Глава 21

Сан-Игнасио жил ожиданием. Все готовились к встрече туристов. Лола с Дейзи ссорились по десять раз на дню, заранее деля клиентов и считая доходы. Но этим лучезарным утром все сияли, сегодня должно было состояться чудо, сегодня их поселок приобщится к благосостоянию и прогрессу!
Гаэтано написал разноцветными буквами большой плакат по-английски: «Добро пожаловать в Сан-Игнасио-де-Кокуй!» Плакат водрузили возле пристани, каждый сходил и полюбовался на него, а потом высказал критические замечания. Одни говорили — бледен, другие — мелковаты буквы, но Гаэтано отмел всю критику.
— Италия — страна великих художников, а я — итальянец, — заявил он и разом успокоил всех.
Маленькую площадь, свои дома жители украсили цветами. Инграсия еще рано утром напекла целый поднос аппетитнейших пирожков, которыми собиралась встретить дорогих гостей. Сержант Гарсия благородно предложил Инграсии пожить с мальчуганами в помещении полицейского участка на время приезда туристов, и мальчишки пришли в необыкновенный восторг, увидев двухъярусную кровать, на которой они будут спать. Мирейя забрала к себе Паучи и Жанет. Каталина устроила спальню в лавке. Кто на полу, кто в кладовке, но все обеспечили себе ночлег, и теперь, нарядившись в свою самую лучшую одежду, собрались на площади:  падре наконец-то должен был отслужить мессу.
На столике красовались все святыни деревни: икона Спасителя, фигурка Девы Марии, святых Бернарда и Иеронима. Инграсия поставила свечи в подсвечниках, положила Библию. Все приготовились внимать слову Божьему. Не готов был один только падре. Он улыбался, поправлял очки и то и дело отходил куда-то в сторонку, очевидно желая сотворить свою, особую молитву. Молитва у падре была в самом деле особенная.
— Гамбоа! — молился Галавис, воздевая глаза к небу. — Сейчас же сотвори какое-нибудь чудо! Я понятия не имею, как мне служить эту мессу! Придумай что-нибудь и избавь меня от разоблачения.
Инграсия прервала молитвенные размышления падре: люди заждались, пора было начинать.
Галавис про себя кипятился, он негодовал на Гамбоа. Подумать только! Оставить его в такую минуту! Но делать было нечего. Он подошел к импровизированному алтарю и благословил свою паству. На него смотрели счастливые и благодарные глаза Мирейи, доверчивые и ожидающие Лус Клариты, растроганные и умиленные Дейзи и Лолы. Падре и сам растрогался, так растрогался, что никак не мог начать мессу. На помощь ему пришла Инграсия.
—  Не могли бы вы сказать нам, падре, проповедь о туристах, надежде и прогрессе, — попросила она.
Галавис воодушевился, тема надежды была необыкновенно близка ему.
—  Вы, конечно, слышали, — начал он, — что надежда умирает последней...
Падре говорил, говорил, может быть, не слишком складно, но искренне и прочувствованно:
—  И все мы с большой надеждой ждем туристов, которые означают для нашей затерянной деревеньки связь с большим миром и прогресс. Мы ждем их все вместе, как одна большая семья. Да-да, именно семья, и, поверьте, это очень важно! Поверьте мне, говорю я вам, потому что я — круглый сирота. Моя мать умерла, когда я был совсем маленьким. А теперь я обрел семью. Моей семьей стали жители Сан-Игнасио, и я благодарен нашему Отцу Небесному за то, что теперь я не одинок...
При этих словах все женщины вытерли невольно набежавшие слезы. И падре тоже вытер глаза. Он завершил свою «проповедь», и все дружно сказали: «Аминь». Месса была закончена.
—  А причастие? — осведомилась добросовестная Инграсия.
—  Это дело особое, — отвечал падре, — мне еще надо к нему подготовиться.
Подготовиться так подготовиться, простодушные жители Сан-Игнасио опять согласились с падре. И искренне поблагодарили его за чудесную мессу. Их очень растрогала проповедь. Галавис и на этот раз был спасен, спасен верой своих прихожан. Они успели поверить, что падре у них человек необыкновенный, поэтому не удивились необычной мессе. Наоборот, поблагодарили за то, что хоть на миг почувствовали себя одной большой семьей.
К падре подошли и пожали руку сержант Гарсия и доктор Фернандо,  им тоже понравилась проповедь.
Как же счастлив был Галавис! Страшное испытание, которое дамокловым мечом висело над ним днем и ночью, было позади. Камень свалился с души Галависа, и он с энтузиазмом принялся готовить пунш для туристов. В крепких напитках он разбирался куда лучше, чем в причастии.

Ажиотаж, которым был охвачен весь поселок, не коснулся лишь одного дома, дома Маниньи, в нем царила мертвая тишина. Но ее нарушил Рикардо, он вошел, и вошел не один, — Леон принес Манинье  подарок: детеныша ягуара.  Манинья оценила его старания, в глазах ее зажегся счастливый блеск.
— Мужчина наконец-то вышел на охоту, — сказала она вместо приветствия. — Ты убил, чтобы порадовать Манинью? А разве ты не знаешь, что нельзя оставлять детеныша без матери?
Рикардо с Маниньей смотрели на изящную пятнистую кошечку, настороженно сидевшую на небольшом столе, куда ее посадил Рикардо.
— Я нашел его, когда мать была уже мертва, — ответил Рикардо. — Надеюсь, Манинья — хорошая мать, она знает, как обращаться с ребенком?..
— Манинья никогда не была матерью, — сурово ответила она. — Или ты не слышал, что говорят о Манинье в сельве?
— Говорят, что она — колдунья и дружит с дьяволом. Так ты отказываешься от моего подарка?
Манинья рассмеялась и погладила бархатистую шкурку звереныша, тот не сопротивлялся, он почувствовал руку хозяйки.
— И чего же хочет лодочник за такой красивый подарок? — спросила Манинья. — Говори, Леон. В жизни ничего не делается даром.
— Твою лодку. Сдай мне ее в аренду, — попросил Рикардо.
—  Зачем тебе лодка?
— Хочу отвезти мотор в индейское поселение.
— За такой дорогой подарок ты просишь такую малость? — Манинья смотрела на Рикардо испытующе. — Манинья — дорогая женщина. Никто не знает, как ей угодить.
— Так ты дашь мне лодку? — продолжал настаивать Рикардо,  с улыбкой глядя на счастливое лицо Маниньи.
— Не знаю, чему больше рада Манинья, солнечному утру или блеску, который виден в глубине твоих глаз, — ответила ему Манинья.
Сегодня все вокруг нее вспыхнуло жарким золотым огнем, потому что ее мужчина наконец-то пустился в путь. После долгих недель бездеятельности и плена он был опять на свободе. Ее мужчина выбрал волю и сельву, а значит, он скоро придет к Манинье, повелительнице и владычице сельвы.
— Ты можешь взять лодку, Леон. Твой подарок разбудил во мне нежность, — сказала Манинья, ласково поглаживая солнечную пятнистую кошечку.
— А я и не знал, что Манинья способна на нежность, — усмехнулся довольный Рикардо.
Чем он был доволен: полученной лодкой? Или нежностью? Кто это мог сказать...
— Манинья — женщина, настоящая женщина, Леон. Манинья — очень нежная женщина, — отвечала сияющая Манинья.
Манинья проводила взглядом Рикардо, держа на руках кошечку. А потом отправилась с маленьким ягуаром в сельву. На полянке она опустила его на землю. Тот жадно принюхался, оглянулся и двинулся вперед.
— Иди в сельву, малыш, — напутствовала его Манинья. — Начинай жить. Ты — свободен. Ты вошел в жизнь Маниньи и оставил в ней след, любовь мужчины, блеск и нежность в его глазах. Ягуары по-прежнему добры к Манинье. Живи и ты, малыш!

Бенито и Рикардо наконец-то дотащили мотор до лодки. Бенито не мог понять своего патрона: с чего это он вдруг собрался уезжать? Сейчас в Сан-Игнасио начнется самое интересное: сюда приедут туристы! Им с патроном нужны деньги, они смогли бы их заработать! К тому же здесь была «рыженькая». Бенито не сомневался, что рано или поздно она обратит на него внимание, ведь она до сих пор не помирилась со своим женихом. Нет, патрон сам не знает, что делает, — ему нравится Миранда, он от нее уезжает, Манинья ему не нравится, он к ней идет...
Тибисай, которой было дело до всего, что творится в деревне, тоже не одобрила поступок Рикардо.
— Как тебе пришло в голову взять лодку у самого дьявола? — упрекнула она его.
—   Дьявола нет, Тибисай, — нехотя ответил Леон, — лично я его не видел.
—  Зато его видела Каталина и чуть не умерла, бедняжка, — не утерпела поделиться новостью Тибисай.
—  Опять бабьи сказки, — сказал Рикардо, но внутренне весь напрягся: не иначе у Каталины опять было удушье...
Обиженная Тибисай уже готова была рассказать все как есть, но ей помешала сама Каталина, которая с возмущением смотрела на Рикардо, на мотор, на лодку.
—  Ты работаешь теперь на Манинью? — приступила она к нему с расспросами. — Ушел от меня, чтобы работать на нее?!
—  У тебя вчера опять повторилось удушье? — ответил вопросом на вопрос Рикардо.
— Я прекрасно себя чувствую, — гордо ответила Каталина. — А лодку я заберу! Я не позволю тебе портить мне жизнь!
Каталина ушла до того разъяренная, что Бенито только головой покачал.
— Ты видишь, нам нечего делать в этом поселке. Чем быстрей мы уедем, тем лучше! — со вздохом сказал Рикардо.

Но им не удалось уехать так быстро, как хотелось Рикардо. На реке показалась лодка под красным тентом, в ней сидело множество народу. Не иначе туристы.
— Туристы! Туристы! — кричала Тибисай, колотя изо всех сил в кастрюлю.
В один миг вся деревня выстроилась на пристани. На первом месте стоял сержант Гарсия в парадном мундире и фуражке. Он готовился произнести торжественную речь.
Однако первая лавровая веточка досталась все-таки лодочнику, который хмуро стоял в сторонке: именно к нему подскочила крашеная блондинка с большими голубыми глазами.
—  Фернандо? — радостно воскликнула она. — Именно таким я вас себе и представляла, — в глазах ее сияло откровенное восхищение.
Рикардо кривовато улыбнулся, и девица осеклась.
—  Вы ошиблись, сеньорита...
К ней подбежал настоящий Фернандо.
—  Ингрид, гид-переводчик, — отрекомендовалась голубоглазая блондинка.
Туристы высыпали на берег. Тут были китайцы, американцы, немцы. Встречали их аплодисментами и белозубыми широкими улыбками. Гости с любопытством оглядывали поселок: соломенные крыши, удивительные растения, необыкновенные цветы, яркие, похожие на цветы, птицы... Поселок им нравился.
Сержант произнес свою давно заготовленную речь. Суть ее сводилась к следующему: туристы попали в рай! Здесь не нужны никакие бумаги, удостоверения, паспорта! Здесь нет воров и преступников. Здесь царит порядок, и только порядок!
Женщины принялись размещать приезжих. Две семейные пары и одинокие молодые люди поместились в гостинице. Инграсия повела к себе китайцев, Каталина — недавно поженившуюся немолодую пару, которая совершала свадебное путешествие, а заодно и переводчицу Ингрид. Ингрид здесь явно нравилось.
— Рай, настоящий рай, — вздыхала она, вспоминая красавца с пристани.
Но без бумаг, как оказалось, не обойтись и в раю. Она вдруг вспомнила, что в Сан-Карлосе ей передали пакет для местной полиции. Паучи тут же вызвалась  отнести  его  сержанту  Гарсии. Паучи убежала, зато пришла Мирейя, ей в баре не хватило стаканов, а вместе с ней пришел и падре  Гамбоа. Ингрид  положительно  были  по вкусу здешние мужчины, она не преминула пококетничать и с падре. Падре в ответ расцвел улыбкой. Они уселись за столик, ведя самый что ни на есть любезный разговор. Мирейя неодобрительно поглядывала на Ингрид, эта женщина ей явно не нравилась. Она не нравилась ей тем больше, чем оживленнее говорил с ней падре... Вдруг Ингрид заметила лежащий на полу пакет. Она подняла его, заглянула и первое, что увидела,  — портрет падре:  «Галавис — преступник, сбежавший из тюрьмы в Боливаре».
—  Это пакет, адресованный в полицию, — пролепетала она.
Падре мгновенно выхватил у нее листок. Ингрид была очень бледна. Ее бледность заметила даже проходившая мимо Каталина.
—  Что с тобой, Ингрид? Тебе плохо? — забеспокоилась она.
—  Думаю, от жары, она еще не привыкла к сельве, — ответил вместо Ингрид падре. — Тебе нужен свежий воздух, не правда ли, дочь моя? Пройдемся на реку!
Ингрид смотрела на него расширенными от ужаса глазами, но покорно последовала за ним. Этот рай, похоже, оборачивался адом...
—  Вы не падре, вы — преступник, — прошептала она, когда вокруг уже никого не было.
—  Правильно, — согласился Галавис. — И что ты сделаешь? Заявишь, чтобы меня арестовали? Не советую, дочь моя, — со значением произнес он. — Для здешних людей я — падре, меня здесь любят, уважают. Неужели ты хочешь все испортить? В сельве происходит много страшных вещей — в кого-то нечаянно стреляют, кого-то похищают... Ты ведь не хочешь потерять работу? Не желаешь себе зла, правда ведь, дочь моя? Так что помалкивай и называй меня, как все — падре Франсиско Игнасио Гамбоа. Запомнила, дочь моя?
Падре говорил ласково, а Ингрид только кивала и кивала в ответ. Она попала в ловушку. Другого выхода у нее пока не было.
Когда они вернулись с прогулки, Ингрид была прежней жизнерадостной Ингрид. Что творилось у нее на душе, никто не знал. Внешне она была совершенно спокойна.
Ингрид обсудила с Фернандо программу. Программа выглядела весьма заманчиво: вечером праздник в баре по случаю приезда, выпивка бесплатно. На другой день после завтрака для желающих посещение водопада, затем пикник на лоне природы, вечером ужин в баре. На третий день прогулка по Тропе орхидей.
— Ну хоть тут все в порядке, — вздохнула про себя Ингрид.
Откуда ей было знать, что завтрашняя экскурсия к водопаду была пока только мечтой Фернандо. Лодки, чтобы везти туристов, у них до сих пор не было...
Но сейчас весь поселок готовился к вечернему шоу. Бенито надеялся своими серенадами «рыженькой» заработать кучу реалов. И Рикардо махнул на мальчишку рукой: пусть делает, что хочет... Сам он отправился к Манинье.
—  Я думала, ты уже далеко, плывешь вниз по реке, — встретила его Манинья.
—  Я задержался, уеду, наверное, ночью, и дня два меня не будет, ты не против? — спросил Рикардо, усаживаясь в кресло.
—  Выпей александрино, пока ты не уехал... Они сидели,  пили александрино и  смотрели друг на друга, и Манинья знала: час ее счастья близок.
—   Где   детеныш?  —  спросил  Рикардо,   ища взглядом и не находя красавицы кошечки.
—  Разве ягуар будет жить в четырех стенах? Он получил свободу, — отозвалась Манинья. — Я оставила себе его нежность. Надеюсь, ты не задержишься надолго?
— Тебе понадобится лодка? — осведомился Рикардо.
—  Нет, ты...
В дверь вошел Такупай, предупреждая о приходе гостьи, и следом — Каталина.
Каталина чувствовала себя преданной, униженной, оскорбленной, но никто бы не заподозрил этого, взглянув на гордую красавицу. Она не удостоила вниманием Рикардо, хотя чувствовала всем своим существом: он здесь, он сидит с этой женщиной...
—  Я пришла за лодкой, Манинья. Ты дала мне слово, — резко и отчетливо произнесла Каталина.
—  Я отдала ее Леону, он хорошо заплатил за нее, — мягко протянула Манинья.
—  Значит, Манинья не умеет держать своего слова? — возмутилась Каталина, прибегая к последней возможности хоть как-то воздействовать на Манинью.
—  Манинья лучше знает, что ей делать, — так же спокойно отвечала Манинья.
Ей нравилось играть с этой маленькой глупой мышкой, которую она давным-давно поймала в мышеловку.
—  Здесь живут одни обманщики и дикари, — в бессильной ярости бросила Каталина, слезы закипали у нее на глазах.
Она повернулась и пошла к выходу.
—  До будущего раза, Миранда, — приветливо попрощалась Манинья.
—  Будущего раза не будет! — отрезала Каталина и хлопнула дверью.
— У нее плохой характер, — задумчиво произнесла Манинья. — Давай я налью тебе еще александрино.
— Мне уже пора! Александрино опасный напиток, — отказался Рикардо. — А что же с лодкой? Миранде ведь в самом деле нужна лодка.
—  Лодка сейчас твоя, тебе решать, что с ней делать.
—  Сколько в тебе коварства, Манинья! До чего тебе нравится играть с людьми, — невесело вздохнув, сказал Рикардо.
—  Это тебе нравится играть с женщинами. Но не шути с Маниньей, Леон. Не лишай ее счастья, которое она обрела, — Манинья смотрела так ласково, так доверчиво.
—  Пока, милая, — он поднялся и ушел.

Леон сидел на пристани и смотрел в черную, медленно текущую воду. Смотрел в темную воду своей судьбы.
Бар сиял огнями, там шло веселье.  Сержант Гарсия, обнаружив у себя конверт, адресованный Ингрид, срочно вернул его по назначению. У него опять было все в порядке, и теперь он, вырядившись в цилиндр и черный фрак с алой бутоньеркой в петлице, распевал чувствительные романсы, поглядывая на Инграсию. Бенито пел сперва смешные куплеты под гитару, которую взял из магазина Дагоберто, а когда начал плясать, то аккомпанировал ему падре, да так лихо и зажигательно, что туристы только диву давались. Гаэтано в белой манишке и голубой бабочке взял на себя конферанс.
Все веселились и смеялись от души. Не до смеха было одному только Фернандо. На завтрашний день у них так и не было лодки!..
И он пошел за лодкой к Манинье. Она приняла его очень любезно, угостила александрино, сказала, что ей нравятся упрямые мужчины...
Фернандо уже начал надеяться на успех.
— А, лодка? — сказала Манинья. — У Маниньи нет лодки, она теперь у Рикардо Леона.
Фернандо про себя чертыхнулся, но попрощался с той же любезностью. Теперь нужно было искать и обхаживать проклятого лодочника! Но выбирать Фернандо не приходилось, ему нужно было сделать дело.

Рикардо сам отправился к Каталине. Ей в этот вечер тоже было не до веселья. И физически, и душевно она чувствовала себя разбитой. Она мечтала только об одном: добраться до постели, закрыть дверь и больше никогда и никого не видеть и не слышать!
Однако как только она закрыла дверь, в нее постучали.
—  Это ты, Фернандо? — спросила она.
—  Это я, Каталина, — на пороге лавки стоял Рикардо. — Я пришел поговорить.
Вот уж кого никогда в жизни Каталина не хотела бы видеть!
— Уходи! Я хочу раздеться и лечь!
— Я уже видел тебя без одежды.
Похоже, Рикардо не собирался уходить. Как же она ненавидела этого человека. Как он .мучил ее, как унижал, а она была бессильна. Она! Каталина Миранда!
—  Рикардо, немедленно уходи!
—  Я пришел поговорить о лодке. Тебе нужна лодка?
Хорошо, она выслушает его, смирит себя и выслушает. Каталина молча смотрела на Рикардо.
—  Мне нужно построить лодку. На это нужны деньги. У меня их нет. У тебя они есть. Поэтому я готов сдать тебе лодку в аренду, Каталина Миранда.
—  Чем же ты заплатил Манинье, если у тебя нет денег? — не могла не съязвить Каталина.
Но   Рикардо   пропустил   ее   ядовитый   вопрос мимо ушей и продолжал:
—  Так ты берешь лодку или нет?
—  Сколько ты хочешь за аренду?
—  Сорок процентов от того, что вам заплатят туристы, — ответил Рикардо.
— Ты с ума сошел! Это огромные деньги! — рассердилась Каталина.
— А мне и нужно много денег, — спокойно согласился он.
— Ты просто негодяй! Ты пользуешься тем, что мне нужна лодка!
—  Говори свою цену, — спокойно предложил Рикардо.
—  Десять процентов!
— Так и быть, тридцать пять!
—  Пятнадцать!
—  Тридцать — и это последнее слово.
—  Двадцать пять! Я тебя ненавижу!
—  Возможно, я тоже. Когда нужна лодка?
—  В шесть.
—  В шесть я буду на пристани.
Рикардо ушел, а Каталина без сил упала на постель.
Дорогой его остановил Фернандо, но Рикардо даже не дал ему рта раскрыть.
—  Если ты насчет лодки, то завтра в шесть я повезу туристов по реке. Спокойной ночи!
Да, теперь у Фернандо будет спокойная ночь! Как на крыльях полетел он в бар и успел шепнуть Жанет, что все в порядке. Надо сказать, исполнители уже порядочно приустали, хотя туристы, похоже, были довольны и от души веселились. И все же объявление Жанет пришлось как нельзя более кстати.
—  Дорогие гости, шоу окончено, — сообщила она. — Завтра нам придется очень рано вставать. Нам предстоит прогулка по реке.
Туристы с улыбками стали прощаться. Дейзи ласково подхватила под руку высокого парня-атлета, рабочая пора для нее только начиналась.
День, очень длинный день, наконец-то закончился.

Утром Манинья,  стоя на веранде,  встречала рассвет. Шаром выкатилось золотое солнце, суля Манинье золото, много золота. Каждый день ее люди намывали золотой песок, и Пугало — больше всех. Ее мужчина ночью уехал к индейцам. Скоро он вернется. Сегодня. Самое позднее завтра. Счастливая, Манинья смотрела на сияющее солнце, смотрела на золотистую реку и увидела, что по ней плывет лодка. Ее лодка. И в этой лодке под соломенным навесом сидят чужие, пришлые люди. Лодкой правит Рикардо.  Лодка плывет вниз по реке к индейцам. И радость Маниньи погасла. Недобрым взглядом она проводила лодку. А вернувшись в комнату, достала белую талару и увидела, что снизу, будто пламя, ее охватила чернота. И тогда Манинья улыбнулась.

Глава 23

Туристы нежились на пляже, купались в реке, - три дня экскурсий были позади, и теперь все отдыхали вовсю. Тропа орхидей оставила неизгладимое впечатление, смягчившее досадную оскомину от вечерней драки. Бенито был чрезвычайно горд собой: с лодкой он управлялся не хуже патрона. Во всяком случае, он считал, что не хуже.
Рикардо попенял ему за самовольство и самонадеянность, но... Победителей ведь не судят: экскурсия действительно прошла без сучка без задоринки.
Сам Рикардо собирался спуститься к индейцам и отвезти им мотор. Пуэкали и его люди обещали построить ему лодку. Скоро он опять будет плавать вверх и вниз по реке, не задерживаясь нигде дольше чем на три дня. Да, дольше он нигде не будет задерживаться...
— К вечеру или ночью ты вернешься, — сказала ему Манинья в ответ на сообщение об отъезде. — Ты по-прежнему со мной, я чувствую твое тело, и это делает меня счастливой.
—  А почему ты думаешь, что я вернусь? — с любопытством поинтересовался Леон.
—  Потому что ты был со мной и тогда, когда взошло солнце. И тебе было хорошо со мной, я это видела, я знаю. И за другой женщиной ты не побежал. У тебя не было желания. Так как же ты можешь не вернуться?
—  Я никому не принадлежу, Манинья, и не помню, чтобы такое когда-нибудь было. Меня это устраивает, другого я не хочу Я, милая, не умею любить. — Рикардо говорил с отчужденной улыбкой, он был уверен, что говорит правду, но, возможно, принимал желаемое за действительное.
—  Что за глупости ты говоришь, Леон, — засмеялась светящаяся счастьем Манинья. — Как это ты не умеешь любить, когда Манинья в тебя влюблена?
Рикардо вновь невесело усмехнулся, кивнул Манинье и ушел. К пристани он шел не торопясь, поглядывая по сторонам. Поселок жил своей жизнью, которая не имела к нему никакого отношения. Вон Инграсия, она стирает белье, и издалека видно, что у нее прекрасное настроение. Хосе Росарио помогает ей, выжимает простыни. Печет солнце, а легкий ветерок чуть шевелит белые флаги простынь. Он, Рикардо Леон, тоже выкинул белый флаг. Его здесь ничего не держит. И он шел, словно бы прощаясь с поселком, что так непривычно долго служил ему пристанищем, поманив надеждой на счастье. Он прощался и с надеждой, и со счастьем. Жива в нем была только боль, но и к ней он привык.
Подходя к пристани, он повстречал Каталину.
Он хотел проститься с ней.
—  Не приближайся ко мне, Рикардо Леон, — резко сказала она, заметив его движение. — Я не хочу ни видеть тебя, ни слышать! — На глазах у Каталины блестели слезы.
—  Ненавидишь меня? Вернее, презираешь, — уточнил Рикардо. — Так было с самого начала, и, возможно, ты права. Меня подвела привычка, дурная привычка — плыть всегда против течения. Но, наверное, нельзя слишком много требовать от жизни, как ты думаешь, Каталина?
— Я думаю, что у тебя есть все, что ты хотел! — враждебно ответила Каталина.
— Я не знаю, чего хочу. А если человек не знает, чего хочет, то откуда ему знать, есть у него это или нет. А ты знаешь, чего хочешь, Каталина?
— Я знаю, чего не хочу. Я не хочу никогда больше слышать о тебе, Рикардо. Никогда! Я рада, что ты уезжаешь из поселка! Рада, что ты будешь далеко от меня, от моей жизни!
Измученная Каталина была сейчас совершенно искренна. Как когда-то Рикардо видел в отъезде Каталины избавление от боли, страдания и желания, так теперь Каталина надеялась, что в отсутствие Рикардо обретет душевное равновесие.
«Ну вот и простились», — усмехнулся про себя Рикардо. Правда, это было уже не в первый раз, но уж наверняка в последний...
Он позвал Бенито, они вместе отнесли в лодку мотор. Бенито не хотелось уезжать, он чувствовал себя героем дня, он заработал и должен был получить кучу денег! Здесь была «рыженькая», туристы... и Паучи... Жизнь била ключом.
— Я отвезу мотор и вернусь,— сказал Рикардо. —Уедем мы, когда будет готова лодка. Так что оставайся пока здесь.
Бенито расцвел: патрон у него был что надо!
Но отъезд задержался еще на некоторое время: Мирёйе стало плохо, она упала в обморок посреди улицы. Рикардо заторопился к больной. Значит, не так уж все было ему безразлично! Нет, к людям он всегда относился с участием, но жизнь этих людей была ему чужой. И своя жизнь была ему как чужая...
Мирейя лежала в постели очень бледная, но уверяла, что прекрасно себя чувствует, — вот чуть-чуть отлежится и примется за дела. Наверное, просто недоспала, переутомилась... Инграсия с сочувствием смотрела на нее: надо же, потеряла сознание. Она кормила Мирейю супчиком, небось и не ела все эти дни, всё некогда было. А супчик ее кого хочешь на ноги поставит в этом Инграсия не сомневалась.
Посмотрев на Мирейю, посчитав удары пульса, Рикардо понял, что не физический недуг подточил силы Мирейи, а душевные переживания. У нее произошел нервный срыв.
— Дела сердечные, — сказал он шутливо, похлопав ее по руке. — Давление, знаешь, и прочее. Крепись, справишься.
Мирейя в ответ улыбнулась.
Услышав о нездоровье Мирейи, прибежал и падре Гамбоа. Инграсия очень ему обрадовалась, дел у нее было невпроворот.
— Вот вы и посидите с нашей больной, падре, — сказала она, очень довольная, зная, как привязана Мирейя к своему духовному отцу и как Гамбоа опекает свою духовную дочь. — А если что понадобится, зовите меня, я буду тут неподалеку.
Рикардо ушел, Инграсия ушла. Падре присел возле Мирейи. Он был искренне озабочен ее нездоровьем. Его удивил тот отчужденный, страдающий взгляд, каким смотрела на него Мирейя. Он привык совсем к другому взгляду — восхищенному, благодарному.
— Исповедуйте меня, падре, — вдруг попросила Мирейя,— мне тяжело, и мне нужна помощь священника.
В ее тоне тоже было отчуждение, и Галавис попытался растопить его.
—  Какие у тебя могут быть грехи, Мирейя? — ласково засмеялся он. — Уж кто-кто, а я-то знаю, что ты настоящий ангел.
При этих словах падре лицо Мирейи словно окаменело, но, собравшись с силами, она все-таки произнесла:
— Я совершила ужасный грех, я безраздельно доверяла людям. Мое доверие растоптали. А я еще не научилась прощать, поэтому мне так невыносимо тяжело. Если вы можете отпустить мой грех, то отпустите...
— Конечно, я отпускаю тебе твой грех, дочь моя, но доверять людям - благо.
— Нет, падре! А теперь оставьте меня одну, мне нужно побыть наедине с собой и Богом.
Галавис не стал возражать и ушел, покорившись воле Мирейи.
На душе у него было смутно. Его томило чувство вины, хотя он нисколько не связывал нездоровье Мирейи с тем, что произошло сегодня поутру. И напрасно. Но Галавис был твердо уверен, что никто на свете не знает о его маленьком приключении. Он так к нему и относился. Слишком уж он стосковался без женщины, а Ингрид была рядом. Он чувствовал: ей по душе грубая сила, не случайно она смотрела на него с восхищением после драки. Да он и не привык особенно церемониться с женщинами. В общем, они с Ингрид были одного поля ягода и прекрасно понимали друг друга, что бы при этом ни произносили. Отлично они поняли друг друга и в постели. А вот потом его стало томить смутное чувство вины. И он даже, по своему обыкновению, поговорил с падре Гамбоа.
— Человеку свойственно ошибаться, Гамбоа, — говорил Галавис, глядя на небо, — всегда найдется камень, чтобы споткнуться. Вот и я снова попал впросак. Я не хотел, чтобы Ингрид меня выдала, я переспал с ней и теперь мучаюсь чувством вины. Я люблю Мирейю и поступил очень дурно. Но ты помоги мне. Сделай что-нибудь, чтобы мне стало легче...
А беда-то была в том, что Мирейя видела падре с Ингрид, и тот чудесный мир, который она так любовно построила, вмиг разлетелся в прах. Невольно она вспомнила сказку, что рассказывал ей Дагоберто. Как он там, Дагоберто? И Мирейя заплакала еще горше.

Вечером в баре был устроен прощальный праздник для туристов. Снова пел Бенито, снова пел и веселил падре Гамбоа, хотя ему было совсем не до веселья. Звенели бокалы, поднимались тосты: за процветание, за прогресс, за новые встречи! Похоже, что, несмотря на кое-какие неурядицы, туристы остались довольны своим отдыхом, так что можно было надеяться на группы и в будущем.
Фернандо сиял: мечта его осуществлялась, под воздушный замок начали подводить фундамент. Сейчас он был переполнен энергией счастья, которую хотел перелить и в Каталину, грустную, подавленную, но все-таки мужественно улыбающуюся Каталину.
— Я пью за тебя, — сказал Фернандо, подходя к ней с бокалом. — Без тебя я бы ничего не добился.  Это твоя победа,  Каталина! Твоего ума, обаяния, женственности. Я уже говорил тебе, что я — твой самый надежный друг и ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь, на мою поддержку. Я сделаю все для тебя — возможное и невозможное. — Фернандо замолчал, а потом, глядя в глаза Каталине, прибавил: — Я люблю тебя, Каталина Миранда, и сделаю все, чтобы завоевать твою любовь.
Слова Фернандо прозвучали как рыцарская клятва.
Каталина не могла не улыбнуться.
— Фернандо, ты опять застал меня врасплох!.. — Больше она ничего не могла ему сказать, да и не хотела.                                   

Музыка в этот вечер доносилась и из дома Маниньи. Манинья устроила своим людям праздник. Ей хотелось музыки, людей и шума в этот вечер томительного, долгого ожидания. Но она наслаждалась и ожиданием, потому что знала: оно скоро кончится и наступит ночь — счастливая ночь Манинъи Еричаны. Она поила своих слуг александрино, лучшим напитком сельвы, и смотрела, как они веселятся. Был и еще повод для празднества: Гараньон с Мисаэлем напали на золотую жилу. Золото было для Маниньи хлебом, солнцем, водой, оно было для нее самой жизнью. И она чувствовала: жизнь идет ей навстречу, она любит Манинью, и была счастлива. Но вот показалась луна, и Манинья приказала закончить праздник.  Ночь была ее царством, и царствовать она хотела одна.
Гараньон грузно поднялся и подошел к хозяйке попрощаться, похоже, даже его задобрила Манинья своим щедрым праздником, потому что он сказал:                                             
— Ладно, Манинья, пусть ночь принесет тебе ту радость, которую ты ждешь, — и поцеловал ее в щеку.
—  Поцелуй в щеку — к разлуке, Гараньон. Ты прощаешься со мной?
—  Прощаюсь до завтра, Манинья.
— Исчезни и ты, Гуайко, — приказала Манинья Такупаю, когда все остальные разошлись. — Манинья не хочет, чтобы кто-то оставался в доме. Она будет ждать одна.
— А кто смягчит твою боль, если мужчина не вернется? — спросил Такупай.
— Вернется. Луна приведет его ко мне, Гуайко.

Рикардо собрался уезжать: ночь не темная, лунная, он быстро доберется. Он привез мотор в селение, люди Пуэкали обещали построить лодку так что с делами было покончено. Его тянуло туда, где оставалось еще столько неразвязанных узлов...
Но Пуэкали удержал его:
—Погоди, Леон, давай выпьем александрино, поговорим...
Рикардо не мог отказать старинному другу, тем более что он понял: разговор предстоит серьезный, иначе старый индеец не стал бы удерживать его.
—  Ты слышал о дыхании дьявола, Леон? — спросил его старик, отпив глоток напитка.
— Не понимаю даже, о чем ты говоришь, Пуэкали, — попробовал отмахнуться Рикардо и тоже пригубил александрино.
—  То, о чем я говорю, очень серьезное дело, Леон. Это страшное и сильное заклятье, заклятье на смерть, и оно всегда сбывается. Ты слушай меня, Леон, слушай внимательно. О дыхании дьявола говорят тогда, когда у человека отнимают душу и этот человек умирает медленной смертью...
— А мне зачем ты это рассказываешь?
—  Затем, что у твоей женщины забрали душу, лодочник.
Печально и сострадающе смотрели на Рикардо глаза старого индейца, внося еще больше тревоги и непокоя в истерзанную и смятенную его душу.
—  Я вижу печать смерти на твоей женщине. Злой дух следит за тем, чтобы заклятье исполнилось, и душа покидает ее мало-помалу.
—  Интересная сказка, Пуэкали, но поверить в нее трудно, — Рикардо все же хотел отстранить от себя ночные кошмары сельвы, найти опору в здравом смысле.
Старик неодобрительно покачал головой:
—  Ты человек из сельвы, Леон, но еще не научился верить тем, кто живет в ней. Ты можешь узнать все сам — у кого-то спрятана закупоренная тапара, в ней душа твоей женщины. Тапара эта становится все чернее и чернее. Когда она почернеет так, что ее не будет видно в темноте, твоя женщина умрет, потому что из нее уйдет свет жизни. Где-то должна быть эта тапара. Поищи ее, лодочник.
Рикардо не верил старику и верил. Тревога уже вошла к нему в сердце, обжилась в нем.
—  Когда я закончу лодку, я найду тебя в Сан-Игнасио, потому что там твоя женщина, — сказал индеец.
На этом они и расстались.
Верить? Не верить? А если верить, то как можно спасти Каталину, даже если найдешь тапару?..

Тибисай заметила, что и на празднике Каталина была в бусах Такупая, и очень заволновалась. Она чувствовала, что на Каталину навели порчу, и хотела хоть как-то её оградить. Поэтому она пошла проводить Каталину до дома и дорогой все твердила ей:
—  Сними с себя дрянные индейские бусы!
— Такупай дал их, чтобы защитить меня, — отвечала с улыбкой Каталина.
—  А может, для того, чтобы причинить тебе вред? Он еще малым мальчишкой таскался за Еричаной, он ей верный слуга, и наверняка она их тебе подкинула.
—- Что ты говоришь, Тибисай? — изумилась Каталина.— Опять взялась мне сказки рассказывать. Да Такупай втрое старше Маниньи.
— Манинья не меняется. Я была девчонкой, она была точно такой же. Мы с Такупаем состарились, а она по-прежнему молодая. Манинья — колдунья, сильная колдунья, она может наслать на тебя порчу.
—  Я не верю ни в колдовство, ни в заговоры, ни в защиту от них, — сказала Каталина. — А бусы ношу, потому что показалось, что Такупай дал мне их с любовью. Однажды он уже защитил меня, и потом они красивые, эти бусы.
Она притронулась к ним. Что это? В руках у нее бусы разорвались. Тибисай в ужасе запричитала:
— Боже правый! Тебя хотят погубить! Бусы-то разорвались, что это, как не смерть? Господи! Защити мою любимую девочку. Пусть все хорошее, что есть на земле, защитит тебя, Каталина Миранда. Да благословит тебя Господь! Да пошлет защиту!

Манинья тоже молилась, сидя в темноте своего пустого дома. Молилась по-своему и о другом. Лодочник не пришел к ней, и она просила Памони, чтобы он убрал с дороги Маниньи ненавистную соперницу. Пусть он заберет ее сейчас же, пусть Манинья опять будет счастлива, долго-долго счастлива со своим мужчиной...
Манинья достала тапару, и зрачки ее расширились: чернота остановилась. Чернота не двигалась дальше.
Почему? Почему Манинья не могла никак одолеть Каталину? Почему не вернулся ее мужчина? Почему не помогает Памони? Может, и Памони оставил ее?

Памони, может, и не оставил Манинью, зато оставил ее Гараньон. Он давно уже задумал побег. И вот этой ночью решил осуществить его. У него уже скопилось достаточно золотишка. А вдобавок в потемках подвернулась и Паучи. С этой женщиной он и будет жить в сельве. Брыкается она до поры до времени, а сделаешь дело — и будет покорней овечки. Что он, мулаток, что ли, не знает? На этот раз некому было прийти Паучи на помощь. Гараньон зажал ей покрепче рот, обвязал веревкой и поволок за собой. Он же пообещал Мисаэлю, что возьмет теперь все, что считает своим.

Глава 25

Паучи не появилась и на следующий день. Дагоберто места себе не находил. Глядя на его беспокойство, Каталина невольно посмеивалась, но Дагоберто взволнованно ей объяснил:
—  Дело совсем не в том, о чем ты думаешь, дочка! Помнишь, был случай, когда я заблудился в сельве? Так вот, меня похитили тогда неведомые мне люди. Они добивались, чтобы я открыл им какие-то дурацкие тайны относительно золота. Ты же знаешь, по сельве ходит много слухов и сплетен.
—  И ты не заявил о них в полицию? — изумленно спросила Каталина.
— Сельва не подчиняется полиции. Тогда меня спасла Паучи. А когда эта девушка появилась у нас в поселке, я сказал себе: Дагоберто, ты обязан сделать все, чтобы эта девушка жила нормальной человеческой   жизнью.   Теперь   ты   понимаешь меня?
- Да, папа.
После этого разговора Дагоберто отправился к Хустиньяно. Хоть сельва и не подчиняется полиции, но кому-то надо искать Паучи!
— Отсчитаем семьдесят два часа и объявим розыск, — пообещал Дагоберто сержант Гарсия. — Таков порядок! А пока придется подождать.
Пруденсио был крайне недоволен: неужели его опять погонят в сельву? Прогулки эти были ему совсем не по душе. А еще больше было не по душе то, что Инграсия смотрела на него теперь сияющими глазами.
—  Она в меня влюбилась, господин начальник, — обреченно говорил капрал сержанту Гарсии.
— А что я тебе говорил?! — отвечал сержант. — Теперь ты убедился, что поэзия — великая сила!
— Но я-то тут при чем? — тоскливо спрашивал несчастный Пруденсио.
— Ни при чем, — соглашался его начальник, — но, как ты знаешь, в единении — сила. Продолжаем действовать согласно разработанному плану!
Сержант был чрезвычайно доволен: его военная операция по взятию неприступной крепости — сердца Инграсии — обещала успех. Гарсия чувствовал себя великим стратегом и писал стихи с еще большим вдохновением.

Вдохновенно обсуждали свои планы на будущее и Фернандо с Антонио. Дел предстояло много. Но в первую очередь нужно было поскорее закончить строительство домиков. С энергией Ингрид туристов можно было ждать чуть ли не на будущей неделе. Антонио был готов трудиться с утра до ночи. Они с Жанет наконец-то помирились.
— Разве я могу долго сердиться на моего пупсика, — сказала она. — Он у меня такой хорошенький!
Однако Антонио с еще большим воодушевлением собирался ухаживать за Лус Кларитой. Он должен был построить им домик на небесах!
Оживленному, радостному Фернандо больно было глядеть на погасшее лицо Каталины. К боли примешивалась и ревность: он прекрасно понимал, что Каталина страдает из-за лодочника, и чувствовал — Рикардо Леона он ненавидит. Что хорошего нашла в нем Каталина? Что у них общего? Вот доктор Фернандо Ларрасабаль — совсем другое дело. У них общие интересы, одинаковое европейское воспитание, взаимопонимание. И к тому же они связаны общей работой! Рядом с Каталиной находился человек, который любил ее и готов был всячески ей помогать. Неужели она так слепа, что не замечает этого?
Фернандо с Каталиной сидели за столом и обсуждали проект беседки. Беседка на берегу реки очень украсит их поселок. В ней можно будет сидеть по вечерам. Туристы оценят прекрасный вид на реку. Музыка, доверительные беседы...
Каталина водила карандашом по бумаге, но мыслями она была далеко. Река... Да...
Она опять побежала на пристань. Ей хотелось еще раз увидеть Рикардо. Может, он уже передумал? Может, сердце сказало ему, что нужно остаться? Может, вместо разлуки произойдет встреча?
Одно только  ощущение,  что  Рикардо где-то рядом, подстегивало деятельную натуру Каталины. Жизнь била в ней ключом, быстрее работала мысль. И конечно же она злилась на этого непонятного, загадочного человека: как он смеет пренебрегать такой умной, прекрасной, великолепной женщиной, как Каталина Миранда? С отъездом Рикардо все тускнело, теряло смысл, делалось не¬нужным, неинтересным... Наверное, и он чувствует то же самое, хотя на словах у него выходит совсем иное. Ведь и она всегда говорит не то, что думает на самом деле! Но чувствуют они наверняка одинаково. И наверное...
Но на пристани она встретила не Рикардо, а Манинью... Каталина как-то совсем забыла о ней. И все разом вспомнила, и в ней загорелся гнев.
— Ищешь мужчину, который уехал? — насмешливо спросила Манинья.
— Уехал твой мужчина! 1ь1 осталась одна! — с яростью ответила Каталина.
И очень хорошо, что уехал! Прекрасно! Чем дальше уехал, тем лучше!

Манинья смотрела в зеркало. Что это? Неужели морщины? Откуда они у Маниньи? Время не трогает Манинью. Эти морщины приносит ей каждая встреча с ненавистной Каталиной Мирандой. Почему?
— Помоги мне, Памони, — молилась Манинья. — Кто полюбит старуху? Манинья хочет, чтобы лодочник Леон любил ее. Очень любил, Памони. Помоги Манинье, Памони.
Боль и страх, которые вдруг поселились в Манинье, обернулись гневом, когда она посмотрела на своих слуг и поняла, что Такупай еще не привел Гараньона.
—  Вы должны работать за троих! Должны вернуть мне украденное золото! Вон отсюда! Марш на работу, бездельники!
Мисаэль мгновенно вскочил на ноги, за ним заторопились остальные.

Такупай нашел Гараньона, но сам превратился в пленника. Мысленно он не поблагодарил Гара¬ньона, особенно когда понял, какую тайну выбивают из трусливого вора.
—  Ты дорого заплатишь, Гараньон, дорого заплатишь, — пообещал он.
Хайро разошелся, его уже было не остановить. Золото разожгло в нем алчность, и он был готов на все, лишь бы узнать, где можно добыть еще золота! Золота! Золота! По его приказанию парни взяли в оборот и старика индейца. Этот прохвост должен лучше других знать тайны сельвы. Но Такупай будто не слышал слов, не чувствовал ударов, он так и не снизошел до разговора с нечистью, что вдруг осквернила сельву.
Наконец Хайро махнул рукой.
—  Расстреляйте этого ублюдка, — сказал он, указывая на Гараньона. — Надоело! Устал!
И Такупай тут же услышал жалкий вопль здоровяка,  который  всегда кичился  своей могучей силой.
—  Я скажу, где золото Маниньи! Я знаю, где оно! Я отведу вас туда!
— Ах ты вонючая крыса! — глумливо захохотал Хайро. — Теперь ты на все готов! Ну что ж, веди! — и он наставил на Гараньона пистолет.
И под дулом пистолета Гараньон повел бандитов на прииск.
День уже клонился к вечеру, и Мисаэль с товарищами собирались возвращаться в селение. Работа сегодня была плодотворной. Недаром Манинья говорила, что сельва любит ее, — сельва явно хотела возместить ей убыток, причиненный Гараньоном. Но больше всех золота нашла, как всегда, Пугало.
—  Хозяйка будет довольна, — улыбался Мисаэль. — Сегодня у нее будет много золота.
Но не тут-то было. Из кустов высунулось дуло пистолета, а за ним — бандит Хайро.
—  Пуля в лоб или золото, — произнес он, наставив пистолет на Мисаэля.
Что оставалось делать Мисаэлю? Он протянул Хайро мешочек с золотым песком. Пугало с визгом отчаяния бросилась бежать. Но ее мигом поймали и отобрали золото. Угрюмо отдали свою добычу и остальные. Хайро довольно похлопал Гараньона по плечу.
— И от вонючек бывает польза — похвалил он здоровяка. — А теперь, ребята, шагом марш в поселок! Пора подумать и о ночлеге!
Люди Маниньи вместе с Такупаем молча шли в окружении отряда Хайро. Хайро был весел, словно птичка: сегодня удача сама шла ему в руки. Он прямо чувствовал ее и не ошибся. Ба! Какая приятная встреча! Первой, кого они увидели в поселке, была Каталина Миранда собственной персоной. Она мылась в душе. Что за прелесть!
—   Ах ты моя сладенькая! — воскликнул Хайро. — Сейчас мы с тобой поговорим! В прошлый раз мы наш разговор не кончили!
— Не подходи! Не прикасайся ко мне, негодяй! Каталина, едва успев прикрыться, опрометью, не разбирая дороги, бросилась прочь, в сельву.
—  Поймайте мне эту козочку, — распорядился Хайро.
Несколько парней бросились вслед за Каталиной. Темнело, густая поросль будто расступалась перед Каталиной, помогая бежать, задерживая и путая ее преследователей. Каталина мчалась вперед как стрела...
Отряд Хайро, победителя Хайро, который в огне не сгорел и в воде не потонул, которого не взяла и пуля, вошел в поселок.
Парни были в хорошем расположении духа, они не прочь были покуражиться, поразвлечься. Они чувствовали себя героями. Такими их делало оружие в их руках.
При виде вооруженных людей Жанет испуганно взвизгнула. Антонио схватил ее за руку и втащил в дом. Туда же он впихнул и Лус Клариту: хорошеньким женщинам нечего делать на улице в такой час. Теперь они под его защитой, и он сумеет оградить их от любой опасности!
Один из партизан облапил Дейзи, но тут же получил отпор от Хустиньяно.
—  А ну оставь ее немедленно, — рявкнул сержант.
— А пулю в лоб не хочешь? — спросил парень.
Дейзи тем временем успела спрятаться, а сержанта грубыми толчками препроводили в его собственный участок и посадили под арест.
Сан-Игнасио был оцеплен, всюду стояли вооруженные партизаны. Жители поселка испуганно жались по углам. Партизаны обшаривали дома, ища, чем бы поживиться. К их немалому удивлению, в шкафах под бельем или в банках из-под кофе они находили деньги. И не просто деньги — доллары! Подумать только, доллары в этой глухой дыре! Нужно будет хорошенько потрясти здешних субчиков: наверняка что-то посыплется! И партизаны уже принялись кое-кого трясти. Хосе Росарио не выдержал:
—  Хайро!  Зачем мучить людей, которые не представляют никакой опасности?
—  Хосе Росарио! Дружище! Как ты, наверное, рад нашему возвращению! — осклабился Хайро.
Нет, Хосе Росарио не был. рад. Чему радоваться? Грабежам? Насилию? Возможным убийствам? Хосе Росарио было стыдно, что и сам он когда-то точно так же входил в селения. Хотя никогда не радовался этому так, как Хайро. Партизаны застали Хосе Росарио врасплох. Приди они на час позже, его бы уже не было в поселке. Он уже распрощался со всеми и собирался уходить. Нелегко ему дался разговор с Лолой. Но что поделаешь? Он честно сказал Лоле, что ее любовь сделала его другим человеком. Никогда не вернется он к тем, кто убивает. И твердо решил стать учителем. Сказал, что ему бесконечно жаль: его любовь не сумела переменить ее, Лолу, раз она по-прежнему цепляется за свою прошлую жизнь.
—  Но у меня были такие планы! — плакала она. — Нам же нужны деньги!
— Я не могу убить свою любовь, Лола, — ответил он. — И не могу убить того нового человека, который во мне родился, поэтому я ухожу.
Но уйти он не успел и теперь встал на защиту поселка, с которым сроднился.
—  Хайро! Оставь в покое этих честных, работящих людей! Против кого ты борешься?
—  Уж не гвардия ли тебе промыла мозги, парень? — разозлился Хайро. — Ты что, забыл, что ты солдат? Боец Армии освобождения?
— Я не вижу освобождения! Я вижу насилие и террор. Сейчас же освободи этих людей, Хайро!
—  Это что, бунт? А ну взять предателя! — скомандовал Хайро.
Боевики тут же заломили руки Хосе Росарио.
— Бандиты! Убийцы! — взорвался бессильным гневом Хосе Росарио. — Вы заслуживаете только одного — смерти!
— Ты тоже. И завтра на рассвете я лично этим займусь, — процедил Хайро. — Уведите его!
Манинья наблюдала эту сцену.
—  Что здесь происходит? — властно спросила она. — Кто здесь главный? Я хочу поговорить с этим негодяем.
Манинья пришла в поселок, потому что Пугало с плачем ворвалась к ней в дом. Чуть позже при¬шли и все остальные вместе с Такупаем и рассказали ей, что произошло на прииске. Манинья пришла посмотреть на наглецов, посмевших посягнуть на ее достояние, на золото Маниньи!
Хайро с наглой усмешкой подошел к ней.
— Так это ты решился обокрасть Манинью Еричану? — спросила она, пристально глядя на Хайро.
Боевики, что стояли за спиной командира, слегка попятились. Все в сельве знали о могуществе недоброй колдуньи и испытывали перед ней страх. Но Хайро в данный момент чувствовал свою силу.
—  Экспроприация, — осклабился он. — Социальная справедливость.
—   Ты поступил очень плохо, вор, очень плохо! — сказала Манинья, все так же пристально, завораживающе глядя на Хайро.
—  Лучше с ней не связываться, — зашептал один из партизан Хайро. — Она очень могущественна! Вся сельва ее боится!
—  Но не я! — заявил вконец распоясавшийся Хайро. — Ведьм я убиваю на месте! — и он навел на Манинью пистолет.
Щелчок курка. Выстрел. Такупай держался чуть позади Маниньи, но он успел броситься вперед и заслонить ее. Пуля досталась ему, и Такупай упал к ногам Маниньи. Манинья опустилась на землю.
—  Гуайко! Гуайко! — звала она. — Только не уходи! Все это из-за меня, Гуайко!
Хайро не был любителем сентиментальных сцен.
— А ну вставай, ведьма! Вставай! Встретишься со своим индейцем в аду! Теперь твоя очередь, — орал Хайро.
Манинья будто не слышала его.
—  Отнесите меня в сельву, — еле шевеля губа¬ми, произнес Такупай. — Я умираю...
Манинья махнула рукой, и к ней подошли Мисаэль и другие ее люди, наклонились, подняли Такупая.
—  Куда?! — заорал Хайро.
Манинья обернулась и посмотрела на него так, что даже сам Хайро сделал шаг назад, — будто черный пламень полыхал в ее огромных глазах, гибельный пламень смерти.
— Мир слишком мал, чтобы вместить мой гнев. Ты не знаешь, как умеет мстить Манинья Еричана. Смерть покажется тебе милостью. И ты будешь молить меня о смерти, нелюдь!
— Пусть они уходят, — зашептались партизаны позади Хайро.
И Манинья, величавая Манинья, вся — воплощенная скорбь, ушла вслед за своими людьми, которые несли Такупая.
Все жители поселка прилипли к окнам. Они видели, как ранили Такупая, слугу Маниньи, и каждому стало не по себе. Боль, горе и страх вошли в сердце каждого.
— Сегодня ночью вся сельва в смятении. Она полна страшных предзнаменований, она предвещает смерть и кровь. Если Такупай умрет, мы уз¬наем, что такое горе. Месть Маниньи Еричаны черна, как ночь. И наша жизнь тоже станет чер¬ной. Никому не уйти от мести Маниньи Еричаны, — причитала Тибисай.

Однако смятенная сельва была добра к Каталине Миранде. Наступила ночь, но и в ночи будто что-то вело Каталину. Наверное, и впрямь вело, потому что человек, который вдруг вышел ей навстречу, был Рикардо Леон.
— Каталина? — изумился он. — Откуда ты? Да еще в таком виде!
—  Несчастье, Рикардо, несчастье! Поселок захватили партизаны Хайро!
Вот оно в чем дело. Да, встреча не была случайной, ведь и Рикардо оказался здесь потому, что индейский поселок посетили партизаны Хосефы. Но они недолго пробыли там. Все съев, все выпив, они двинулись дальше. А Рикардо отправился в бухту Чегейре, чтобы поохотиться и привезти своему другу Пуэкали и его людям какой-нибудь крупной дичи. Бухта была неподалеку от Сан-Игнасио, но для Каталины, которая пробиралась через сельву, это было немалое расстояние.
— Хайро? — воскликнул Рикардо,  бесстрастный, спокойный Рикардо, которому были так не свойственны эмоции. — Значит, он жив! Значит, рано мы его похоронили! И что? Все такой же сумасшедший?
— Еще хуже, Рикардо. Я надеялась, что гвардия с ними покончила, но они опять заняли Сан-Игнасио.
— Поэтому Пуэкали даже на охоту не ходит. Говорит: в сельве слишком много плохих людей.
—  Нам надо что-то делать, патрон, — вступил в разговор Бенито.
—  Надо! Но я сделаю это один, — последнее слово Леон произнес чуть ли не по слогам.
С Хайро он сведет счеты сам. Он помнил, как висел на дереве, как Каталина поила его водой и что было после...
—  Леон, ты не можешь идти один! — сказал Пуэкали, который как всегда появился, как бы почувствовал сложную ситуацию. — Я пойду с тобой, и мои люди тоже.
— Нет, Пуэкали! Спасибо за добрые намерения. Будет куда лучше, если вы, даже не заезжая в поселок, отправитесь вниз по реке за гвардией. Без нее мы вряд ли справимся.
— Я пойду с тобой, Рикардо, — сказала Каталина.
—  Я предпочел бы, чтобы ты осталась с женщинами в индейском поселке. Там ты точно будешь в безопасности.
—  Нет, Рикардо! — Каталина упрямо покачала головой. — Нет! Поселок Сан-Игнасио — мой родной поселок, там мои люди, и я не оставлю их!
Рикардо сделал вид, будто не слышал ее.
—  Я жду тебя в лодке, Бенито, — сказал он и пошел к реке.
Бенито с улыбкой подмигнул Каталине:
—  У меня есть одежда, которую мне подарили в поселке. Посмотрите, может, вам что-нибудь подойдет.
Каталина согласилась и одела штаны и майку. Наверное, она выглядела смешно, но она об этом не думала. Она не могла оставить Рикардо. Она тоже хорошо, слишком хорошо помнила ту страшную ночь.
Увидев Каталину рядом с Бенито, Рикардо не стал больше спорить. Он знал, Каталину не переспоришь. Но когда они пристали к берегу чуть в стороне от Сан-Игнасио, Рикардо распорядился:
—  Заглушите мотор и ждите меня здесь. Положитесь на меня. Я возьму ситуацию под контроль.
— Только не делай глупостей, Рикардо, — сказала Каталина.
—  А когда я их делал?
Стройная фигура Рикардо растворилась в темноте.
Но разве Каталина могла усидеть на месте? Не прошло и пяти минут, как она выбралась из лодки. Бенито пытался ее удержать. Но куда там!
— Твой патрон такой безрассудный! Я пойду за ним. А ты дожидайся нас здесь.
—  Не знаю, кто из вас двоих безрассуднее, — пробормотал Бенито, махнув рукой. — Сумасшедшие. Оба просто настоящие сумасшедшие!
Но настоящее сумасшествие творилось в поселке. Хайро, увидев доллары, которые принесли его люди, переворошив дома, понял, что жалкая дыра Сан-Игнасио, эта голытьба, дно внезапно сделалось золотым дном. И решил выкачать из него все, что можно. По его приказу всех жителей Сан-Игнасио согнали в бар, и теперь он расхаживал перед ними, грозя пистолетом и требуя немедленно отдать ему все деньги, какие у них еще припрятаны.
—  Не отдадите, ваш вонючий поселок затопит кровь! Вы ведь любите свой поселок? Не хотите потопа? Молчите? Тогда начнем! С кого бы? Я думаю, с вас, сержант, — обратился он к Хустиньяно, который гордо вскинул голову.
Хустиньяно только что утешал Инграсию: ее шустрые мальчуганы куда-то запропастились, и она только и делала, что прислушивалась и присматривалась: не идут ли? Где они? Где?..
Сержант не обратил внимания на слова Хайро, так он был поглощен горем Инграсии. Зато слова Хайро прекрасно расслышал Фернандо. Он больше не мог терпеть этой пытки.
— Прекратим дешевый спектакль, командир! Я отдам вам деньги, которые у нас остались, а вы оставите нас в покое и немедленно покинете поселок! Что вы на это скажете?
—  Годится! — Хайро опустил пистолет. Фернандо воспринял его слова и жест как согласие. Хайро кивнул одному из своих подручных:
—  Проводи сеньора Ларрасабаля. Похоже, он набрался ума.
Сумма, которую принес Фернандо, была немалой. Еще бы! На нее должны были быть достроены домики, восстановлена летная полоса. Но Фернандо не жалел о них, сейчас речь шла о существовании поселка.
Хайро пересчитал деньги и довольно осклабился:
— Недурно! Богатые у вас закрома!
— Мы их заработали честным трудом, заработали все вместе. А теперь отпустите людей по домам, как мы договорились.
—  Армия освобождения не договаривается с эксплуататорами!
—  Что?! Что ты сказал? — Фернандо был просто в шоке, он не мог поверить тому, что услышал.
—  Скажи спасибо, что остался жив! — грубо рявкнул Хайро и тут же распорядился: — Распихайте ублюдков по домам, за сопротивление — расстрел. А этого, — он ткнул пистолетом в Хосе Росарио, — этого оставьте ночевать на улице. Может, у него поубавится спеси!
— Ты мне заплатишь, Хайро Пастрано! Заплатишь за всех этих людей, мерзавец! — выкрикнул Хосе Росарио.
—   Сомневаюсь, — издевательски засмеялся Хайро. — Когда взойдет солнце, я самолично пущу тебе пулю в лоб. А ну, ребята, живее, живее! Отправляйтесь отсюда вон!

Мирные переговоры окончились ничем. Принесенные жертвы не повели к желаемому. Помощи ждать было неоткуда. Не солнце прольет завтра ласковый свет — прольется кровь. Слезы текли и текли по лицу Лолы. Глазами, полными отчаяния, смотрела она на возлюбленного — прощаясь, — в последний раз! И вдруг Хосе Росарио ей улыбнулся, он любил ее и говорил ей только об этом: он с ней, он любит ее...
Люди, которых вели под охраной, не были тупым и покорным стадом. Они были людьми, которые попали в беду, и каждый искал выход. Они не собирались покоряться обстоятельствам и были готовы дать отпор, но только старались понять, как же им действовать, что же делать? Выход искали мужчины, женщины искали в мужчинах опору и чувствовали — она у них есть. Люди были вместе, и не так-то легко было с ними справиться. Вместе, несмотря на то что всех разделили, заперли по домам, поставили охрану. Все равно люди Сан-Игнасио были одной семьей.

Глава 27

Хосе Росарио вывели на площадь. Он не хотел встретить солнце с повязкой на глазах, ведь они видятся в последний раз! Он знал, что все жители поселка сейчас думают о нем, но стоял он один. Рядом не было даже падре, которому он мог бы исповедаться и получить отпущение грехов. Мысленно он попросил у всех прощения за те беды, которые невольно принес поселку, и поблагодарил его жителей за любовь. Он думал о Лоле. Любил ее. Сейчас она сияла как солнце, и не было на ней ни одного пятнышка. И он попросил у Лолы прощения за то, что мучил ее. Она подарила ему любовь, сделала мужчиной, и он примет смерть как мужчина. Потому что мужчина отвечает за сохранность жизни.
Партизаны из отряда Хосефы уже выстроились напротив него, а сестра стояла рядом с ним.
— Ты еще можешь раскаяться, Хосе Росарио! — сказала она. — Я могу отменить приговор. Откажись от своих бредней и иди к нам. Ты ведь наш!
     В чем ему раскаиваться? В любви? Сейчас он так любил этот мир, что готов был умереть, лишь бы жизнь продолжалась.
— Моя семья здесь. И мне очень жаль тебя, сестренка! Больно. Стыдно, — ответил Хосе Росарио.
—   За предательство мы исключаем тебя из наших рядов. Ты мне больше не брат! Отделение, готовься! Заряжай!
Боевики уже прицелились, ожидая последней команды. И она последовала.
—    Не стреляйте! — раздался истошный вопль. — Казнь отменяется!
Все в изумлении замерли, услышав этот мужской голос. Кричал Хайро. Но в каком он был виде! Он бился почти в истерике под нацеленным на него дулом пистолета Рикардо Леона, который крепко держал Хайро. Охота Рикардо была удачной.
— Кричи! Кричи громче, мразь! — повторял Рикардо, и Хайро вопил изо всех сил:
—  Не стреляйте! А то этот сумасшедший убьет меня!
Как ни была Хосефа зла на брата, но это явление было большим облегчением для нее.
—  Заткнись, Хайро! — распорядилась она. — Говори ты, Леон. Чего ты от нас хочешь?
— Хочу, чтобы вы отпустили этого человека, — Леон указал на Хосе Росарио, — и ушли из поселка. Уведи своих людей. Оставь нас в покое, Хосефа. Но эта мразь, — Рикардо потряс Хайро, — останется здесь!
—  Одно мое слово, и мы нашпигуем тебя свинцом, — отвечала Хосефа. — Мне будет жаль отправить тебя на тот свет, лодочник!
— Ты начальник, тебе решать, но, если ты выстрелишь, он умрет первым, и кто знает, сколько еще твоих людей. Я не собираюсь церемониться.
—  Не стреляйте! — опять завопил Хайро. — Я не хочу умирать! Нет! Ни за что! Только не стреляйте!
—  Развяжите предателя, — распорядилась Хосефа. — Прощай, брат! Мы отходим на юг!
—  Мы не бросим Хайро! Мы подчиняемся не тебе, Хосефа! — несколько боевиков враждебно сгрудились в сторонке.
—  Решай сам, что тебе делать с этой мразью, Леон, — сказала Хосефа. — Мой отряд уходит.
Люди Хосефы потянулись за ней. Люди Хайро явно приготовились сопротивляться, несмотря на истошные вопли их командира.
Но тут вдруг на площади появились падре, Дагоберто, Гаэтано с пистолетами в руках. С другой стороны спешили Хустиньяно и Пруденсио Рейес.
Угрозы, выстрелы, свалка. Мужчины Сан-Игнасио сумели скрутить непрошеных гостей. Уйти удалось только Хосефе. И вот уже партизаны, связанные, стоят посреди площади.
— Похоже, мой приятель Гамбоа помогает Сан-Игнасио, — пробормотал Галавис.
Из домов высыпали женщины. Они готовы были помогать мужчинам. Галавис прицелился, собираясь выстрелить в дюжего парня, который застыл в испуге.
—   Ты  ударил  Мирейю!   Оскорбил  женщину! Смерть! — рявкнул Галавис.
Мирейя повисла на руке у падре.
—  Нет, падре, нет! Вы же священник! Не убивайте его. Не убивайте, — умоляла Мирейя.
— Убивать подонков богоугодное дело, — упорствовал падре.
В дело вмешался Гарсия:
— Мирейя права. Не марайте рук, падре. Они — убийцы, а мы честные люди. Ими займется правосудие. Отдайте мне ваш пистолет, он вам не по сану.
И клокочущий яростью Галавис смирился.
—  Бог опять испытывает меня, — сказал он и отдал пистолет.
С бандитами в Сан-Игнасио было покончено. Они были обезоружены и связаны. Люди обнимались, поздравляли друг друга. Героями дня были Рикардо Леон и падре. Сержант Гарсия удовлетворенно оглядел свой поселок: в нем опять воцарился порядок.
— Да здравствуют мужественные и прекрасные женщины Сан-Игнасио! — провозгласил он.
Радостные возгласы раздавались со всех сторон.
— Хайро сбежал! — вдруг закричал кто-то.
— Придется мне снова отправиться на охоту, — сказал Рикардо.
—  Береги себя, Леон! — закричали ему вслед женщины.
Но не Рикардо отыскал Хайро в сельве, а Манинья. Она стояла перед ним в раскраске смерти, и в руках у нее блестел ее любимый страшный нож. Она явилась как возмездие. Хайро боялся колдовства, боялся Маниныо. На коленях он молил ее:
—  Не убивай, Манинья, не убивай... — Хайро протягивал ей награбленное: мешочек с золотом, доллары.
— Кто тебе сказал, что Манинья убивает людей, человечишко? — со снисходительным презрением ответила Манинья. — Значит, это ты стрелял в Такупая? Из-за этого и стрелял? — Манинья забрала у Хайро золото, а бумажки большим комом бросила в реку — этот мусор ее не интересовал.
—   Прости меня, прости, — жалко твердил Хайро.
—  Кто я такая, чтобы прощать? Никто. Ты торопишься выбраться из сельвы? Я покажу тебе самый близкий путь. Вставай и иди за мной.
Ноги у Хайро дрожали, колени подгибались, когда он ковылял за Маниньей, а она шла легко и плавно, и сельва будто расступалась перед ней. Они шли довольно долго, или так показалось Хайро? И вдруг дорога оборвалась, они стояли на скале перед пропастью. Хайро отпрянул в ужасе.
—  Нет, тебе туда, — тихо сказала Манинья, показывая рукой вперед и будто бы продолжая дорогу в никуда.
Хайро валялся у нее в ногах, извивался.
—  Убей меня, — теперь молил он, — лучше убей.
— Манинья не убивает людей, — сурово отвечала колдунья. — Человеку негоже ползать червем. Встань! — Хайро цеплялся за камни, он был не в силах оторваться от прочной, надежной земли. — Я вижу, что ты и не человек. Но все равно поднимайся! Встань и смотри!
Чудный, сказочный вид открывался с отвесной скалы — подернутая голубоватой дымкой, лежала неоглядная сельва, и по ней широкой и гладкой дорогой плавно змеилась река.
— Смотри, это моя сельва. А это — моя река. Сельва и река священны, они чисты, их нельзя пачкать. Сельву нужно чтить. Нужно чтить и все остальное, что принадлежит Манинье Еричане, потому что и Манинья любит и почитает все, что ей принадлежит. Она любит свою сельву, свою реку, своих людей...
Хайро вновь извивался у ее ног, прося, умоляя: убей, убей...
— Мой Такупай не ползал мерзким червем...— произнесла Манинья и помогла Хайро сделать его последний в жизни шаг, который — если бы он сделал его сам, — помог ему хотя бы умереть человеком...
Рикардо нашел не Хайро. Он нашел Маниныо, величественную, устрашающую Маниныо, на которой была колдовская раскраска смерти. Она стояла и смотрела на свою сельву, на свою реку. Потом обернулась к Рикардо и сказала:
— Ты искал добычу? Эта была червем. Черви очищаются, когда у них появляются крылья и они начинают летать. Твой червяк решил очиститься.
- Значит, у Маниньи чистые руки? — спросил Рикардо.
— Но на Манинье краски смерти, — сказала она.

В Сан-Игнасио вновь воцарился порядок. Связанные бандиты тупо сидели на солнцепеке, и капрал Рейес приглядывал за ними. Как только прибудет гвардия, пленников сдадут по назначению.
Поселок благополучно избавился от угрозы смерти, но жить надо было начинать сызнова, жить надо было начинать с нуля. И в душах людей царило смятение, радость мешалась с отчаянием: радость, когда оглядывались назад, отчаяние, когда думали о будущем.
Случившееся вконец подкосило Фернандо — поселок был разорен, и он был разорен вконец. Надеяться больше было не на что. Он сам отдал все деньги Хайро, понадеявшись на его обещание уйти. Напрасно надеялся! Рыцарство, идеализм, романтизм, вера в мечту ни черта не стоили в этой жизни. Он прогорел. Потерпел поражение со всеми своими мечтами. Делать ему здесь было больше нечего. Он не добился успеха! Не добился Каталины! Все впустую! Выход один — как можно скорее уехать из этого проклятого места. И жить как все, без дурацких мечтаний.
Падре оглядел угнетенные, мрачные лица своей паствы, послушал горестные причитания Тибисай, перечислявшей свалившиеся на них беды, и лицо его осветилось улыбкой.
— Дети мои, — начал он, — в детстве я часто голодал, потому что мои родители были очень бедные люди, но мама, да будет земля ей пухом, всегда говорила, когда мы оставались голодными: возблагодарим Господа за то, что мы здоровы! Так возблагодарим Господа, дети мои, за то, что мы здоровы! Бог ведет нас через удары и падения и дает человеку силы подняться. Ободритесь, улыбнитесь. Нам есть чему порадоваться и за что поблагодарить Господа. Разве Хосе Росарио не остался в живых?
Лола засияла улыбкой: это правда, падре, это правда.
—  Инграсия, с тобой Лус Кларита? Улыбнулась и Инграсия.
—  Живы мы, жив наш поселок, нам осталось только хорошенько принять туристов, — шутливо подхватил Гаэтано.
— Мы справились с беспорядками, мы бедны, но сердца у нас полны мужества и отваги! — торжественно произнес Хустиньяно Гарсия.
—   Что ж, пойду наводить порядок в своей лавке! — без всяких эмоций произнес Дагоберто. — Посмотрю, что там осталось после этих разбойников!
Каталина вернулась, она была с ним, и больше ему ничего не было нужно. Впрочем, нет. Дагоберто с нежностью посмотрел на Мирейю. Для себя он принял решение. Теперь посмотрим, что скажет Мирейя.
Каталина вернулась поутру, как только поняла, что борьба за жизнь Такупая окончилась победой. Выхаживать его мог и Бенито, с обязанностями сиделки он справится не хуже ее.
Люди стряхнули с себя оцепенение безнадежности. Жизнь вступала в свои права. Пора было браться за дела, обычные, каждодневные, которые только и есть жизнь.

А Рикардо Леон собрался уезжать, ему больше нечего было делать в этом поселке. На пристани сидела Каталина, он подошел и сел рядом с ней.
—  Слушаешь тишину, Каталина Миранда?
—  Слушаю, Рикардо.
—  И что она тебе говорит?
— Ты спас мой поселок, Рикардо Леон, ты, которого ничего не волнует, у которого ни о ком не болит душа, опять стал героем. Тобой можно гордиться!
— Ты гордишься?
— Я — нет. Меня волнуют люди и сельва. Мне хочется что-то сделать для них. Я изменю Сан-Игнасио. Никто никогда не сможет нас больше унизить! Клянусь!
— А я горжусь тобой, Каталина Миранда.
— Лучше оставайся по-прежнему бесчувственным, Леон-лодочник. Моя клятва не имеет к тебе никакого отношения. Ты же ни разу не сказал, что я нужна тебе. Почему?
— Потому что не уверен в этом. Да и тебе это разве нужно?
— Не нужно! Ты уже выбрал себе Маниныю! А знаешь, почему я никогда не была с тобой? Потому что ты не умеешь любить! Я не раз задавала себе вопрос: что может мне дать такой мужчина, как Рикардо Леон? И ответ был всегда один: очень немного — приключение, приятное воспоминание о сельве. А потом? Гнев, гнев и гнев! Ты не заслуживаешь такой женщины, как я! Не стоит даже и пробовать!
—  Да, сейчас ты искренна, Каталина, и ты опять разозлилась.
—  Ты больше для меня не существуешь! Уезжай! Тебе нечего делать в моем поселке! В Сан-Игнасио останется Каталина Миранда, будет жить здесь и встретит настоящего мужчину, которого полюбит и которому родит детей. Но это будешь не ты, Рикардо Леон! Нет, не ты! Прощай!
Разъяренная Каталина пролетела мимо Бенито, и тот только головой покачал — опять эти двое поссорились. Когда же будет этому конец?
Каталина шла все медленнее и медленнее. «Когда мы в Сан-Игнасио говорим «прощай», — пронеслось у нее в голове, — мы думаем о смерти. Поэтому здесь никто не женится. Будто боятся привязаться друг к другу душой. Будто все хотят умереть в одиночку...»
Но Каталина была не права. Сан-Игнасио успел приготовиться к свадьбе. Лола Лопес и Хосе Росарио решили пожениться. Лола распрощалась с прошлым. Рука об руку они будут строить новую жизнь. Хосе Росарио будет учителем, а Лола станет помощницей учителя! Позади осталось много тяжелого, они выстрадали свое счастье. Ждать они не хотели. Тибисай побежала искать падре, чтобы он обвенчал новоявленных жениха и невесту. Но, видно, счастье сроднилось в Сан-Игнасио с несчастьем. Обвенчаться они не успели. На реке показались лодки. В поселок приплыли гвардейцы. Сержант Гарсия был рад гостям, тем более что лейтенант Эррера с уважением поздравил его: не часто бывало, чтобы мирные жители так героически справлялись с бандитами.
—  Здесь все герои, — сказал, покачивая головой, Хустиньяно, — и лодочник, и Гаэтано, и священник, которому надо отдать должное, и женщины поселка. Все внесли свой посильный вклад в дело победы, и мы ее одержали, лейтенант!
—   Теперь отдыхайте, вы это заслужили, — добродушно разрешил лейтенант Эррера.
Широкой улыбкой встретила лейтенанта и Жанет. Она собиралась уезжать из Сан-Игнасио, и как можно скорее, нисколько не сомневаясь, что и Антонио поедет с ней. Они ведь помирились, опять были вместе. Ее жених знал, что она по горло сыта здешними безобразиями!
Зато Лола плакала навзрыд. Хосе Росарио пока спрятали у Фернандо. На этот раз он, возможно, и избежит ответа за свое партизанское прошлое.
Но не может же он прятаться всю свою жизнь! Не может жить под дамокловым мечом страха! Про себя Хосе Росарио решил, что он за все готов держать ответ. Он уже смотрел в глаза смерти и теперь ничего не боялся. Правда, он все-таки сначала хотел бы обвенчаться с Лолой. Но захочет ли Лола остаться соломенной вдовой?

Если Хосе Росарио приготовился к ответу, то Гараньон и не собирался ни за что отвечать. Он, который навлек на поселок столько напастей, не сомневался, что сумеет уйти от ответа. Как-никак с Мисаэлем, который его охранял, они были старые друзья.  Неужели Мисаэль не позволит ему уйти  в  горы?  Гараньон уже успел припугнуть Паучи, чтобы держала язык за зубами и не проговорилась Дагоберто, что он таскал ее в горы. Теперь он уйдет в горы один и станет жить по-своему. Мисаэль усмехнулся, слушая Гараньона. Как он может быть таким глупцом, этот силач? Неужели он еще не понял, что нет смысла бежать от Маниньи Еричаны? Могущество ее слишком велико,   все   его  попытки  всякий  раз  кончаются ничем. Сколько раз пытался сбежать Гараньон и попадал только в худшую беду. Поэтому Мисаэль и сказал в ответ на рассуждения Гараньона:
— Забудь о горах, Гараньон. Говорю тебе это по-дружески: не осложняй жизнь ни себе, ни мне. Ты ведь, покойник, Гараньон, поэтому не сопротивляйся. Идем! Манинья ждет тебя. Ты мертвый человек, Гараньон.
Гараньон покорился. А что ему еще оставалось делать? Увидев в доме Маниньи Бенито, он вновь налился злобой и прошипел:
— Дожили! Манинья уже не может обойтись без людей лодочника!
— Такупаю спасли жизнь лодочник Леон и Каталина Миранда, так что лучше тебе помолчать и подумать о своем. Тебе есть о чем подумать, Гараньон. Манинья скоро вернется.
Вернувшись, Манинья мельком взглянула на грузную фигуру Гараньона, что понурившись сидел в углу. Внутренне он не смирился, не признал своего поражения, он просто затаился, как подлая паршивая собачонка, которая только и выжидает удобного момента, чтобы укусить.
Манинья кивнула своему неверному рабу Гараньону. На Манинье были краски смерти, и он покорно потащился за ней в лес.
Мисаэль даже посочувствовал своему бывшему товарищу, хоть и не любил его. Посочувствовал, но признал, что возмездие это справедливое.
Но не смерть была возмездием Маниньи за жадность, трусость и предательство Гараньона. Когда он стал просить у нее прощения, она не мешала ему пресмыкаться.
—   С каких это пор прощают воров, Гараньон? — спросила Манинья. — Воров необходимо наказывать.
Но Гараньону, как и Хайро, была нестерпима сама мысль о смерти. Но он изгадил свою жизнь подлостью. И чем хуже он жил, тем больше боялся умереть.
— Ты глупец, Гараньон, — сказала ему Манинья, — ты не понял, что твоя жизнь и есть для тебя самое страшное наказание. Ты неверный раб, который всегда будет бегать и всегда возвращаться. Твой крест быть моим рабом, и наказание твое в том, чтобы быть со мной рядом. Ведь ты не любишь меня. Ты боишься меня и всегда хочешь от меня сбежать.
Манинья пристально, понимающе смотрела на Гараньона.
—  Ты оставишь меня в живых? — торопливо спросил Гараньон.
—  Конечно. Ты должен накопить много злобы. И когда я устану от жизни, ты мне наконец отомстишь.
Гараньон не слишком вникал в слова Маниньи. Он не интересовался их смыслом. Он понял одно, самое для себя важное: ему снова дали отсрочку, и считал, что выиграл очередной раунд.
Мисаэль, увидев Гараньона живым и здоровым, не поверил своим глазам. Да такого просто быть не могло! Что случилось с их госпожой?
Мудрый старый Такупай, которому уже стало легче,  снисходительно  смотрел  на изумленного Мисаэля.
—  Я-то думал, она его на кусочки разорвет! В мелкие клочки и по ветру пустит! — продолжал удивляться Мисаэль.
— С каждым днем сеньора становится все мудрее, — ответил ему тихо Такупай. — То, что она сделала, может, и похуже смерти. Моя госпожа все знает. Она необыкновенная женщина.
Манинья была сама нежность, сама любовь с Такупаем, а ему пребывание в стране мертвых будто придало власти над Маниньей, он будто стал ее мудрым отцом.
Она сидела возле Такупая, смотрела на него, а он говорил:
— Что ты так испугалась за своего Гуайко, Манинья? Кто тебе сказал, что Гуайко умрет и оставит тебя одну?
Но Манинья не стала отвечать на бессмысленные вопросы, она задала свой вопрос, который не давал ей покоя:
— Ты соединил мою руку с рукой Каталины Миранды, Гуайко. Ты был в бреду. Ты сделал глупость, но скажи, что ты знаешь об этой женщине? Почему любишь ее? Почему защищаешь?
—  Знаю только одно: она ни в чем не виновата и не заслужила зла от Маниньи.
— Но разве не она первая причинила мне зло, Гуайко? Она нарушила жизнь моей сельвы, лишила меня покоя и хочет отнять моего мужчину.
— Ты великая женщина, Манинья. Ты простила даже Гаранъона, а он — дурной человек, очень дурной. Каталина похожа на беспомощного птенца. Она только учится летать, Манинья,
— Нет, она не беспомощна. Ее защищает кто-то могущественный и сильный. Много раз мои руки отказывались служить мне, когда я хотела причинить ей зло. Иной раз мне становилось даже страшно... Мне, Манинье! И еще, Гуайко, мной владеет какая-то странная нежность. Почему я испытываю нежность к той, кого не люблю?
—   Потому что Манинья подошла к периоду неясности, — ласково сказал Такупай, — к периоду мудрости, к периоду перелета. Довольно пачкать руки кровью людей и животных, Манинья. Летай высоко, как птица, пока не достигнешь самого высокого в жизни. Но для того чтобы попасть туда, нужно уметь прощать.
—  Смерть уже выпущена, Такупай, и никакое прощение не спасет эту женщину, — упрямо, но и печально сказала Манинья.
—  Неправда, Манинья. Ты — великая женщина, ты можешь все!
— Нет! Я уже ничего не могу изменить, Гуайко. Тапара с душой Миранды почернела. И даже Манинья Еричана не может отвести от нее смерть...