю как с собеседнику и советчику. — Ты же видишь, я больше не могу обманывать этих людей. Я же преступник, меня ищет полиция. Но теперь я положу этому конец. Пусть все узнают, кто я такой, — бормотал падре.

Но вот и наступил миг расставания. Все столпились у вертолета. Последние объятия, поцелуи, пожелания.
Антонио говорил, прощаясь с Жанет:
— Мы же прощаемся не на всю жизнь, девочка! Если бы ты слушала меня и доверяла мне, я бы от всего сердца просил тебя остаться.
— Значит, ты просишь меня, все-таки просишь остаться, — обрадованно засияла Жанет.
—  Беги, а то вертолет улетит без тебя, — Антонио слегка подтолкнул ее и с улыбкой смотрел ей вслед.
Каталина высматривала Дагоберто, она хотела поцеловать его на прощание. Откуда же ей было знать, что Дагоберто заперся у себя в доме? Он не желал, чтобы кто-то видел, в каком он отчаянии из-за отъезда дочери, поэтому предпочел прослыть бесчувственным, чем выставить свои чувства на¬показ всему поселку.
Жанет и Каталина уже в вертолете, вот-вот он поднимется.
—  Погодите! Погодите! — к вертолету подбежала Мирейя. — Падре хотел лететь с вами! Сейчас он придет.
— Падре? Хорошо. Жду еще ровно две минуты. Больше не могу. Нам нужно добраться до Пуэрто-Аякучо засветло, — ответил капитан.

Услышав рокот мотора, Манинья блаженно улыбнулась. Светящееся лицо ее с темными сияющими глазами стало необыкновенно прекрасным.
— Вертолет улетел, Гуайко! Этот рокот принес счастье Манинье.
Манинья поднялась по лестнице к себе в комнату и застыла, обняв резной столбик, а Такупай стоял внизу и любовался счастливой Маниньей. Наконец-то сердце Такупая было спокойно — Манинья была счастлива, она просто излучала счастье, и Такупай верил, что все беды Маниньи позади.
Госпожа его приютила у себя бессловесную женщину, которая вела себя почти как зверек, испуганное животное. К ней прилепилась кличка Пугало. Женщина эта приготовила чудесное снадобье для Гараньона, и рана его стала затягиваться прямо на глазах.
Потом госпожа повела Пугало с собой в лес. Такупай знал, что они пошли искать золото. Он не пошел за ними, он знал, когда он нужен госпоже, а когда она хочет обойтись без него. Когда они вернулись, Такупай понял, что Пугало отыщет для Маниньи золото.
— Я видела его, — сказала Манинья, — оно сверкало и переливалось. Золото принадлежит Манинье, и Манинья счастлива. Я там увидела и еще кое-что, — прибавила она. — Теперь все будет хорошо. Сельва снова любит Манинью.
А теперь вот улетел и вертолет, увозя Каталину Миранду, ненавистную соперницу. Манинья еще в сельве знала, что ее мужчина будет принадлежать ей.
Отъезд Каталины был и для Такупая большим облегчением. Он не мог забыть, как блестел в руках Маниньи нож, когда она скрылась в доме Дагоберто.
—  Я так испугался, когда ты пошла к девушке с ножом, — сказал он, — хорошо, что она уехала.
—  Если бы Манинья пошла к Каталине с ножом, разве бы Каталина осталась в живых, Такупай? — с недоумением спросила Манинья. — Если она жива, то только потому, что Манинья не хотела ее смерти.
—  Я тоже так думаю, — согласился Такупай. Он думал так, но думал и по-другому. Он был старым и мудрым и знал, что в ночь, когда случилось несчастье с Гараньоном, Манинья колдовала. Она хотела наслать смерть на Каталину но духи не послушались Еричану, и это было главным ее горем. Теперь девушка уехала и все будет хорошо. Такупай был очень доволен, он любил свою госпожу и верно ей служил.

А Галавис так и не успел на вертолет. И как же он сетовал по этому поводу, как горевал! Он даже упрекал падре Гамбоа в том, что тот не захотел ему помочь и избавить от неприятностей. Задержался он, обчищая комнату Мирейи. Так он решил рассказать о себе правду, так решил поступить, чтобы она о нем не сожалела. Он хотел прихватить все ее драгоценности, а там поминай как звали!.. Он стоял посреди комнаты Мирейи, когда в дверь заглянул Фернандо.
— А вы, падре, были здесь? — спросил доктор не без удивления.
—   Да, — без малейшего смущения ответил падре. — Я искал Мирейю.
—  Она провожала вертолет, — сообщил Анто-нио, который вернулся вместе с Фернандо.
— Да что вы?! А вертолет улетел?
— Улетел, — подтвердил Фернандо. — А вы остались?
— Да, сын мой, — скромно потупившись, произнес Гамбоа—Галавис, — это мой долг и это мой поселок.

Отредактировано 77pantera777 (29.05.2013 23:34)

Глава 17
Инграсия рассказала падре про все свои беды. Она покаялась в том, что очень обрадовалась подарку,   что   даже   отнесла   сержанту   пирожков, желая как следует отблагодарить его. Повинилась в том, что стала причиной ненависти между двумя достойными людьми. Призналась, как горевала из-за разбитого Абелем миксера. Сказала, что запретила сеньору сержанту оказывать ей какие бы то ни было знаки внимания, но, наверное, говорила очень уж резко, и, наверное, это грех, потому что сержант Гарсия — хороший человек, только немного назойливый...
Падре Гамбоа слушал ее очень рассеянно, он был занят своими бедами и охотно отпустил Инграсий все ее грехи. Однако Инграсию очень удивила сама процедура отпущения: падре похлопал ее по плечу и сказал:
—  Все в порядке, Инграсия. Все в порядке.
— А как же отпущение? — изумленно спросила она.
— Какое отпущение? — поинтересовался падре. — Я тебе все отпустил.
—  Ну а покаяние, молитва? — опять спросила Инграсия.
—  Я уже помолился, — бодро ответил падре и поспешно вышел за дверь.
Инграсия удивленно посмотрела ему вслед, а потом от всего сердца перекрестилась: на душе у нее стало гораздо легче. Чего нельзя было сказать о падре Гамбоа, который тоже собирался продолжить свою исповедь перед Мирейей. Он ведь знал: Дагоберто ни за что не оставит его в покое.

Паучи отправилась мыться в душ. Щелястая кабинка с синей занавеской стояла в углу деревенской площади, радуя всех любителей чистоты. Дагоберто, у которого заболела голова, решил немного прогуляться. Паучи ушла успокоенная, похоже, ее хозяин не причинил себе вреда, выпив вино, принесенное колдуньей. Паучи никогда бы не отважилась что-то взять из рук Маниньи, она смертельно боялась страшную колдунью.
Дагоберто — ему было как-то не по себе — вышел на улицу и вдруг услышал отчаянные крики. В том, что это голос Паучи, у него не было никаких сомнений. Он бросился на крик и увидел спину Гараньона, который облапал девушку и зажимая ей рот, пытался вытащить из душа. Паучи отчаянно сопротивлялась.
—  Оставь ее! — рявкнул разъяренный Дагоберто. — Ты мне заплатишь за это безобразие!
Гараньон не собирался цацкаться с этим старикашкой, он давно обещал Паучи, что пришибет его. И готов был слово свое сдержать.
—  Осторожнее, сеньор! — закричала Дагоберто Паучи и увидела вдруг, что он повалился на землю как мертвый.
Тибисай, что кормила неподалеку кур, подбежала к лежащему Дагоберто.
— Что с ним? — кричала она. — Что ты сделал ему, Гараньон?
— Да я его и пальцем не тронул, — отвечал Гараньон с искренним недоумением, потому что говорил правду.
Паучи горько плакала. Прибежали Каталина с Мирейей, обе страшно перепугались, увидев бледного неподвижного Дагоберто. Каталина послала Паучи срочно искать Рикардо.
—  Папа! Папочка! — рыдала Каталина, сидя возле отца на земле. — Только не, умирай! Только не умирай!
Слава Богу, Рикардо не заставил себя ждать. Он приложил ухо к груди Дагоберто, долго слушал и наконец сказал:
—  Сердце не остановилось. И все вокруг перекрестились.
—  Сердцебиение очень слабое, но есть.
—  Его нужно перенести в дом, правда, Рикардо? — спросила Каталина, слезы ручьем текли у нее по щекам.
—  Сейчас мы перенесем его к Мирейе, — распорядился подоспевший Гарсия, который очень любил, чтобы во всем был порядок.
Лейтенант Эррера, Рикардо, Гаэтано и Гарсия подняли Дагоберто, отнесли в дом Мирейи и уложили на кровать.
Видно, Дагоберто стало легче, он приоткрыл глаза и увидел плачущую у изголовья Каталину.
—  Не плачь, детка, — сказал он ласково, — я не оставлю тебя одну...

Тибисай, не теряя времени, побежала к Манинье. Такупай не хотел пускать ее, и тогда она сказала ему:
—  Скажи своей госпоже, что Дагоберто Миранда умирает.
При имени Миранды Такупай насторожился, он пошел и сообщил Манинье нерадостную новость, и она вышла к Тибисай.
Тибисай смотрела на нее, умоляюще сложив руки.
—  Я пришла к тебе просить о милосердии, — проговорила она, — ты владеешь даром, помоги старику, он задыхается, ему не хватает воздуха.
Манинья гневно смотрела на Тибисай, было видно, что слова Тибисай не растрогали ее сердца.
—    Госпожа, разве ты не пойдешь помочь ему? — спросил Такупай.   
— Кто такая Манинья, чтобы раздавать воздух задыхающимся? Нет, Такупай, я никуда не пойду.
И ты, старуха, уходи из моего дома, — сказала она Тибисай.
Недаром Тибисай так не любила Манинью, недаром не доверяла ей!..

Такупай видел, что Манинья полна ярости.
—  Все, что ты готовила дочери, обрушилось на отца, — сказал он печально.
—  Почему мне так не везет с ней, почему?! — бушевала Манинья. — Но ты увидишь, Такупай, я ее одолею.
Такупай только грустно понурился. Что он мог поделать со своей госпожой?

—  Что с моим отцом, Рикардо? Что с ним? — добивалась Каталина.
—  Не знаю. Точный диагноз я поставить не могу. Ему непременно нужна медицинская помощь. Нужно как можно скорее отвезти его к врачу, — ответил он после того, как послушал Дагоберто фонендоскопом, принесенным Эррерой.
—  Моя лодка к вашим услугам, — вступил в разговор лейтенант Эррера, он стоял возле постели, ожидая результата прослушивания. — Мы можем отвезти его в Сан-Карлос.
—  Я тоже поеду с вами, — вскинулась Каталина.

—  Сожалею, сеньорита, но у нас в лодке слишком мало места, — огорченно ответил Эррера.
—  Но я же не могу оставить папу одного! — настаивала Каталина.
— Почему? — слабым голосом, но всячески стараясь приободриться, спросил Дагоберто. — Лучше оставайся здесь и занимайся моими делами. Я о себе позабочусь. Обещаю тебе, дочка.
Действовать нужно было быстро. Каждая минута была дорога в этой опасной ситуации. Мужчины соорудили что-то вроде носилок и бережно понесли Дагоберто в лодку. Лейтенант Эррера отдал своим подчиненным приказ приготовиться к отъезду.
— Сердце дало первую осечку, но меня еще рано списывать со счетов, — говорил Дагоберто Каталине. — Все дела я оставляю на тебя. Мирейя тебе поможет. — Целуя дочь на прощание, он вложил ей в ладонь ключ, достав его из нагрудного кармана. — У тебя, детка, добра не так-то много, но ты должна знать, сколько его у тебя есть, — он хотел сказать еще что-то, но вдруг закрыл глаза и замолчал.
Каталина плакала.
Набравшись сил, Дагоберто обратился к Рикардо.
—  Кто бы мог подумать, что ты станешь моим врачом? — он даже попробовал усмехнуться, но у него это не слишком-то получилось.
— Я не врач, я твой друг, — очень серьезно сказал Рикардо.
Это и в самом деле было так, у них была настоящая мужская дружба.
—  Это хорошо, — так же серьезно ответил Дагоберто, — потому что сейчас мне очень нужен надежный друг.
— Ты можешь рассчитывать на меня, — пообещал Рикардо.
—   Возвращайся быстрее, Дагоберто, — Мирейя подбежала проститься. — Здесь все тебя любят.
«Неужели Бог помогает тебе, мошенник?» — невольно подумал Дагоберто, глядя на Галависа, который тоже стоял возле носилок, а Мирейе сказал:
— Я знаю, что любят. И ты береги себя. Ты мне нужна, Мирейя!..
Дагоберто осторожно перенесли в лодку. Похоже, он опять потерял сознание. Лейтенант постарался, чтобы мотор завели как можно тише и без рывков.
— Я сделаю все, что смогу, Леон, — сказал на прощание лейтенант, и лодка двинулась вверх по реке.
Каталина направилась к дому, который без отца стал пустым и неуютным.
Паучи кинулась к ней навстречу. Она собиралась уходить — зачем Каталине служанка? Но хотела сказать на прощание, что очень любит сеньора Дагоберто, что он не заслуживает в жизни ничего плохого.
— Не уходи, Паучи, — удержала ее Каталина, — оставайся со мной и помогай мне. Я уверена, папа будет доволен.
Фернандо, проводив Каталину до дома, стал прощаться.
— До завтра, Каталина. Отдохни и знай, что я всегда в твоем распоряжении, — сказал он, целуя ей руку.
— Спасибо, Фернандо, — слабо улыбнулась Каталина. — Знаешь, меня очень интересует, от чего этот ключ.
Несмотря на усталость и на все волнения трудного, несчастливого дня, Каталину очень занимала загадка ключа. Вероятно, этим ключом было закрыто что-то очень важное. Иначе отец не оставил бы его ей. Она даже нашла в себе силы отправиться в сопровождении Фернандо в магазин, чтобы там поискать сундук или кладовку, которую отпер бы этот ключ. В лавке было темно. Переносной фонарь едва освещал кусочек прилавка. Каталина поискала замок, к которому подошел бы ключ. Ключ никуда не подходил, и она со вздохом отложила поиски на завтра. В лавку заглянул Антонио, он был зверски голоден и звал Каталину с Фернандо в бар перекусить. Каталина отказалась: день сегодня был невыносимо долог, она хотела только одного — лечь спать...
Вернувшись домой, Рикардо Каталину не застал. Он переселился в дом Дагоберто в день отъезда Каталины. Дагоберто был рад, что в опустевшем доме будет жить кто-то еще. Но вот Каталина вернулась, а Дагоберто покинул так долго служивший ему кров. Надолго или навсегда? Рикардо не мог сказать. Его подозрения нуждались в проверке и подтверждении.
Рикардо попросил Паучи рассказать, что было до того, как Дагоберто упал на землю. Паучи принялась рассказывать про нападение Гараньона, но он прервал ее:
—  До этого, Паучи, до этого. Может, ты заметила в нем что-то странное? Может, он съел что-то или выпил.
—  Ничего не ел. А пил только вино, которое принесла колдунья Манинья.
Так Рикардо узнал, что в дом приходила Манинья, что она хотела помириться с Каталиной и принесла вино, которое выпил Дагоберто.
Рикардо тут же взял стакан, понюхал его, осмотрел и оставленную бутылку с остатками угощения Маниньи. В дверях он столкнулся с Мирейей, она слышала все, что рассказала Паучи.
— Так, значит, это Манинья? — охнула она.
—  Только никому ни слова, Мирейя, — попросил Рикардо. — Я сам займусь этим. Никому ни единого слова.
И он вспомнил, как Манинья говорила с ним на вырубке, как пила из его фляги воду, а потом, предостерегая от неразумных поступков в дальнейшем, бросила нож, и он вонзился в дерево в одном сантиметре от его лица. Тогда он похвалил ее мастерское владение ножом...
Но Манинья владела мастерски не только ножом, колдун Памони обучил Манинью многим тайнам и искусству колдовать. Она понимала язык птиц, разбиралась в хитростях реки, знала тайну ягуаров и заклинание луны. Так говорила сама Манинья. И еще она умела слушать дыхание дьявола.
Весь этот день Манинья, к ужасу Такупая, колдовала. Она не могла понять, почему не может одолеть самонадеянную строптивую девчонку. Что за силы хранят ее?
И наконец показала индейцу небольшой белый сосуд — была ли это высушенная тыква, или сосуд был глиняный, Такупай не стал разбираться, он запомнил одно: сюда его госпожа собралась запереть душу Каталины Миранды! Страшно стало Такупаю, и он попытался предостеречь свою госпожу.
— Кто отдает душу дьяволу, — сказал он, — тот умирает.
—  Манинья будет жить всегда, — засмеялась Манинья.
И Такупай понял: Манинье удалось ее колдовство. Сегодня она похитит душу Каталины Миранды...
Каталина поднималась на крыльцо, когда из темноты, будто привидение, возник Такупай.
— Такупай беспокоится за вашу жизнь, выслушайте Такупая, сеньорита, — сказал он.
Каталина, хотя индеец и спас ее от партизан, недолюбливала преданного слугу своего недруга Маниньи. Ей неприятно было его присутствие, а уж тем более разговор с ним на ночь глядя.
—  Оставьте меня в покое, — попросила она, — я ничего не хочу слушать, — и приготовилась закрыть дверь.
Но Такупай смотрел на нее с такой мольбой, что она все-таки решила его выслушать.
— Такупай всегда спасает вашу жизнь, — взволнованно говорил индеец. — Этой ночью вам грозит смерть. Не спите этой ночью, сеньорита! Не позволяйте сну одолеть вас, и тогда останетесь в живых. В живых! — повторил Такупай и исчез.
Нет, недаром Каталина не хотела говорить с ним на ночь глядя. Такого наслушаешься, что и вправду не заснешь! Но кажется, этой ночью бессонница ей не грозит: она так переволновалась, так устала, что засыпала прямо на ходу...
Едва дойдя до кровати, Каталина будто провалилась.

Пока Такупай предупреждал Каталину, которая ему не поверила, лодочник разыскивал Манинью. Мисаэль удивился, увидев у них в лагере в сельве Леона.
— Что ты тут делаешь? — спросил он. — Сельва ночью нагоняет страх.
—  Твоя госпожа тоже, — с мрачной усмешкой ответил Рикардо. — Где она?
— Ее нет, — ответил Мисаэль. — Ты можешь поговорить со мной, потому что и Такупая нет.
—  Я зайду попозже, — пообещал Рикардо и двинулся от костра во тьму.
Удар сзади повалил его на землю. Он попытался встать, на него обрушился еще один удар. Рикардо рассмотрел Гараньона. Гараньон так и не ушел от Маниньи и, похоже, стал еще злее. Он ненавидел лодочника за все — и за то, что тот свободен, и за то, что нравится Манинье, и за то, что презирает разбой, и за то, что не гнушается черной работой. Рикардо умел драться, но в этот раз ему здорово досталось, Гараньон едва не убил его. Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы не подоспел Мисаэль. Он смог образумить бешеного Гараньона только тем, что сеньора Манинья будет страшна в гневе.
— Этот парень нужен сеньоре живой! Мало у тебя было с ней неприятностей? А ну убирайся отсюда, Гараньон! — кричал Мисаэль, целясь в Гараньона, и тот, злобно ворча на Рикардо: «Ты получил свое, собака!», отпустил свою жертву.
Сколько Рикардо пролежал в сельве, он и сам не знал. Очнулся он, почувствовав какое-то прикосновение: поддерживая его голову, Пугало подносила к его губам кокосовую скорлупу. Только после ее снадобья Рикардо смог подняться. Ночь, похоже, предстояла нелегкая...

Лола решила этой ночью повеселиться. Должны же они были отпраздновать отъезд гвардейцев и свободу Росарито! У Лолы был еще один тайный расчет: она хотела напоить Росарито и посмотреть, что из этого выйдет: может, он станет повеселее и посмелее? Она никак не могла понять, что такое с этим Росарито? Он ей нравился, очень нравился, а Хосе Росарио на нее — ноль внимания. Лола к такому обращению не привыкла. Она к нему и так, и этак, а он насупится и в сторону смотрит. Что он, мальчишек любит, что ли? Вот гадость-то! И обидно тоже. Лолу просто перекашивало при одной только мысли об этом. Но, поглядев на Хосе Росарио, она сама не поверила своим подозрениям: не может такой красавец парень не любить женщин. Нужно только подзавести его как следует. Этим Лола и собиралась заняться.

С величайшим чувством облегчения улегся в эту ночь в постель падре Гамбоа. У него больше не было никаких оснований вспоминать о преступнике Галависе: все его недруги уехали, он был в полной безопасности. И когда Мирейя перед сном пыталась продолжить с ним дневной разговор, он ответил ей с широчайшей улыбкой:
— Ничего особенного я не хотел тебе сказать, дочь моя! Ровным счетом ничего!
И у Мирейи осталось двойственное чувство: она была и рада молчанию падре, и в то же время ей хотелось узнать, что же он не досказал ей. Она не сомневалась: речь шла о любовном признании. Стоило ей подумать о падре, как все у нее внутри холодело и руки начинали дрожать. Он спал на полу в ее маленькой гостиной, а она у себя в спальне на большой удобной кровати. Но не спалось Мирейе, а падре, кажется, спал как убитый. Это только казалось, но Мирейя стояла и завидовала его крепкому сну. Чашка, которую она держала в руках, упала и со звоном разбилась. Падре тут же проснулся. А проснувшись, не мог не обнять Мирейю, ведь он грезил, грезил об этой женщине! И Мирейя не могла не прильнуть к нему...
Объятия, поцелуи, сладкие, томительные. Чудесные прикосновения любимых рук. Как нежно, как горячо ласкает ее падре! И вдруг Мирейю будто разбудили: что же она делает, пропащая душа, сосуд греха, исчадье ада? Ведь она соблазняет падре и лишает всю деревню благодати! Мирейя убежала к себе и горько заплакала, а Галавис стоял в дверях и смотрел с недоумением и досадой, как она плачет, лежа на своей широченной кровати. И потом сообразил, в чем дело, и принялся ее утешать. Он принес ей чаю, гладил по голове, как маленькую. Но Мирейя была безутешна.
— Не дотрагивайтесь до меня, падре. Я во всем виновата. Я хочу быть одна, иначе мне лучше умереть.
—  Погоди, Мирейя, погоди, давай поговорим.
— Не надо, я не заслуживаю ни ваших слов, ни вашего уважения. У нас в поселке уже был такой случай, у нас был священник, все были им очень довольны, но он променял свой обет на женщину И после этого не мог больше служить. Селение осиротело. Я не хочу причинить горе вам и нашему поселку, — плакала Мирейя.
—  Ты чудесная женщина, Мирейя. Я восхищаюсь тобой. Бог послал тебе испытание, и ты достойно выдержала его. Тебя искушали, но ты устояла. Как же мне не уважать тебя? Ты необыкновенная и глубоко достойная женщина, Мирейя!.. Я ведь тоже виноват, но ты спасла и себя и меня. Бог восхищается тобой!
Кто еще так говорил с Мирейей? Кто оценил ее душу, а не бренное тело? Мирейя смотрела на падре с молитвенным благоговением и чувствовала, что елей его слов уврачевал саднящие раны ее истерзанного сердца... Свет сиял в глазах и в душе Мирейи.

А черные глаза Маниньи загорелись темным пламенем. Она дозвалась, она получила помощь. Вновь шла она по пустынной улице, вновь беспрепятственно вошла в дом Каталины Миранды и вновь стояла над ней, спящей. Но на этот раз за ней следовал призрак, она чувствовала дыхание своего учителя за своей спиной. В открытое окно врывался болотный туман, а может, клубы адского дыма. Манинья водила руками над распростертой беззащитной Каталиной, — душа должна собраться в одно место, а потом, потом... Каталина застонала во сне, но Манинья знала: на этот раз все будет так, как пожелает она, и Манинья опять водила руками над грудью и шеей Каталины, и та опять  застонала,   тогда  Манинья   подставила  к полуоткрытому рту Каталины тапару — небольшой сосуд, то ли высушенную добела тыкву, то ли слепленный из светлой глины кувшинчик. А потом крепко закрыла его пробкой и ушла с душой Каталины Миранды...

На улице царила кромешная тьма, но Рикардо все же заметил Такупая, верно, благодаря его белой рубахе.
—  Индеец, где твоя госпожа? — спросил он.
— Где Каталина Миранда, там и моя госпожа, — тихо ответил индеец. — Слишком поздно. Наверное, уже нельзя поправить то, что свершилось. Наверное, госпожа моя уже сделала то, что хотела сделать.
Дальше Рикардо не слушал. Он слишком хорошо знал Манинью, чтобы пренебречь словами индейца. Торопливым неслышным шагом вошел он в дом и проскользнул в комнату Каталины.
Каталина спала — простыня отброшена в сторону, на загорелом теле только трусики и лифчик. Она была красива, она была соблазнительна, юная Каталина Миранда. Но Рикардо слушал только ее дыхание, и страх, смешанный с тревогой, что сжимали ему сердце, на миг отпустили. Все дышало покоем в полутемной девичьей комнате, однако Рикардо слишком долго жил в сельве, чтобы довериться темному обманчивому покою ночи. Он уселся на стоящее в углу кресло, — он сторожил покой Каталины этой ночью.
В сельве случалось многое — страшное, необъяснимое. Рикардо видел много внезапных смертей.
Чем они были вызваны? Колдовством? Ядом? Не выдержавшими напряжения страха нервами? Кто мог ответить?..

Каталина проснулась внезапно,  будто  кто-то разбудил ее. Проснулась, почувствовав — она не одна. Села на кровати, обвела взглядом комнату и увидела Рикардо. Смутный страх сменился негодованием. Как он смеет? За кого себя принимает? Что он о себе возомнил, этот грубый мужлан?! Каталина возмущенно упрекала Рикардо. Он слушал ее чуть ли не с улыбкой, только подливая масла в огонь своей невозмутимостью. Каталина бушевала, но волны ее гнева разбивались, как о скалу, о неколебимое спокойствие Рикардо. Что ему до ее гнева? Это просто гнев маленькой глупой девочки. Она жива, и это самое главное.
—  Я пришел, чтобы узнать, все ли у тебя в порядке, — наконец сказал он.
— Придумал бы что-нибудь поумнее! Что за глупость! Я прекрасно знаю, зачем ты пришел! Ты что, надеялся, что я встречу тебя с распростертыми объятиями? Да как ты посмел? Как посмел? Одной этой мысли я тебе никогда не прощу! Ты же варвар! Дикарь! Мужлан!
Рикардо закурил, чем окончательно вывел Каталину из себя.
— Ты что, не собираешься уходить? — спросила она негодующе.
— Мне показалось, что ты получаешь огромное удовольствие, ругая меня. Зачем же мне лишать тебя этого удовольствия?
От такой наглости Каталина просто онемела. Этот врун и наглец сидит здесь уже черт знает сколько времени — вон сколько пепла от сигар! — и делает вид, будто так и надо!
—  Уходи! С чем бы ты ни пришел, ты пришел напрасно!
Каталина готова была вытолкать Рикардо собственными руками и тут вдруг заметила кровоподтеки у него на лице. У локтя тоже было что-то похожее на рану. Гнева ее как не бывало.
—  Что с тобой? Кто тебя так отделал? — встревоженно спросила она.
—  Честно говоря, сам не знаю. Но досталось мне здорово.
—   Погоди, я сейчас найду чем обработать раны...
Каталина уже искала аптечку. Но разве сразу ее найдешь? В этом доме все не на месте, упорядоченность ее отцу просто противопоказана.
— Значит, я могу остаться? — спросил Рикардо.
—   Если хочешь, чтобы я обработала твои раны, — ответила Каталина.
—  Какие? Внутри или снаружи? — невинно осведомился он.
Наконец Каталина нашла аптечку — йод, спирт, бинты. Она промывала и дезинфицировала раны Рикардо, он вскрикивал, морщился, а она на него ворчала:
—  Тоже мне мужчина! Образец смелости и отваги!
—  С чего это ты взяла? Я самый настоящий трус, — возражал Рикардо.
Наконец дело было кончено, и Каталина, удовлетворенно поглядев на перевязанного Рикардо, сказала:
—  Ну вот, теперь можешь идти.
— А можно я выпью глоточек рома? — жалобно спросил он.
—  Выпей, — милостиво разрешила Каталина, она понимала, что ему необходимо сейчас поддержать себя малой толикой спиртного.
Рикардо, удобно устроившись в кресле, потягивал ром и, похоже, опять не собирался уходить.
— Ты что, хочешь выпить всю бутылку? — поинтересовалась Каталина.
— А скажи мне, Каталина Миранда, что теперь произойдет между нами? — вместо ответа задал вопрос Рикардо, уже успевший изрядно захмелеть.
—  Ничего не произойдет, Рикардо! Абсолютно ничего! — Каталина даже засмеялась наивности его вопроса: неужели он все-таки на что-то надеялся?
—  Значит, ты будешь начальником, а я поденщиком, так?
—  Полагаю, что так.
—  И тебе нравится распоряжаться мной и командовать? Нравится видеть униженным?..
—  Работа не унижает. В школе нас учили, что работа возвышает человека, — наставительно произнесла Каталина.
— А ведь ты осталась ради меня, верно? Ради варвара, дикаря и мужлана...
— Мне кажется, ты выпил слишком много рома и тебе пора уходить, — Каталина поджала губы. — Я не любительница ночных визитов, и с завтрашнего дня этот дом будет первым в Сан-Игнасио, где двери будут запираться на ключ.
Рикардо встал и подошел к ней, он и впрямь был под хмельком, иначе, наверное, не сказал бы того, что сказал.
—  Знаешь что, Каталина Миранда? — начал он. — Когда взлетел вертолет, я работал в горах и подумал: она уехала. Уехала навсегда. И знаешь, что я почувствовал? Облегчение. Внутри у меня будто что-то разжалось, и меня отпустили на свободу. Но ты осталась. Ты поймала меня в ловушку. Ко мне снова вернулись удушье, тоска и желание. Как только у меня будут деньги, я куплю себе лодку и уеду отсюда. Такому мужчине, как я, нельзя быть рядом с такой женщиной, как ты. Это нехорошо. — Леон пошел к двери. У порога он обернулся и добавил: — Жизнь — это потрясение. Прощай, Миранда.
Рикардо вышел. За окном начинало светлеть. Ему показалось, что еще одна опасная ночь миновала благополучно.